Чтение 50–й страницы книги ~Моя кузина Рейчел~

- В то утро вы были очень уверены в себе, - сказала она, - и упрямы.
Тепло домов...

Она протянула руку и, не переставая смеяться, потушила свечу.

На рассвете, до того как слуги проснулись и спустились вниз, чтобы
открыть ставни и впустить в дом свет дня, я стоял на траве и в недоумении
спрашивал себя, существовал ли до меня хоть один мужчина, чью любовь приняли
бы так естественно и просто. Если бы так было всегда, сколь многие были бы
избавлены от утомительного ухаживания. Любовь со всеми ее ухищрениями до сих
пор не занимала меня; мужчинам и женщинам вольно развлекаться в свое
удовольствие - меня же это не волновало. Я был слеп и глух; я спал; но так
было прежде.

То, что произошло в первые часы моего дня рождения, будет живо всегда.
Если в них была страсть, я забыл о ней. Если нежность - она по- прежнему со
мной. Меня поразило - и мне не забыть этого чувства, - как беззащитна
женщина, принимающая любовь. Возможно, женщины держат это в тайне, чтобы
привязать нас к себе. И берегут свою тайну до последнего.

Этого я никогда не узнаю - мне не с кем сравнивать. Она была моей
первой и последней.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Я помню, как круглый шар солнца появился над верхушками деревьев,
окаймляющих лужайку, и дом ожил. На серебристой, словно тронутой инеем траве
лежали тяжелые капли росы. Запел дрозд, его песню подхватил зяблик, и вскоре
в воздухе звенел весенний хор птичьих голосов. Флюгер на башне, первым
поймав солнечный луч, блеснул золотом на фоне голубого неба, повернулся на
северо-запад и застыл. Серые стены дома, совсем недавно темные и мрачные, в
свете занимающегося утра теплели, радуя глаз новой красотой.

Я вошел в дом, поднялся в свою комнату, придвинул к открытому окну
кресло, сел и стал смотреть в сторону моря. Голова моя была пуста, без
единой мысли. Тело спокойно, неподвижно. Никакие проблемы не всплывали на
поверхность, никакие тревоги не свербили в потаенных уголках души, нарушая
блаженный покой. Как будто все в моей жизни было решено и предо мной лежала
прямая, гладкая дорога. Годы, оставшиеся позади, не в счет. Годы, ждущие
впереди, - не более чем продолжение всего, что я уже знал, чем владел, чем
обладал; и так навсегда и неизменно, как в литании. В будущем только
одно: Рейчел и я. Муж и жена, которые живут друг другом в стенах своего
дома, не обращая внимания на суетящийся за их порогом мир. Изо дня в день,
из ночи в ночь, пока оба мы живы. Это было все, что я помнил из
молитвенника.

Я закрыл глаза, но она по-прежнему была со мной. Затем я, должно быть,
незаметно для себя уснул, а когда проснулся, солнце лилось в открытое окно и
молодой Джон уже разложил на стуле мою одежду и принес горячую воду; я не
слышал, как он вошел, как вышел. Я побрился, оделся и спустился к завтраку,
который успел остыть и стоял на буфете - Сиком решил, что я давно
спустился; но яйца вкрутую и ветчина - легкая пища. В тот день я бы съел
что угодно. Покончив с едой, я свистнул собак, пошел в сад, и, не заботясь о
Тамлине и его драгоценных цветах, сорвал все распустившиеся камелии, и,
сложив их в ту самую корзину, которая послужила мне накануне для переноски
драгоценностей, вернулся в дом, поднялся по лестнице и подошел к двери
Рейчел.

Она завтракала, сидя в кровати, и, не дав ей времени возразить или
задернуть полог, я высыпал на нее камелии.

- Еще раз с добрым утром, - сказал я, - и напоминаю, что сегодня
все-таки мой день рождения.

- День рождения или нет, - сказала она, - но, прежде чем войти,
принято стучать. Уйдите.

Трудно держаться с достоинством, когда камелии покрывают вашу голову,
плечи, падают в чашку и на бутерброд, но я сделал серьезное лицо и отошел в
конец спальни.

- Извините, - сказал я. - Однажды войдя через окно, я стал излишне
вольно обращаться с дверьми. И то правда, манеры подвели меня.

- Вам лучше уйти, пока Сиком не пришел за подносом. Думаю, застав вас
здесь, он был бы шокирован, несмотря ни на какой день рождения.

Холодный тон Рейчел обескуражил меня, но я подумал, что ее замечание не
лишено логики. Пожалуй, с моей стороны было чересчур смело врываться к
женщине и мешать ей завтракать, даже если эта женщина скоро станет моей
женой, о чем Сиком пока не знал.

- Я уйду, - сказал я. - Простите меня. Я только хочу вам кое-что
сказать. Я вас люблю.

Я повернулся к двери и вышел. Я заметил, что жемчужного колье на ней
уже не было. Наверное, она сняла его, как только я ушел от нее ранним утром.
И драгоценности не валялись на полу - все было убрано. Но на подносе с
завтраком лежал документ, который я подписал накануне.

Внизу меня ждал Сиком, держа в руках пакет, завернутый в бумагу.

