кухни, и показалось - она всхлипнула за дверью. - Неверно, совершенно
неверно, милая, хорошая!..
Глаша, часто моргая красными веками, и, точно не зная в первую минуту, что
делать, всплеснула руками, ударила ладонями себя по бедрам.
потом, съежась, встала с дивана, прошептала невнятно:
приближаясь к Майе, шаркая шлепанцами. - Голубчик, милая... Ишь чего
выдумала - себя калечить! Роди, хорошая! И не раздумывай даже!.. После всю
жизнь жалеть будешь! Да не вернешь!
тетя Глаша гладила обеими руками по вздрагивающей ее спине и говорила при
этом по-деревенски, по-бабьи - успокаивающим, певучим речитативом:
легко, а что легко, то частенько и невмоготу...
огнями, листья, срываемые ветром, летели в свете фонарей, усыпали
мостовую, тротуары. Из далекого парка доносились звуки духового оркестра,
и странно было, что люди танцуют осенью.
взглянула на светящиеся окна на той стороне улицы. - Спасибо, Валюша,
больше меня не провожай. Я доеду... А то, что я тебе сказала, ты забудь,
пожалуйста. Я сама виновата... И я как-нибудь сама справлюсь. - И,
закутываясь в платок, спросила с наигранной успокоенностью: - Алексей еще
тебе не звонил?
сегодня увольнительную и он не сможет прийти. А я, Валюта, даже рада. Я
почему-то сейчас боюсь с ним встречаться. Мне надо как-то вести себя...
завтра.
скользили, покачивались на тротуаре тени, листья вкрадчиво шуршали о
заборы, и где-то в осеннем небе текли над городом неясные звуки: не то
шумел ветер в антеннах, не то из степи долетали отголоски паровозных
гудков.
Почему все-таки не позвонил Алексей?"
услышав голоса из-за двери, не раздеваясь, пробежала в комнату - и
увидела: за столом под абажуром сидел брат с белыми выгоревшими волосами,
без кителя, в свежей сорочке; он ужинал вместе с тетей Глашей.
запыхавшись, обняла его за бронзовую от загара шею.
Загорел! Как грузчик! Точно с моря вернулся!
Ох, черт побери! Ведь ты, по-моему, похорошела, сестра!
прикрыл двумя пальцами губы, вглядываясь в сестру. - Тебя не чересчур ли
интересует Дмитриев? А? И сразу с места в карьер? А я тебя не видел все
лето.
21
доски отсвечивали черным глянцем; коридоры учебного корпуса с недавно
выкрашенными полами, тщательно натертый паркет в батареях - все выглядело
по-праздничному.
выкраивались свободные минуты, Алексей поднимался на четвертый этаж, в
таинственную тишину библиотеки, и садился под уютной лампой за столик
читальни, где разговаривали только шепотом, где даже суровые старшины
батарей, охрипшие от постоянных команд, снижали строевые басы до нежного
шелеста. И здесь, среди безмятежного шороха страниц, по-новому открывался
Алексею еще полностью неизведанный книжный мир, отдаленный тремя годами
фронта.
было в библиотеке отца о гражданской войне, о двадцатых годах.
многое, что так возбуждало воображение, манило его в детстве, сейчас уже
не волновало так сильно. Он жадно набросился на книги Толстого и Стендаля,
ежедневно открывая глубины второй жизни, которые потрясли его. Что ж, у
опыта нет общей школы, своих учеников время учит порознь; но каждая книга
на полке казалась ему другом, протягивающим руку, которую он раньше не
замечал.
сказал:
все, что здесь. Обидно, пгавда? У каждого есть пгобелы - чего-то не
знаешь. Джеме Кук называл эти пгобелы - унексплогед, "белые пятна". - И
без всякой последовательности заговорил о другом: - А ты знаешь, твой
Богис какой-то не свой ходит. Вы не общаетесь? Неужели между вами все?
Очень жаль...
незнакомы были, избегали друг друга - все прежнее было кончено, между ними
будто пролегла полоса черного цвета, разделила их. Борис был мрачен,
замкнут, иногда же он принимал равнодушный вид, точно ничего не случилось,
иногда демонстративно, казалось, с брезгливым презрением отворачивался при
вынужденных встречах с Алексеем в училищных коридорах или на занятиях, и
Алексей чувствовал, что не может преодолеть в себе что-то неприятное,
отвратительное, мешающее ему оставаться таким, каким он был всегда.
накалена, еще более подогреваемая распространявшимися слухами о том, что
дело Брянцева и Дмитриева перешло уже все пределы нормальных
взаимоотношений, что это недопустимо в армии и что их обоих должны
исключить из училища по рапорту майора Градусова. Однако, кроме нескольких
человек, никто в дивизионе толком не знал, что произошло на стрельбах. Не
знал, видимо, все подробности и Степанов.
часа занятий и везде захлопали стеклянные двери, а длинные коридоры стали
наполняться папиросным дымом, Алексей увидел, как Степанов, сев на
подоконник возле дверей курилки, рассеянно потирая круглую свою голову,
говорил Полукарову, который слушал его с ироническим видом человека,
уставшего продолжать спор:
это опгеделение бугжуазного теогетика... Что это? "Оживляемое бесчисленным
множеством газличных стгастей тело, котогое искусный человек пгиводит в
движение для защиты отечества". Это же явная егунда, извини...
папиросой. - Так что ж? Ты считаешь - у наших людей нет страстей?
Считаешь, что все люди в армии должны быть святыми, херувимчиками с белыми
крыльями?
курсанты из других батарей входили и выходили из курилки, не обращая на
них внимания, потом рядом остановились Зимин и Карапетянц, затем вышел из
курилки Борис в сопровождении долговязого сержанта Карпушина из второй
батареи; сержант этот, быстро, небрежно причесываясь и дуя на расческу, с
беспечным, игривым выражением рассказывал что-то Борису, и Борис с таким
же видом игривого интереса переспрашивал его:
управлять людьми? А честолюбие? А ревность к чужому успеху, доходящая до
ненависти! Нет, Степа, карась-идеалист ты, беспочвенный мечтатель, весь ты
из умных книг! А как, по-твоему, Брянцев - реалист или идеалист? Или я?
артистический баритон его зарокотал в коридоре, привлекая вниманий
стоявших вблизи курсантов, и после его слов Борис, чуть переменившись в
лице, все же насильственно-спокойно похлопал Полукарова по плечу.
Женя, не надо забывать. Я от рождения реалист, пусть будет тебе известно.
человека, лишенного страстей и пороков. Наверно, это будешь ты. О
библейская овечка с нежной серебряной шерсткой!
сотрясаешь воздух, милый. Что с тобой - нездоровится?
невозмутимый краснобай Полукаров и, прекратив спор со Степановым, зашагал
по коридору прочь, покачивая неуклюжей своей медвежьей спиной.
Шилова Юлия
Акунин Борис
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Прозоров Александр