Чтение 50–й страницы книги ~Затеси~

Она работала всю ночь, чистила картошку и тихо рассказывала про Москву,
про сына, про похороны, и все, что от нее требовалось, сделала -- весь кусок
в фильме был отснят без репетиций и дублей. Когда закончились съемки и
измученные люди повалились спать кто где, режиссер встал на колени перед
актрисой и поцеловал ее руки, вымазанные картошкой:

-- Прости!

Она хотела спросить -- за что ? Но тут же поняла, что он так все и
задумал -- снять ее в потрясении и горе, снять еще "горячей", значит,
полумертвой, и она только покачала головой, подумав: "Какая жестокая наша
работа!" -- а вслух медленно произнесла:

-- Бог с тобой. -- И слабо, заторможенно пошевелила ртом: -- Получилось
ли хоть что? Мне ведь не пересняться. Я умру...

Ту военную картину больше не показывают на экранах, должно быть, лента
износилась от долгого употребления или потеряла она свою силу, но мне все
помнится старая клуня с дырявым верхом, тесно набившиеся в нее бойцы,
слышится вперемешку перестук пулеметов и движка, не гаснет в памяти танец --
голыми ногами, по голой земле и видятся тоже голые, белые от ненависти,
испепе- ляющие глаза русской женщины, которая так умеет страдать, терпеть и
ненавидеть, как никто, наверное, на земле не умеет.

Медвидевы

Медвидев-старший показывал кино на станции Койва и однажды поехал в
город с отчетом. В городе он получил зарплату и премию за перевыполнение
финплана по прокату фильмов.

На радостях Медвидев-старший выпил, и так сильно выпил, что уснул на
вокзале. Спать же на вокзале не велено. Дежурный милиционер заметил
непорядок и зачал Медвидева-старшего будить. А когда Медвидев-старший
засыпал пьяный, будить его нельзя было. Об этом знала его жена Зинка, а
милиционер изгибы характеров всех вокзальных пассажиров знать не мог.
Пассажиры, да еще пьяные, давно ему надоели, и он их презирал. Долго тряс
Медвидова-старшего милиционер, уши ему тер, стукал спиной о скамейку.

Очнулся Медвидев-старший, поглядел, поглядел -- и бах милиционеру по
уху. Тот, недолго думая, скрутил Медвидеву- старшему руки, больно ему сделал
и в дежурку уволок.

В дежурке капитан милицейский, пожилой, службой надсаженный, собрался
поговорить с Медвидевым-старшим, рот уж открыл, а Медвидев-старший и ему по
уху.

Свету не взвидел капитан, затрясся, взревел: "Ах ты, негодяй! Я
двадцать лет на службе, а ты меня по уху!.."

Дали Медвидеву-старшему два года. Зинка осталась на станции Койва при
трех ребятишках. Ларка еще только в первый класс собиралась, Вовка на шестом
году, а Толька в зыбке. Плакала, плакала Зинка и к свекру на поклон
подалась.

Свекор Медведев, по-уральски -- Медвидев, жил в Зуятах. Зуята --
отголосок большого села Вереино, расположенного на крутой горе. Под горою
озера, луга пойменные, подле озер три дома стоят, овчарня тут и парники --
это и есть Зуята.

Медвидев-свекор раньше был в колхозе зоотехником, но как потерял руку
на войне, сделался пенсионером. Человек он крутой, неуживчивый и пьющий.
Зинка с ним не ладила, и со свекровью -- женщиной тупой, жадной и подвижной
-- ужиться не смогла. Оттого-то и уехала Зинка с Медвидевым-старшим на
станцию Койва, и обжились уж было, ладно все у них пошло, да вот беда --
отпустила мужа одного в город -- ребятишек не на кого оставить, -- и все
пошло кувырком.

Глухой зимою явилась Зинка в Зуяты, пала перед свекром на колени, Ларку
с Вовкой на колени поставила, Тольку к груди прижала.

