Чтение 50–й страницы книги ~Два капитана~

- Иван Павлыч!

Он все молчал.

- Иван Павлыч! - заорал я. - Вы думаете, что я нарочно впутался в это
дело, чтобы отомстить Николаю Антонычу? Вот почему вы говорили, что если
даже это он, а не какой-то там "фон", - все равно в неудаче такого
большого дела нельзя обвинять одного человека. Вы считаете, что я во всем
виноват? Говорите же! Да? Считаете?

Кораблев молчал. У меня потемнело в глазах, и я услышал, как сильно и
медленно бьется сердце.

- Иван Павлыч, - дрожащим, но решительным голосом сказал я. - Теперь
мне остается хоть умереть, но доказать, что я - прав. И я докажу это. Я
сегодня же пойду к Николаю Антонычу и попрошу его показать мне эти
документы и письма. Он убедил вас, что в письме речь идет не о нем, а о
каком-то "фоне". Пускай же он и меня убедит.

- Делай, что хочешь, - уныло сказал Кораблев.

Я ушел. Он не тронулся с места, так и остался у печки, усталый и в
полном отчаянии. Мы оба были в отчаянии, но у меня к этому чувству
присоединялось какое-то хладнокровное бешенство, а он был в безнадежной
усталости, старый и совершенно один в пустой, холодной квартире.

Глава двадцать четвертая

КЛЕВЕТА

Легко сказать: я пойду к нему и попрошу его показать эти письма. Мне
тошно было и думать об этом. В самом деле, станет он говорить со мной! Он
спустит меня с лестницы - и вся недолга. Не стану же я драться с ним. Он
все-таки больной и старый.

Я бы не пошел. Но одна мысль не оставляла меня: Катя.

У меня начинала болеть голова, когда я вспоминал, как сурово она
отвернулась от меня на похоронах. Теперь мне было ясно, почему она сделала
это: Николай Антоныч уверил ее, что я во всем виноват.

Я представлял себе, как он разговаривает с нею, и сердце у меня так и
ходило: "А, у твоего друга такая превосходная память. Почему же до поездки
в Энск он ни разу не вспомнил об этих письмах?"

В самом деле, как мог я забыть о них? Я, который был так поражен ими
в детстве? Я, читавший их наизусть в поездах между Энском и Москвою?
Забыть об этих письмах, как будто с далеких звезд упавших в наш маленький
город?

У меня было только одно объяснение - судите сами, верное или нет.

Когда Катя рассказывала мне историю своего отца, когда я рассматривал
его на старых фото, в кителе с погонами, в фуражке с белым, поднятым сзади
чехлом, когда я читал его книги, мне всегда казалось, что это было очень
давно, во всяком случае за много лет до того, как я уехал из Энска. А
письма - это было мое детство, то есть совсем другое время. Мне просто не
пришло в голову, что эти два совершенно разных времени следовали одно за
другим. Здесь была не ошибка памяти, а какая-то совсем другая ошибка.

Тысячу раз я думал о "фоне". Так это о нем писал капитан Татаринов:
"Вся экспедиция шлет ему проклятия". Так это о нем он писал: "Всеми нашими
неудачами мы обязаны только ему". А Кораблев сказал, что в неудаче такого
дела нельзя винить одного человека. Капитан думал иначе.

Так это о нем он писал: "Вот как дорого обошлась нам эта услуга". А
почему бы, собственно говоря, какому-то "фону" оказывать капитану
Татаринову эту услугу? Услугу ему мог оказать богатый двоюродный брат -
недаром же я столько слышал от него об этой услуге.

Словом, у меня не было никакого плана действий, когда, в синей
парадной курточке, вечером второго февраля я пришел к Татариновым и сказал
незнакомой девушке, которая открыла мне дверь, что мне нужен Николай
Антоныч.

Через открытую дверь было видно, что в столовой пьют чай. Нина
Капитоновна негромко сказала что-то, и я увидел ее в полосатой шали,
сидящую у самовара...

Не знаю, что подумал, увидев меня, Николай Антоныч, но, появившись на
пороге, он вздрогнул и немного отступил назад.

- Что тебе нужно?

- Я хотел поговорить с вами.

Он немного подумал.

- Зайди.

Я хотел пройти к нему в кабинет, но он сказал:

- Нет, сюда.

Потом я догадался, что это было нарочно: он заманил меня в столовую,
чтобы расправиться со мной перед всеми.

Все немного испугались, когда вслед за ним я появился в столовой.
Старухи Бубенчиковы, которых я вовсе не ожидал здесь увидеть, одновременно
вскочили, и та, что в Энске гналась за мной, уронила на стол чайную
ложечку. Катя вошла в столовую с другой стороны и так и замерла на пороге.

