женщин? Для женщины главное - красота, это ее талант и все преимущества в
мире.
за попусту истраченные годы, Полина любила передавать сплетни и анекдоты о
знакомых. Хвасталась любовниками, мечтала о любовниках, развертывала
сногсшибательные планы супружеских измен.
выплескивала ее и на Карналя.
Хочешь стать шизофреником? Неужели мало телевизора? Книги читают только
шизофреники! Что, у тебя на столе еще и романы? Мой Кучмиенко никогда не
читает никаких романов. Зачем забивать себе голову? Это исторический роман?
Боже, восемьсот страниц! Такое может написать только ненормальный человек.
Посмотри на портрет этого писателя, на его глаза. Это глаза безумца. Даже за
очками не может скрыть неистовости взгляда!
Карналь несмело заикнулся, что писатель, подаривший ему свой роман, лауреат,
Полина обрадованно воскликнула:
не столетний дед, остекленевший от склероза, то просто энергичный пенсионер,
который всем кишки прогрыз своими домоганиями. Где ты видел лауреата в
двадцать или хоть в тридцать лет?
агрессивная женщина была для них как бы развлечением и противовесом, ее
претензии на опекунство казались такими же смешными, как попытки Кучмиенко
завоевать какие-то позиции и влияние в науке. Но известно же, что ничто на
свете не проходит бесследно: зло, даже бессильное и смешное, все равно
просачивается в твою жизнь и медленно отравляет ее. Айгюль, в крови которой
неугасимо жила неукротимость, медленно и даже охотно поддавалась своеволию,
неорганизованности и неуправляемости Полины. Уже пренебрегала иногда своими
уроками, танцевать могла без репетиций, вгоняя в отчаяние постановщиков.
Выручала ее уникальная музыкальная память, выручали запасы приобретенного,
но надолго ли могло хватить этих запасов? "Испуганной и дикой птицей летишь
ты, но заря - в крови..." Карналь любил повторять эти стихи Блока, они так
подходили к Айгюль. Но с какой болью наблюдал неожиданные приступы
оцепенения, которые на нее находили все чаще и чаще. От воспоминания о ней
теплело у него на сердце в часы тяжелейших борений мысли, безнадежнейших
споров и трагичнейших неудач в работе. Но приезжал домой и не заставал
Айгюль, хотя и знал, что она не в театре. Научилась водить машину, гоняла
иногда целыми днями вместе с Полиной вокруг Киева, а когда возвращалась и он
пытался ее обнять, с ужасом ощущал: держит в объятиях облако, туман,
пустоту. Отгонял даже намеки на то, что Кучмиенки могут иметь какое-то
влияние на их с Айгюль жизнь и счастье. Ну да, действительно, они
становились их добровольно-упорными спутниками, но ведь без значения, таких
людей словно бы и не замечаешь, их обходишь, оставляешь позади, точно
километровые столбы, не оглядываться, не вспоминать, дальше, дальше, дальше!
А Кучмиенко и его жена незаметно становились как бы прикомандированными к
ним домашними, прирученными маленькими дьяволятами. Кучмиенко выступал как
соблазн посредственности, легкой дороги в жизни, безбедного существования,
он изо всех сил играл роль любимца судьбы, он был деловит, бездарен и
ограничен, но всегда бодрый, добродушный, здоровый телом и душой, любил
раздаривать советы, как сохранить здоровье, сколько приседаний, по Амосову,
надо делать каждое утро, чтобы спастись от террора заседаний и
постановлений, как сохранять приличия во всех случаях жизни. Его любимым
словом было "приличный". "Это приличный человек...", "Совершенно
прилично...", "Все было очень прилично..." Разговоры про спорт, про футбол.
Кто - кого? По не он и не его. Он всегда - сторона. Он добродушный советчик.
"Я не я, и хата не моя".
практицизмом. Она готова была поучать день и ночь. Что есть, что надевать,
как здороваться, как сидеть, как махать рукой, как смотреть, как спать,
дышать, чихать. Когда выросли их дети, она убедила Людмилку, что лучшей
пары, чем их Юка, ей никогда не найти, и хоть Карналь симпатизировал
Совинскому, да и сама Людмилка словно бы склонялась поначалу к Ивану, но из
множества парней, которые ее окружали, выбрала все-таки сына Кучмиенко, и
тут уж никто ничего не смог сделать.
триумфа, и оно так и было. Началось же с того ночного разговора с Пронченко
по телефону и продолженного на следующий день в ЦК. Тогда всемогущая сила
подняла его к тем, кто стоит над человечеством и временем, точно исполинские
одинокие деревья на поднебесных горах. Еще с детства жило в душе Карналя
воспоминание о берестах на Савкином бугре по ту сторону поповой левады в его
родном селе. Гигантская подкова, веер из берестков, расставленных на бугре
под небом невидимой силой. Метут круглыми вершинами небо, а между черными
стволами такая даль, такой простор, такая беспредельность, что хочется
плакать от бессилия и собственной малости. Бьются кобчики о бересток...
сердцем об то дерево. Возможно ли такое?
Анастасию, которая стояла перед ним уже длительное время, стояла терпеливо
и, так сказать, провоцирующе. Наконец конституционное время думания для
редактора кончилось. Редактор увидел Анастасию, пожевал губами.
подавать идеи. Когда вы сами научитесь плодотворно мыслить?
терзало ему душу.
может, вы хотите отрицать значение науки, которая сегодня становится
производительной силой?
на улице не валяются. А для разгона хочу подбросить вам новую идейку.
такой однозначностью?
хотите, чтобы наша газета была интересной?
нетворчески?
отличаются от других людей. Одни раздражены, другие слишком грубы, третьи
чрезмерно вежливы. В общем же они надоедливы, как все слишком переученные
люди. Хотя с недоученными тоже не легче.
о переученности-недоученности мы и поведем разговор на страницах нашей
газеты. Как именно? Очень просто. Мы дадим десять или двенадцать фамилий
ученых. Возьмем представителей точных наук. Физиков или математиков, либо
тех и других. Из университета, политехнического, из академических
институтов, как можно более широкий круг. Поговорить с каждым: что он
читает, кроме специальной литературы. Нас интересует общее развитие
современного ученого, его энциклопедизм, универсализм. Ибо ученые сегодня -
это знамя НТР, а НТР...
монотонное гудение редакторского голоса. Поскольку об НТР редактор знал все
из всех газет Советского Союза и мог бы выступать на конкурсах на тему: "Что
вы можете сказать об НТР?"
тебя не видят, но ты подавляешь авторитетом прессы и наконец договариваешься
о встрече, отвоевываешь у терроризированного, оглушенного ученостью человека
час, которого он, наверное, не пожертвовал бы и любимой женщине! Первый этап
закончился для Анастасии даже более чем успешно: она получила согласие
двадцати одного ученого! Три профессора, семь доцентов, девять аспирантов и
два ассистента. Из них одна женщина, кандидат наук, и две аспирантки.
Главное же - все молоды, или абсолютно, или относительно. Теперь зарядить
свою маленькую камеру пленкой, удрать из редакции на неделю, а то и на две,
затеряться в большом городе, забыть о своем одиночестве и заботах, о еще
свежих разочарованиях, а может, и о несмелых симпатиях, не думать ни о таком
же одиноком, как она, Совинском, ни о непостижимом Карнале, ни о добром
Алексее Кирилловиче, ни об угрожающе-таинственном Кучмиенко.
рабочего дня, который, собственно, для них никогда не кончается. Все они
продолжали работать, домой уходить никто не собирался, это была норма их
поведения, их стиль жизни, выбранный без принуждения, добровольно, навсегда.
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Посняков Андрей