Свекор Медвидев не вдруг простил и принял Зинку с ребятами. Корил ее
долго, унижал и по избе бегал. А она ползала за ним и хваталась за ноги.

Осталась в Зуятах Зинка с ребятами жить и мужа из тюрьмы дожидаться.
Поступила она работать в колхозную овчарню, летом на парниках землю ворочала
и хозяйство свекра вела. Корова, свинья, гуси, куры да еще ульев штук восемь
у свекра, хозяйство -- знай поворачивайся. А свекор без руки. Какой
работник?

Сама же Медвидиха занемогла разом и свалила всю работу на Зинку.

Терпит баба, волохает да на ребятишках душу отводит. Шибко она их била
и смерти намаливала, особенно младшему. Да живучи ребятишки уродились.
Растут, шкодят, хлеб едят и картошку.

-- Чисто мельница -- эти ребятишки! -- удрученно трясла головой
Медвидиха.

Зинка иной раз расплачется, ссориться со свекром начнет, а он ей:

-- Чье жре-те-то?

И притихнет Зинка.

На лето я снимал низ избы у Медвидевых и выслушивал ту и другую
стороны. Выходило, что все они правы и все виноваты, только ребятишки росли,
не жаловались, да все Ларка с Вовкой спрашивали: скоро ли возвратится отец
из командировочки?

Не сказали ребятам, что отец в тюрьме, сказали, что в командировочке.
Ребята и верят.

Милые, забитые ребятишки, выросли уж теперь, а все стоят в моих глазах
такими, какими я увидел их в то лето.

Тощенькая, большеглазая Ларка, надсадно изогнувшись в пояснице, таскает
в беремени Тольку. Мальчишка черноглаз, пухлощек, и ниточки у него на
запястьях рук, ноги кривые, и он как скатится низко, так упирается Ларке к
живот ногами, будто верхолаз, карабкается по ней. Устанет Ларка. Тольку на
траву посадит и забудет о нем. Он, переваливаясь с ягодицы па ягодицу,
шурует по траве, гусиный помет, щепки, стекляшки гребет рукой в рот. Края
малый еще не знал, ползет, ползет -- и с берега в озерину свалится. Вынет
малого Ларка из жалицы, его же соплями пузыри ему смажет и клушкой
кудахтает:

-- Убился, Толечка, убился, бедненький, обжегся мой холесенький...

Иной раз на крик из овчарни Зинка прибежит, наподдает и Ларке, и
Тольке. Свекор Медвидев, если оказывался поблизости, вразумлял невестку:

-- ЧЕ ты его по спине зубишь? У его спина еще жидкая...

Один раз пчела ударила Тольку в голову, уж он орал, уж он орал. Зинка
лупила его, потом шишку на голове обнаружила, пчелиное жальце вынула и давай
в это место Тольку целовать:

-- А-ах ты, ма-а-атушка! Пчелка тебя жогнула, пче-о-олка...
пче-о-олка...

Горшка и стульчика у Тольки не было, он делал свои

дела где придется. Ларка носила его в озеро обмывать.

Возьмет под мышки и болтает в воде малого, полощет его,

будто онучу. Толька крепко-крепко в Ларку вцепится и не

моргает, замрет весь, боится, как бы Ларка его в воду не

отпустила. Жить Толька хочет.

Вовка, тот все на отшибе.

После первой же ночевки на моих удочках не осталось ни одного крючка.

-- Володька откусил! -- заключил свекор Медвидев.

-- Ах, нечистый дух! Ну, я ему!..

На одной удочке была жилка ноль-шесть, ее и щука не

всякая перекусить может! Каково же было мое удивление, когда свекор
Медвидев привел за ухо Вовку и в ладони его обнаружились все мои крючки с
откушенными кончиками лесок, в том числе и ноль-шесть!

-- Силен! -- сказал я и сделал Вовке удочку. Волос на голове Вовки
короткий и толстый, глаза смышленые, на лице злая непримиримость. Еще на
станции Койво научили его ребятишки взять у отца из выручки десятку. И он
взял десятку, да попался.