- Мистер Филипп, сэр, - сказал он, - это поистине великое событие.
Могу я позволить себе поздравить вас с днем рождения и пожелать вам долгих
лет?

- Можете, Сиком, - ответил я. - Благодарю вас.

- Это сущий пустяк, сэр, - продолжал он, - небольшой сувенир на
память о многолетней преданной службе вашему семейству. Надеюсь, вы не
оскорбитесь и я не взял на себя слишком большую смелость, предположив, что,
может быль, вам будет приятно принять его в качестве подарка.

Я развернул бумагу и увидел портрет самого Сикома в профиль, возможно
не польстивший оригиналу, но вполне узнаваемый.

- Он великолепен, - серьезно сказал я, - настолько великолепен, что
он будет висеть на почетном месте рядом с лестницей. Принесите мне гвоздь и
молоток.

Сиком с величественным видом дернул сонетку, чтобы передать молодому
Джону мое поручение.

Мы вдвоем повесили портрет на панели около столовой.

- Как вы находите, сэр, портрет воздает мне должное? - спросил Сиком.
- Или художник придал излишнюю резкость чертам, особенно носу? Я не совсем
доволен.

- В портрете невозможно добиться совершенства, Сиком, - ответил я. -
- Но ваш настолько к нему приближается, что лучшего нельзя и желать. Что
касается меня, то я очень доволен.

- Значит, все остальное не имеет значения, - заявил он.

Я не чуял под собой ног от восторга и счастья и тотчас хотел сказать
ему, что Рейчел и я собираемся обвенчаться, но сдержался; вопрос был слитком
серьезным, слишком тонким, и, наверное, нам вместе следовало поговорить со
стариком.

Под предлогом работы я направился в контору, однако все мои занятия
свелись к тому, что я сидел за столом и с отсутствующим видом смотрел перед
собой. Но в очах моей души я видел только ее: она завтракает, откинувшись на
подушки, и поднос, что лежит перед ней, весь усыпан камелиями. Покой,
сошедший на меня ранним утром, отлетел, его сменило лихорадочное возбуждение
прошедшей ночи. Когда мы поженимся, размышлял я, раскачиваясь на стуле и
покусывая кончик пера, ей не удастся так просто выставлять меня из своей
комнаты. Я буду завтракать вместе с ней. Хватит спускаться в столовую
одному. Мы заведем новые порядки.

Часы пробили десять, я услышал движение на дворе и под окном конторы,
посмотрел на стопку счетов, снова отложил их, начал письмо к коллеге- судье
и тут же порвал его. Слова не приходили, написанное мною было полной
бессмыслицей, а до полудня, когда Рейчел спустится вниз, оставалось целых
два часа. Ко мне пришел Нат Брей, фермер из Пенхейла, с длинной историей о
каких-то коровах, которые забрели в Тренант, и о том, что сосед сам-де
виноват, потому как не следит за собственным забором. Почти не слыша его
доводов, я согласно кивал... Рейчел наверняка уже оделась и где-то в саду
разговаривает с Тамлином.

Я прервал незадачливого малого, пожелал ему удачного дня и, увидев его
расстроенное лицо, велел ему отыскать комнату дворецкого и выпить вместе с
Сикомом кружку эля. . Я похлопал фермера по
плечу, оставив его с широко раскрытым ртом размышлять над моим замечанием.

Затем я высунул голову из окна и крикнул через двор на кухню, чтобы
ленч собрали в корзину для пикника; мне вдруг захотелось побыть с Рейчел
наедине - на солнце, без формальностей дома, без столовой, без серебра на
столе. Отдав такое распоряжение, я пошел в конюшню сказать Веллингтону,
чтобы он оседлал для госпожи Соломона. Но его там не оказалось. Двери
каретного сарая были распахнуты, экипажа в нем не было. Мальчик, подручный
конюха, подметал выложенный булыжником пол. Услышав мой вопрос, он с
озадаченным видом взглянул на меня.

- Госпожа приказала подать экипаж вскоре после десяти, - ответил он.
- Не могу сказать, куда она поехала. Может быть, в город.

Я возвратился в дом и позвонил, чтобы вызвать Сикома, но он ничего не
мог мне сообщить, кроме того, что Веллингтон подал экипаж чуть позже десяти
и что Рейчел уже ждала его в холле. Раньше она никогда не выезжала по утрам.
Мое восторженное настроение как рукой сняло. Впереди был целый день, и я
вовсе не так надеялся провести его.

Я сел и стал ждать. Наступил полдень, и звон колокола созвал слуг к
обеду. Корзина для пикника стояла рядом со мной. Соломон был оседлан. Но
экипаж все не возвращался. Наконец в два часа я сам отвел Соломона в конюшню
и велел расседлать его.

Я шел через лес к новой аллее; радостное возбуждение утра сменилось
апатией. Даже если она сейчас и приедет, для пикника уже поздно. К четырем
часам апрельское солнце перестает греть.

Я был почти в конце аллеи, на перепутье Четырех Дорог, когда увидел,
что грум открыл ворота рядом со сторожкой и в них въехал экипаж. Я
остановился посередине подъездной аллеи, ожидая, чтобы лошади приблизились;
заметив меня, Веллингтон натянул вожжи. Стоило мне увидеть ее сидящей в