возьми, он оказал ей честь, женившись на ней. Надеюсь, это ясно?
неразумны.
Потому что, ежели Том Грэдграйнд, набравшись новой мудрости, находит мои
слова неразумными, то, стало быть, они именно дьявольски разумны. Итак, я
продолжаю. Вы знаете мое происхождение и знаете, что я годами не нуждался в
рожке для башмаков по той простой причине, что башмаков у меня не было. Так
вот - хотите верьте, хотите нет, но есть особы - особы благородной крови! -
из знатных семейств - знатных! - готовые боготворить землю, по которой я
ступаю.
происхождения. Вы это сами знаете. Я-то, как вам известно, плюю на такие
пустяки; но тем не менее это факт, и вы, Том Грэдграйнд, ничего тут поделать
не можете. Для чего я это говорю?
промолвил мистер Грэдграйнд.
ваш черед, - оборвал его Баундерби. - Я говорю это потому, что женщины
высшего круга были поражены бесчувственностью вашей дочери и ее поведением.
Они никак не могли понять, как я терплю это. Сейчас я и сам не понимаю, и
больше этого не потерплю.
меньше будет сказано нынче, тем лучше.
нынче, тем лучше. По крайней мере, - поправился он, - пока я не скажу всего,
что я намерен сказать; а потом, пожалуйста, можем и прекратить разговор. Я
сейчас задам вам вопрос, который, вероятно, ускорит дело. Что вы
подразумеваете под вашим предложением?
Баундерби и так тряхнул головой, что трава колыхнулась.
и я надеюсь, что вы по-дружески позволите ей остаться здесь. От этого многое
может измениться к лучшему.
Баундерби.
Неужели, Баундерби, вы находите чрезмерной мою просьбу, чтобы вы, будучи на
много лет старше ее, помогли вывести ее на верный путь? Вы брали ее в жены
на радость и горе...
когда-то им самим Стивену Блекпулу, но он весь дернулся от злости и не дал
мистеру Грэдграйнду докончить.
знаю, на что я брал ее в жены. Об этом не тревожьтесь, это мое дело.
иной мере не правы, не исключая и вас; и ежели бы вы проявили известную
уступчивость, это было бы не только истинно добрым поступком с вашей
стороны, но, памятуя о том, что вы за Луизу в ответе, вам, быть может,
следовало бы счесть это своим долгом перед ней.
по-своему. Так вот: ссориться с вами, Том Грэдграйнд, я не желаю. Скажу вам
откровенно, на мой взгляд ссориться по такому поводу - ниже моего
достоинства. Что касается вашего великосветского друга, то пусть убирается,
куда хочет. Ежели он мне попадется где-нибудь, я поговорю с ним по душам, не
попадется - не надо, тратить на него время я не стану. А что до вашей
дочери, которую я сделал Лу Баундерби, тогда как лучше бы мне оставить ее Лу
Грэдграйнд, - то ежели завтра, ровно в полдень, она не воротится домой, я
буду знать, что она не желает возвращаться, и отошлю ее платья и все прочее
к вам, и впредь можете взять попечение о ней на себя. Как я объясню разлад
между нами и принятые мною крутые меры? Очень просто: я Джосайя Баундерби и
получил такое-то воспитание; она дочь Тома Грэдграйнда и получила этакое; в
одной упряжке мы идти не можем. Я, кажется, достаточно известен как человек
незаурядный; и большинство людей очень скоро сообразят, что далеко не всякая
женщина может, в конечном счете, оказаться мне под стать.
примете окончательное решение, - сказал мистер Грэдграйнд.
шляпу, - и что бы я ни делал, я делаю немедля. В другое время меня удивили
бы такие слова Тома Грэдграйнда, обращенные к Джосайе Баундерби из
Кокстауна, которого он знает не со вчерашнего дня; но теперь никакая блажь
не может удивить меня в Томе Грэдграйнде, раз он ударился в
чувствительность. Я объявил вам мое решение, и больше мне сказать нечего.
Покойной ночи!
Назавтра, ровно в пять минут первого, он распорядился, чтобы имущество
миссис Баундерби было аккуратно уложено и препровождено к Тому Грэдграйнду,
а засим объявил о продаже своей усадьбы по частному соглашению и снова зажил
холостяком.