Я пробормотал:

- Может быть, здесь неудобно?

- Нет, здесь удобно.

Нужно было сразу поздороваться, как только я вошел, а теперь,
пожалуй, не стоило, но я все-таки поклонился. Никто не ответил, только
Нина Капитоновна чуть заметно кивнула.

- Ну-с?

- Вы сказали Ивану Павлычу, что капитан Татаринов писал вам о
каком-то фон Вышимирском. Мне это необходимо знать, потому что выходит,
будто я нарочно уверял Марью Васильевну только для того, чтобы как-то
насолить вам. Но так думает, например, Кораблев. И другие. Одним словом, я
прошу вас показать мне эти письма, посредством которых вы хотите доказать,
что в гибели экспедиции виноват какой-то фон Вышимирский, а в смерти (я
проглотил это слово) ... во всем остальном - я.

Это была довольно длинная речь, но я приготовил ее заранее и поэтому
сказал без запинки. Только запнулся, когда сказал о смерти Марьи
Васильевны, и потом еще на слове "и другие", потому что подумал о Кате.
Она все еще стояла на пороге, вытянувшись и затаив дыхание.

Теперь только, во время этой речи, я заметил, как постарел Николай
Антоныч. Он стал похож на старую птицу с горбатым носом, щеки опустились,
и даже золотой зуб, который прежде как-то освещал все лицо, потускнел.

Он слушал меня и громко дышал. Казалось, он не знал, что мне
ответить. Но в эту минуту вторая Бубенчикова спросила его с удивлением:

- Кто это?

И он перевел дыхание и заговорил.

- Кто это? - свистящим шепотом переспросил он. - Это тот подлый
клеветник, о котором я говорю вам ежедневно и ежечасно.

- Николай Антоныч, если вы хотите ругаться...

- Это человек, который убил ее, - повторил Николай Антоныч. У него
задрожало лицо, и он стал ломать пальцы. - Это человек, оклеветавший меня
самой страшной клеветой, какая только доступна воображению. Но я еще жив!

Никто и не думал, что он умер, и я хотел сказать ему об этом, но он
опять закричал:

- Я еще жив!

Нина Капитоновна взяла его за руку. Он вырвал руку.

- Я мог бы прибегнуть к закону и засудить его за все... За все, что
он сделал, чтобы отравить мою жизнь. Но есть другие законы, другой суд, и
по этим законам он когда-нибудь еще почувствует, что он сделал. Он убил
ее, - сказал Николай Антоныч, и слезы так и брызнули из его глаз. - Она
умерла из-за него. Пускай же он живет, если может...

Нина Капитоновна отодвинула стул и взяла его под руку, точно боялась,
что он сейчас упадет. Он мутно посмотрел на нее. Это была минута, когда я
усомнился в своей правоте. Но только одна минута.

- Из-за кого же? Боже мой, из-за кого? - продолжал Николай Антоныч. -
Из-за этого мальчишки, который так низок, что осмелился снова придти в
дом, где она умерла. Из-за этого мальчишки с нечистой кровью...

Не знаю, что он хотел этим сказать, и почему его кровь была чище, чем
моя. Ничего! Я молча слушал его. Катя стояла у стены, вытянувшись, очень
прямая.

- ...Снова осмелился придти в этот дом, из которого я его выбросил,
как змею. Вот ведь есть же судьба, боже мой! Я отдал ей свою жизнь, я
сделал для нее все, что только в силах был сделать человек для любимого
человека, а она умирает из-за этой подлой, гнусной змеи, которая говорит
ей, что я - не я, что я всегда обманывал ее, что я убил ее мужа, своего
брата.

Меня поразило, что он говорил с такой страстью, совершенно не помня
себя. Я чувствовал, что очень бледен. Но ничего! Я знал, что ему ответить.

- Николай Антоныч, - сказал я, стараясь не волноваться и замечая,
однако, что язык не очень слушается меня. - Я не буду отвечать на ваши
эпитеты, потому что понимаю, в каком вы состоянии. Вы действительно
выгоняли меня, но я снова пришел и буду приходить снова до тех пор, пока
не докажу, что я совершенно не виноват в смерти Марьи Васильевны. И что
если кто-нибудь виноват, так уж во всяком случае, не я, а кто-то другой.
Факт тот, что у вас имеются письма покойного капитана Татаринова,
посредством которых вы убедили Кораблева и, очевидно, вообще всех, что я
вас оклеветал. Я прошу вас показать мне эти письма, чтобы все могли
убедиться, что я действительно та подлая змея, о которой вы только что
говорили.

Страшный шум поднялся вслед за этими словами. Бубенчиковы, все еще не
понимая, кричали наперерыв:

- Кто это?!

Но им никто не объяснял, кто я, и они кричали все громче. Нина