- Как тебе, государь мой, питербурхская жизнь ка-
жется?
- Прах бы вас побрал и с жизнью вашею! Финти-
фанты, немецкие куранты! От великих здешних кумпли-
ментов и приседаний хвоста и заморских яств глаза сму-
тились.
- Что делать, брат! На небо не вскочишь, в землю
не закопаешься.
- Тяни лямку, пока не выкопают ямку.
- Трещи, не трещи, да гнись.
- Ой-ой-ошеньки, болят боченьки, бока болят, а ле-
жать не велят.
Монс шептал на ухо Настеньке только что сочиненную
песенку:
Без любви и без Страсти,
Все дни суть неприятны:
Вздыхать надо, чтоб сласти
Любовны были златны.
На что и жить,
Коль не любить?
Вдруг почудилось ей, что потолок шатается, как во
время землетрясения, и голые амуры падают прямо ей на
голову. Она вскрикнула. Вилим Иванович успокоил ее:
- ЭTо ветер; шаталось полотно с картиной, прибитое к по-
толку и раздуваемое, как парус. Опять ставни задрожали,
на этот раз так, что все оглянулись со страхом.
Но заиграл полонез, пары закружились-и бурю за-
глушила музыка. Только зябкие старички, греясь у печки,
слышали, как ветер воет в трубе, и шептались, и вздыхали,
и качали головами; в звуках бури, еще более зловещих
сквозь звуки музыки, им слышалось: "жди горя с моря,
беды от воды".
Петр, продолжая беседу с Федоскою, расспрашивал
об ереси московских иконоборцев, Фомки цирюльника
и Митьки лекаря.
Оба ересиарха, проповедуя свое учение, ссылались на
недавние указы царя: "Ныне-де у нас на Москве, говори-
ли они, слава Богу, вольно всякому,- кто какую веру
сеебе изберет, в такую и верует".
- По-ихнему, Фомки да Митьки, учению,- говорил
Федос с такой двусмысленной усмешкой, что нельзя было
понять, осуждает ли он ересь, или сочувствует,- правая
вера от святых писаний и добрых дел познается, а не
от чудес и преданий человеческих. Можно-де спастись во
всех верах, по слову апостола: делающий правду во вся-
ком народе Богу угоден.
- Весьма разумно,-заметил Петр, и усмешка монаха
отразилась в такой же точно усмешке царя: они понима-
ли друг друга без слов.
- А иконы-де, учат, дела рук человеческих, суть идо-
лы,- продолжал Федос.- Крашеные доски как могут чу-
деса творить? Брось ее в огонь - сгорит, как и всякое
дерево. Нс иконам в землю, а R ту в небо подобает
кланяться. И кто-де им, угодникам Божьим, дал такие
уши долгие, чтоб с неба слышать моления земных? И если,
говорят, сына у кого убьют ножом или палкою, то отец
того убитого как может ту палку или нож любить? Так
и Бог как может любить древо, на коем распят Сын его?
И Богородицу, вопрошают, чего ради весьма почитаете?
Она-де подобна мешку простому, наполненному драгоцен-
ных каменьев и бисеров, а когда из мешка оные драгие
каменья иссыпаны, то какой он цены и чести достоин? И о
таинстве Евхаристии мудрствуют: как может Христос по-
всюду раздробляем и раздаваем, и снедаем быть в служ-
бах, коих бывает в свете множество в един час? Да как
может хлеб переменяться в Тело Господне молитвами по-
повскими? А попы-де всякие бывают - и пьяницы, и блуд-
ники, и сущие злодеи. Отнюдь сего статься не может; и
усмехался все наглее, все зло-
в том-де мы весьма усомневаемся: понюхаем - хлебом пах-
нет; также и Кровь, по свидетельству данных нам чувств,
является красное вино просто...
- Сих непотребств еретических нам, православным,
и слушать зазорно! - остановил Федоску царь.
Тот замолчал, но усмехался все наглее,
радостнее.
Царевич поднял глаза и посмотрел на отца украдкою.
Ему показалось, что Петр смутился: он уже не усмехался;
лицо его было строго, почти гневно, но, вместе с тем, бес-
помощно, растерянно. Не сам ли он только что признал
основание ереси разумным? Приняв основание, как не при-
нять и выводов? Легко запретить, но как возразить?
Умен царь; но не умнее ли монах и не ведет ли он царя,
как злой поводырь - слепого в яму?
Так думал Алексей, и лукавая усмешка Федоски отра-
зилась в точно такой же усмешке, уже не отца, а сына: ца-
ревич и Федоска теперь тоже понимали друг друга без слов.
- На Фомку да Митьку дивить нечего,- проговорил
вдруг, среди общего неловкого молчания, Михаиле Пет-
рович Аврамов.- Какова погудка, такова и пляска; куда
пастух, туда и овцы...
И посмотрел в упор на Федоску. Тот понял намек
и весь пришипился от злости.
В это мгновение что-то ударило в ставни - словно за-
стучали в них тысячи рук - потом завизжало, завыло,
заплакало и где-то в отдалении замерло. Вражья сила
все грознее шла на приступ и ломилась в дом.
Девьер каждые четверть часа выбегал во двор узнавать
о подъеме воды. Вести были недобрые. Речки Мья и Фон-
танная выступали из берегов. Весь город был в ужасе.
Антон Мануйлович потерял голову. Несколько раз под-
ходил к царю, заглядывал в глаза его, старался быть
замеченным, но Петр, занятый беседою, не обращал
на него внимания. Наконец, не выдержав, с отчаянной реши-
мостью, наклонился Девьер к самому уху царя и проле-
петал:
- Ваше величество! Вода...
Петр молча обернулся к нему и быстрым, как будто
невольным, движением, ударил его по щеке. Девьер ни-
чего не почувствовал, кроме сильной боли - дело при-
вычное.
"Лестно,- говаривали птенцы Петровы,- быть биту
от такого государя, который в одну минуту побьет и по-
жалует".
И Петр, со спокойным лицом, как ни в чем не бывало,
обратившись к Аврамову, спросил, почему до сей поры не
напечатано сочинение астронома Гюйгенса "Мирозрение
или мнение о небесноземных глубусах".
Михайло Петрович смутился было, но, тотчас оправив-
шись и смотря прямо в глаза царю, ответил с твердостью:
- Оная книжица самая богопротивная, не чернилом,
углем адским писанная и единому только скорому
сожжению в срубе угодная...