ГЛАВА IV
и теперь по-прежнему занимало первенствующее место в мыслях ее владельца. Он
спешил доказать миру, что никакие семейные передряги не могут умерить пыл и
предприимчивость такого замечательного дельца, который сам вывел себя в
люди, - этого чуда из чудес, перед которым поистине меркнет сама Венера,
поскольку богиня вышла всего только из пены морской, а он вылез из грязи.
Поэтому в первые недели своей безбрачной жизни он даже усердствовал пуще
прежнего и ежедневно подымал такой шум, добиваясь поимки преступника, что
ведущие расследование полицейские уже сами не рады были, что произошло
ограбление.
после кражи они притаились и выжидали и очень многие кокстаунцы искренне
поверили, что розыск прекращен ввиду невозможности обнаружить вора, - нового
не произошло решительно ничего. Ни одна из подозреваемых личностей не
сделала опрометчивого шага, ни одна ничем не выдала себя. Более того - никто
не знал, куда девался Стивен Блекпул, и тайна загадочной старушки тоже
оставалась нераскрытой.
его с мертвой точки, решился на смелый шаг. Он составил уведомление,
сулившее двадцать фунтов стерлингов тому, кто задержит Стивена Блекпула,
предполагаемого соучастника ночной кражи со взломом, совершенной в
кокстаунском банке такого-то числа; он со всеми подробностями описал его
одежду, наружность, примерный рост, повадки, сообщил, при каких
обстоятельствах и в какой день он покинул город и в какую сторону шел, когда
его в последний раз видели; все это он дал отпечатать огромными буквами на
больших листах бумаги; и под покровом ночи по его приказу эти объявления
расклеили на стенах домов, дабы поразить ими сразу весь город.
рабочих, которые в предрассветных сумерках толпились перед уведомлением,
пожирая его глазами. С не меньшей жадностью смотрели на него те, кто не умел
читать. Слушая, как другие читают вслух - такие услужливые добровольцы
всегда находились, - они взирали на буквы, содержащие столь важную весть, с
почтением, почти со страхом, что показалось бы смешным, если бы на
невежество в народе, в чем бы оно ни проявлялось, можно было смотреть иначе,
как на великое зло, чреватое грозной опасностью. И еще много часов спустя,
среди жужжанья веретен, стука станков и шороха колес, прочитанные слова
маячили перед глазами и звучали в ушах, и когда рабочие снова вышли на
улицу, перед объявлениями собрались такие же толпы, как утром.
Слекбридж раздобыл у наборщика чистый оттиск уведомления и принес его с
собой в кармане. О друзья мои и соотечественники, угнетенные кокстаунские
рабочие, о мои сотоварищи по ремеслу, мои сограждане, братья мои и ближние
мои, - какой шум поднялся, когда Слекбридж развернул то, что он назвал
"клеймо позора", дабы все собравшиеся могли лицезреть его и негодовать. "О
братья мои, глядите, на что способен предатель в стане бесстрашных борцов,
чьи имена начертаны в священном свитке Справедливости и Единения! О друзья
мои, влачащие на израненных выях тяжелое ярмо тирании, изнемогающие под
железной пятой деспотизма, втоптанные в прах земной своими угнетателями,
которые только и мечтают о том, чтобы вы, до скончания дней своих, ползали
на брюхе, как змий в райском саду, - о братья мои - и да позволено будет
мне, мужчине, добавить, - сестры мои! Что вы скажете ныне о Стивене Блекпуле
- слегка сутулом, примерно пяти футов семи дюймов ростом, как записано в
этом унизительном и постыдном уведомлении, в этой убийственной бумаге, в
этом ужасном плакате, в этой позорной афише, и с каким праведным гневом вы
изобличите и раздавите ехидну, которая покрыла бы срамом и бесчестием ваше
богоподобное племя, если бы вы, к счастью, не исторгнули его навеки из своей
среды? Да, соотечественники мои, - к счастью, вы исторгли его и прогнали
прочь! Ибо вы помните, как он стоял перед вами, на этой трибуне; вы помните,
как я спорил с ним здесь, лицом к лицу, как я сцепился с ним в жестокой
схватке, как я разгадал все его хитрые увертки; вы помните, как он вилял,
изворачивался, путал, прибегал ко всяким уловкам, пока, наконец, ему уже
Емилина Ника
Прозоров Александр
Ибсен Генрик
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия