неисправимый клеветник, упорствующий в своем преступлении, заслуживает того,
чтобы убрать его подальше от честных людей и вздернуть на виселицу.
смеясь и радуясь, Люси растила свою дочурку, которой вот-вот должно было
исполниться шесть лет. Нужно ли говорить, как любила она слушать эхо ее
детских шагов, или эхо шагов своего отца, таких энергичных и уверенных, и
шагов своего дорогого мужа. И как сладостно было ей различать в разноголосом
эхо знакомые отзвуки мирной домашней жизни, которой она управляла так
искусно, с такой мудрой бережливостью и любовью, что вряд ли у тех, кто
может позволить себе швырять деньгами, чувствовалось в доме такое изобилие и
достаток. А как радовалась она, когда все кругом вторило увереньям отца, что
с тех пор, как она вышла замуж, он еще сильнее, чем прежде (если только это
возможно), чувствует ее нежную заботу, или когда муж удивлялся, что она так
незаметно справляется со всеми своими хлопотами и обязанностями и еще
находит время помогать ему.
ведь все мы только тобой и живем, и каждому из нас кажется, что ты всю себя
отдаешь ему, и не видно, чтобы ты когда-нибудь суетилась, что у тебя по
горло хлопот или ты не успеваешь с чем-нибудь справиться?
отдавались в тупике. И незадолго до шестой годовщины со дня рождения
маленькой Люси зловещий гул докатился до тихого дома - во Франции
разразилась страшная буря, и море, бушуя, вышло из берегов.
половине июля, мистер Лорри, задержавшись допоздна в банке, пришел к ним и,
увидев, что Люси с мужем сидят в темноте у окна, уселся рядом с ними. Вечер
был душный, жаркий, собиралась гроза, и они вспомнили тот воскресный вечер,
когда они вот так же сидели в темноте у окна и смотрели на вспышки молний.
Лорри, сдвигая на затылок свой паричок, - столько на нас сегодня дел
навалилось, что мы просто с ног сбились. В Париже что-то неспокойно, нас
прямо завалили вкладами наши тамошние клиенты, один за другим - все спешат
перевести нам свои капиталы. У многих это просто до умопомешательства
доходит - все, что ни есть, переводят в Англию.
знаем, чем все это вызвано. Очень уж бестолковый народ эти наши клиенты. А у
нас в банке все служащие в преклонных летах, нельзя же в самом деле такую
горячку пороть и столько хлопот создавать, если нет к тому уважительных
причин.
надвигается, небо обложено тучами.
что он просто раздражен и брюзжит, - но после сегодняшнего сумасшедшего дня
я не могу не брюзжать. Где Манетт?
предсказаний, которых я наслушался за день, мне что-то не по себе, хотя для
этого нет никакой причины. Надеюсь, вы никуда не уходите?
сражаться с вами. А чай еще не убран, Люси, поднос здесь? Я что-то ничего не
вижу.
иначе и быть не должно. Но я за сегодняшний день так издергался, годы-то уж
не те, стар стал! Это мне чай? Спасибо, дорогая. Ну, а теперь сядьте,
побудьте с нами. Давайте посидим спокойно, послушаем эхо, помните, вы нам
рассказывали, у вас ведь насчет него целая теория?
по руке. - А правда, как громко звучат сегодня шаги, и часто, со всех
сторон? Нет, вы только послушайте!
неосвещенного окна в тихом тупичке в Лондоне, а далеко, в Сент-Антуанском
предместье неистово, исступленно, яростно мятутся остервенелые шаги, - стоит
им только раз оставить за собой кровавый след, как эти следы пойдут
множиться, и горе тому, в чью жизнь ворвутся эти шаги.
Сент-Антуанское предместье, высыпала на улицу - над морем голов серой
бурлящей толпы вспыхивали, сверкая на солнце, стальные лезвия ножей, острия
пик. Страшный рев вырывался из глотки Сент-Антуанского предместья, и целый
лес обнаженных рук, словно голые сучья деревьев, мечущихся на зимнем ветру,
колыхался в воздухе; пальцы судорожно хватали любое оружие, любой предмет,
заменяющий оружие, все, что им ни швыряли откуда-то из подвалов, откуда, -
они и сами не знали.
это так получилось, что оно сейчас само летело к ним в руки, со свистом
рассекая воздух, вспыхивая, как молния, над головами, - этого никто в толпе
не мог сказать. Но вот же оно налицо, это оружие - мушкеты, порох, пули,
железные ломы, дубины, ножи, топоры, вилы, все, что может служить оружием
тому, кто доведен до отчаяния, и кто, не помня себя от ярости, хватается за
что попало. Те, кому ничего не удалось заполучить, выламывают голыми руками
камни и кирпичи из стен. Все Сент-Антуанское предместье сегодня охвачено
смятеньем, сердца пылают, кровь клокочет в жилах. Эта несчастная голытьба не
дорожит жизнью, каждый из них сейчас рвется пожертвовать собой.
воронку, так и здесь все кипенье происходит вокруг винного погребка Дефаржа,
и каждая капля в этом кипящем котле как будто стремится попасть туда в
центр, где сам Дефарж, почерневший от пота и пороха, отдает приказы, раздает
оружие, отпихивает одних, вытаскивает из толпы других, отбирает оружие у
одного, бросает другому и, сдерживая напирающую на него людскую массу,
орудует в самой ее гуще,
Первый и Жак Второй, разделитесь и станьте во главе отрядов, ведите за собой
как можно больше этих патриотов! Где моя жена?
этот раз свое вязанье. Правая ее рука вместо вязальной спицы решительно
сжимала топор, а за поясом торчал пистолет и громадный отточенный нож-резак.
приготовьтесь! Вперед! На Бастилию! *
Франция, прокатилось это ненавистное слово, и море людское разверзло свои
пучины и хлынуло, затопляя город, швыряя волну за волной туда, к Бастилии.
Гудит набат, бьют тревогу барабаны, а волны, бушуя, колотятся о каменные
стены - море кидается на приступ.
массивных башен, пушечная и мушкетная пальба, огонь, дым. И за этим дымом и
огнем, в самой гуще огня и дыма, виноторговец Дефарж, которого волны людские
прибили к пушке, орудует за канонира, и вот уже два страшных часа стойко
держится мужественный солдат Дефарж.
башен, пушечная, мушкетная пальба, огонь, дым. Один подъемный мост уже
взяли!
Тысячный, Двухтысячный, Жак Двадцатипятитысячный, ради всего святого или
ради самого дьявола - как кому больше нравится - налегайте!
которая уже давно накалилась от непрерывной пальбы.
хуже мужчин, только бы войти в крепость!
ни попадя - любой предмет мог служить оружием, но все они были вооружены
местью и голодом.
подъемный мост, толстые каменные стены, восемь массивных башен. В передних
рядах уже много раненых, но море бушует и дыбится новыми волнами, сверкает
оружие, вспыхивают факелы, дымятся возы влажной соломы, в дыму, в огне, под
вопли, проклятия, выстрелы, стоны возводятся баррикады, люди с безудержной
отвагой рвутся вперед, грохочет пушка, что-то трещит, рушится, и яростно
ревет разбушевавшееся неукротимое море; а впереди еще глубокий ров с
подъемным мостом, толстые каменные стены, восемь массивных башен, и Дефарж,
хозяин погребка, все так же палит из своей пушки, которая уже раскалилась
докрасна после жаркой четырехчасовой пальбы.
горна, волны теснятся, вздымаются выше, выше и вдруг обрушиваются
стремительно, неудержимо, перехлестывают через спущенный мост и несут
виноторговца Дефаржа туда, внутрь, где за каменной оградой высятся восемь
башен сдавшейся крепости. Он даже не помнит, как это произошло, его словно
подхватило прибоем - он не успел ни оглянуться, ни вздохнуть и очнулся
только тогда, когда волны отхлынули, прибив его к самым стенам Бастилии.
Едва удержавшись на ногах, он прислонился к стене и, с трудом переводя дух,
осмотрелся по сторонам. Жак Третий оказался тут же рядом; а чуть подальше,
ведя за собой кучку женщин, мадам Дефарж, размахивая ножом, пробивалась
вперед. А кругом стоял рев, крик, толпа бесновалась, ликовала, растекаясь по
всему двору с неистовыми исступленными воплями; и все это, несмотря на шум,
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия