И заорала.
если б вернулся оттуда и застал ее с мужиком...
чем! Что уж такого случилось? Меня муж три раза заставал и даже пальцем не
тронул. Он меня лю-ю-бит...
соседке и дала ей затрещину, одну, другую, третью, -- только голова у той в
разные стороны моталась. Потом вцепилась в ее шестимесячные кудри и
несколько раз как следует ударила затылком о металлическую спинку
итальянской кровати, приговаривая:
чужим мужьям бегаешь?! А?
вытолкнула абсолютно голой на лестничную площадку, а одежду потом в
мусоропровод спустила. Правда, у соседки все обошлось. Она сказала
обалдевшему своему супругу, что ее ограбили в лифте, и тот, чтобы успокоить
безутешную подругу, купил ей норковую шубу. А наша суперменка, выставив
соперницу, спокойно пошла на кухню, разобрала винтовку, уложила в чемоданчик
и начала готовить любимый суп мужа -- фасолевый, из рульки. Больше она
никуда не ездила, вернулась преподавать химию в свою школу. А муж устроился
около дома торговать "Московским комсомольцем". Но соседка газет у него
никогда не покупает. Зато жена, прибежав из школы, несет ему в термосе и
судках горячий обед. Вот такая история...
сделать полноценным членом общества могут, как и советовал в таких случаях
великий Булгаков, только сто граммов водки, закутанные солянкой с маслинами.
Я представил себе, как буду наливать водку в рюмочку из казенного с золотыми
ободками графинчика, и не ощутил никакой тошноты, а только сосущую сладость
во рту. Организм победил!
московского лета, настоянный на свежей тополиной листве, выхлопных газах и
сырых подвальных сквозняках. Так бывало в детстве, когда после долгого
гриппа в первый раз выходишь из дому, чтобы отправиться в поликлинику. А
друзья за время твоей болезни даже немного подросли...
отвел глаза. А Ирискин, обедавший в компании других письмоносцев, приветливо
дернул мельчайшим лицевым мускулом. Но мне было наплевать! Да, коллеги, я
жив, я на свободе, более того -- свободен и сейчас буду обедать! У меня даже
есть деньги: шинники заплатили! А если еще и пионеры мне отстегнут, то я
вообще буду богат, как инкассатор...
официанта. Ко мне подошла Надюха -- снова в форменном фартучке и с кружевной
наколкой в волосах.
что принести, убежала на кухню.
размахивая руками, громко читал ей стихи, ревнивым глазом успевая проверить,
какое впечатление на окружающих производит его лиловый, с золотым переливом,
как у конферансье, пиджак. За соседним столиком по-восточному звучно жевал
известный среднеазиатский поэт, пишущий в основном о прохладных арыках,
зеленых кишлаках и влюбленных хлопкоробах, но почему-то исключительно на
русском языке. Странное занятие -- похожее на плов из гречневой каши. Не
уважаю! Уважаю Эчигельдыева, он хоть свою лабудень на кумырском пишет...
водки:
глупой прихоти нанесли два золотых ободка, и решил доказать себе, что
бытовой алкоголизм еще не одолел мою волю и выпью я, лишь когда принесут
солянку. Это было непросто, и чтоб отвлечься, я стал прислушиваться к тому,
о чем говорят за столиком Ирискина. А говорили вот о чем: сверху никаких
команд еще не поступало и подписан(tm) все эти дни дежурили в приемной,
подменяясь, чтобы перекусить и справить нужды. Но надолго отлучаться нельзя,
ибо, не ровен час, позвонят с высот -- и судьбу целого умонаправления может
решить одно лишнее напористое плечо и один лишний зычный голос...
алкогольную независимость, я наполнил рюмку по всем законам поверхностного
натяжения и "немедленно выпил", как сказал бы Венедикт Ерофеев. Кто хоть раз
в жизни злоупотреблял, тот поймет мои ощущения: целебное тепло, зародившись
в желудке, через несколько мгновений уже нежно приняло форму всего моего
тела, а затем, выйдя за его пределы, образовало вокруг меня радостное
марево, трепещущее, как воздух над раскаленными камнями. Я закусил корочкой
хлеба и увидел Надюху, несущую над головами всей этой литературной сволочи
судок с моей солянкой -- серебряную чашу, почетный приз за несуетную
жизнестойкость! (Обязательно запомнить!)
она.
ложкой.
теперь отлыниваете! Где Витек?
Если с ним что-нибудь случится, я вам горячий бульон на голову вылью!
я, кажется, себя самого.
ответ только мотнул головой и скуксился еще больше. Я бы на его месте просто
повесился на клейкой ленте для мух!
секретарша Горынина Мария Павловна. -- А я уж к тебе курьера хотела
посылать. Телефон не отвечает, Николаич ругается, тебя требует. А тут
Ирискин прискакал и говорит: ты в ресторане...
26. ГРОЗДЬЯ СЛАВЫ
сидели третий день, поникли и осунулись. Мужчины заросли щетиной. Женщин
явно не красил неловкий макияж, выполненный в полевых условиях. Делегаций
теперь стало четыре: появились еще защитники природы, принесшие письмо
против загрязнения эфира ненормативной лексикой. К ним примкнул болтавшийся
без дела Свиридонов-младший.
Ольгой Эммануэлевной. Выглядело это так. Видный идеолог, прикрыв "вертушку"
своим телом, одной рукой придерживал на носу очки, а другой, стараясь
сохранить уважение к старости, насколько это возможно в подобной ситуации,
отталкивал атакующую бабушку русской поэзии. Горынин и Сергей Леонидович,
схватив ее соответственно за талию и за руку, пытались оттащить Кипяткову от
опасного аппарата. Ольга Эммануэлевна отбивалась с редкой для ее возраста
энергией, а свободной рукой старалась сорвать очки с носа Журавленке. При
этом она кричала:
уворачиваясь от цепкой старушечьей лапки.
Кипяткова. -- Я скажу ему: Михаил Сергеевич...
говорить!
борцовскую попытку вырваться.
Леонидович.
писатель! Я должна прочесть Михаилу Сергеевичу одно место из романа...
вступил Журавленке.