Чтение 50–й страницы книги ~Дело Локвудов~

- Давай говорить прямо: ты просишь согласия на брак с моей дочерью, не
желая ничем помочь ее младшему брату.

- Господин судья, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

- Все, что в твоих силах? А что ты сделал? Сидел сложа руки и смотрел,
как эти ублюдки не пускают его в твой собственный клуб? И ты считаешь, что
после этого кто-либо из моей семьи может переступить порог этого
заведения? Думаешь, Элали пойдет с тобой в этот клуб? Или я? Или миссис
Фенстермахер?

- Извините, господин судья. Я не знаю. Знаю только, что вот уже почти
год я пытаюсь добиться приглашения Дэвида в наш клуб. Но не я это решаю. У
нас комитет.

- Будь он проклят, этот ваш комитет!

- Ему могут предложить стать членом другого клуба.

- А мне не нужен другой клуб. Я хочу знать, пользуется ли мой будущий
зять каким-нибудь авторитетом у своих друзей. Если нет, то мне такой зять
не нужен.

- Что ж, видно, так тому и быть. Придется сказать Лали, что вы отказали
мне.

Разговор этот длился дольше, чем предполагали Лали и ее мать, сидевшие
в это время в гостиной. Когда Джордж вышел из кабинета судьи, нервные
выжидательные улыбки сошли у них с лиц.

- Что случилось? - спросила Лали.

- То есть как это - "так тому и быть"?

- Наверно, просил дать время подумать, - предположила миссис
Фенстермахер. - Да?

- Он считает, что я должен добиться принятия Дэвида в мой клуб.

- О господи. Я-то надеялась, что этот вопрос не всплывет. Дэвид
понимает, но судья, я знала, не поймет. О господи.

Лали подошла к Джорджу, и тот обнял ее.

- Не плачь, - сказал он и повернулся к ее матери. - Мне уже больше
двадцати одного года, миссис Фенстермахер. И Лали скоро исполнится столько
же.

- Это так, но только не будьте опрометчивы.

- При чем тут опрометчивость? - возразил Джордж Локвуд. - Я хорошо
обеспечен и могу содержать ее.

- Не в этом дело, Джордж. Я сама поговорю с судьей.

Это было в воскресенье. Все уже вернулись из церкви, но праздничный
обед, всегда следовавший за службой в церкви, еще не начинался.

Из кабинета донесся низкий голос судьи:

- Бесси, иди сюда.

- А вы побудьте здесь, - шепнула Бесси Фенстермахер, вставая.

Джордж Локвуд не знал, о чем говорили судья и его жена. С четверть часа
просидели они с Лали в гостиной у закрытой двери, которая обычно
оставалась открытой, утешая друг друга словами любви и поцелуями и выражая
сквозь слезы свой гнев и возмущение. Но вот из кабинета в дверь постучали,
она открылась, и Беге и Фенстермахер, слегка улыбаясь, сказала:

- Все уладилось. Вы только помалкивайте. Сделайте вид, что ничего не
произошло. Давайте обедать.

- Мама, что ты ему сказала? - спросила Дали.

- Ну, сказала и сказала. Не спрашивай меня больше об этом. Обед готов.
- Она коснулась пальцем руки Джорджа. - А ты будь благоразумен, Джордж.

- Хорошо, миссис Фенстермахер.

- Помни, что он судья и привык считать себя во всем правым. Так что не
ставь его в положение виноватого. Будь вежлив, как будто ничего не
случилось.

- Постараюсь.

Обедали они вчетвером. Судья встал и начал резать жареную курицу. Это
занятие избавляло его от необходимости говорить.

- Тебе белого мяса или темного, Джордж?

- Я люблю белое.

- Я вижу, у тебя в начинке много сладкого майорана, Бесси, - сказал
судья. - Может, Джордж этого не любит?

- Нет, сэр, я люблю майоран.

- Это хорошо. Лали, передай Джорджу тарелку. Бери картофельное пюре и
фрукты, Джордж. Подливка рядом с тобой. Лали, дать тебе еще крылышко?

Вначале разговор касался еды, этой надежной и неисчерпаемой темы
пенсильванских немцев. Обед состоял из весьма внушительного основного
блюда и сладкого пирога с мороженым. Джордж и судья запивали еду кофе, а
женщины - водой. Но хотя блюд было только два, еды на столе лежала целая
гора: мясо, сладкий картофель, картофельное пюре, красная свекла, вареная
кукуруза, пюре из репы, луковый соус, петрушка в оливковом масле, клюква и
капустный салат. Пока оба мужчины и обе женщины ели, ни о чем другом они
не думали и не говорили. У пенсильванских немцев не принято заниматься за
столом посторонними разговорами, и молчание никого не смущало.
(Расшумевшихся детей спрашивают: "Вы что, есть пришли или языком молоть?"
Бывает, что у слишком разговорившегося ребенка отнимают сладкое и отдают
более молчаливому соседу. "В другой раз не будешь болтать", - говорят ему
родители.)

После обеда мужчины прошли в кабинет судьи выкурить по сигаре.

- Когда тебе возвращаться в Принстон? - спросил судья.

- Поезд уходит в три десять.

- Пересадка в Рединге, потом в Филадельфии? Во сколько ты там будешь? К
ужину?

- Нет, после.

- Тогда мы должны дать тебе чего-нибудь на дорогу.

- Что вы, спасибо. Не надо.

- В воскресные дни с едой плохо, но, конечно, как знаешь. К своим не
заедешь повидаться? Правда, все воскресенье мотаться с поезда на поезд -
тяжеловато.

- Сегодня дело того стоило.

- Надеюсь. Погорячились мы, но теперь - все.

- Тем не менее мне хотелось бы кое-что сказать вам, господин судья.

- Все о том же? О моем сыне?

- Да, сэр.

- Не надо. Считаю вопрос закрытым и возвращаться к нему не хочу.
Никогда. Дал слово.

- Как вам угодно, сэр.

- Когда-нибудь и у тебя будет сын... Нет, больше ничего не скажу. Пусть
Лали будет счастлива с тобой - мне этого достаточно... Ну, Джордж,
кажется, едет коляска. Она отвезет тебя на вокзал. Да, она. Чемодан твой
уложен? Ах да, ты же без вещей. Весь день в поезде.

- С семи утра. Ну, спасибо вам, господин судья.

- Значит, никаких взаимных обид.

- Никаких, сэр.

Но, возвратившись в Принстон, где он уже не видел перед собой
прелестного заплаканного личика Лали, Джордж почувствовал первые уколы
сомнения, которые каким-то странным, непонятным образом были связаны с
Бесси Фенстермахер, До этого переполненного событиями дня он считал ее
тихой, кроткой женщиной, которая во всем послушна мужу, ведет его дом,
если и имеет какую-то власть, то лишь над детьми, да и то -
кратковременную. Но в этот день, за какие-то четверть часа, она показала
себя в ином свете. Джордж вспомнил, что именно Бесси Фенстермахер
предложила уговор, а не помолвку. В памяти его жила сцена в гостиной и
Лали со слезами досады на глазах. Да, это были слезы досады, но чьей
досады? Теперь он понимал, почему Лали быстро перевела тогда взгляд на
мать и потом не отводила его: она была раздосадована лишь постольку,
поскольку была раздосадована мать. В его ушах как бы вновь прозвучали
слова Бесси Фенстермахер: "Я-то надеялась, что этот вопрос не всплывет.
Дэвид понимает, но судья, я знала, не поймет... Я сама поговорю с судьей".
Тихая, кроткая женщина предвидела размолвку. Вероятно, она уже говорила с
Дэвидом о его затруднениях со вступлением в клуб и была уверена, что
сумеет утихомирить мужа. Тихая, кроткая маленькая женщина, так часто
напоминавшая Джорджу Локвуду Лали, верховодит в семье.

Но ведь это же естественно, что мать напоминает дочь, а дочь напоминает
мать.

Джордж Локвуд решил пойти прогуляться, однако, выйдя из общежития,
понял, что идет не гулять, а проверить, не горит ли в окне Неда О'Берна
свет. Как он и ожидал, свет горел.

О'Берн, живший в своей комнате один, сидел в поношенном шерстяном
халате в кресле, положив ноги, обутые в домашние ковровые туфли, на
подушечку. Он держал перед собой книгу и курил кальян.

- А я тебя вспоминал.

- Что читаешь?

- "Путешествие миссионера по Южной Африке" Дэвида Ливингстона.

- Что же заставило тебя вспомнить обо мне?

- А то, что я был занят своим делом, готовясь к отъезду в Южную Африку,
а ты был занят своим - в Лебаноне. Итак, ты вернулся. Садись, рассказывай.
В верхнем ящике есть сигара. Я приберегал ее себе на утро, но ты бери,
кури. Это вынудит меня курить трубку, от которой я тщетно пытаюсь отучить
себя.

- Сигара - это хорошо, только спичку дай.

- Коробок справа от тебя, на столе. Что-нибудь не так, старина? По лицу
вижу, что не так.

Джордж Локвуд рассказал, как было дело, но о сомнениях, возникших
потом, умолчал.

- Ну и хорошо.

- Это все, что ты можешь сказать? - спросил Джордж.

- О нет.

Увы! Я никогда еще не слышал