вдовой барона Нэша.
на пол руку.
прекрасной и юной леди... как ее, черт, вечно забываю имена, в том же
замке. Причина та же - женщина... Правда у меня не просто жена, для
моего века это все религиозно-ритуальная хрень, у меня гораздо выше -
Любимая. Единственная. Самая Прекрасная и Чистая.
предопределенный нашими родителями, но он оказался на диво удачным и...
прочным. Мы не поженились, а нас поженили... потому я несколько недель
не входил в нашу общую спальню. Отец дознался, разгневался, грозил
страшными карами, обещал лишить наследства и, что хуже, титула. Мать
каждый день плакала... И тогда я, готовый потерять и наследование, и
титул, и вообще все-все, но не поступиться... внял слезам матери. Я
вошел в наше спальню и утром вышел из нее, к радости родителей.
честно говоря, не ожидал такого благородства!
обнаженный меч!
время мы сдружились, подолгу вели беседы. Так, обо всем. У моей жены
оказался острый живой ум. С нею было интересно общаться. Это не
привычные придворные дуры, что умеют только строить глазки и показывать
обнаженные плечики. Мне нравилось пересказывать все, что я вычитал в
старых книгах, что узнал от наставников, от странствующих мудрецов,
пророков, лекарей... Она слушала с жадностью, требовала еще и еще.
Постепенно и днем мы стали вместе посещать сад, ездить в деревни на сбор
подати. Даже охотились и помогали знахарям собирать лечебные травы...
Родители ликовали, видя, что мы не расстаемся даже днем. Радовались, что
она ходит за мною, как любопытный щенок, а я не свожу глаз с нее, куда
бы она ни пошла... Меч в постели мешал нам все больше и больше. Я не
решался его убрать, ибо ее дружбой гордился и ценил ее выше постели, но
однажды, даже не знаю, как это случилось, только и помню, что была
душная грозовая ночь, моя рука как бы сама по себе потянулась к рукояти
меча...
и тесную каморку.
мы замерли, биение наших сердец слышно было по всему замку, в лесу
проснулись птицы... Потом мы вместе столкнули эту железку на пол.
истории. Везде только кровь, грязь, ругань...
Это значит, что мы прожили десять лет... и за все десять лет я не сказал
ей грубого слова, не упрекнул, никогда ничем не обидел... Да что там
обидел! Я лучше себе руку отрублю, хотя ужасно боюсь любой боли, чем
посмею обидеть ее хоть самой малостью!
дивной историей, сказал практично:
познания в древней истории, чем воинские подвиги? Это понятно, героев в
замке много, а умных... или хотя бы знающих... Словом, даже успешный
рейд в Кернель не доставил бы славы и любви больше!
услышал тщательно скрываемую боль и тревогу:
Гендельсона за горло:
быть, грустить - не то слово, но у меня сердце разрывалось, когда в ее
бесконечно дорогих глазах появлялась тревога. Я не знал, что делать... а
она с каждым днем становилась все печальнее. Я видел, что она похудела
от внутренних страданий, и моя душа страдала, словно в адском огне.
отдалялась... Сердце мое было полно горечи. Я удвоил внимание и заботу,
но это словно бы причиняло ей страданий еще больше. Она по ночам стала
плакать... когда полагала, что я не слышу. Не хотела меня огорчать, ибо
меня любит по-прежнему... надеюсь. Я тоже извелся, ибо видел, что теряю
ее, теряю... Даже супружеские обязанности стали для нее то тягостью, то
она отдавалась им с таким неистовством, словно пыталась что-то
искупить... или... нет, не знаю, говорить не стану. И вот, когда вдруг
стало известно о внезапном ранении доблестного сэра Ланселота, я понял,
что это мой шанс...
голос... Мол, иди!.. Иди, и тебе воздается. Я не знаю, чей это был голос
- дьявола или ангела, но я был в смятении, я был в отчаянии, и я...
ухватился за этот шанс. Я пришел к королю и сказал, что я отвезу
талисман в Кернель.
Прислал к королю моих влиятельных родственников. Наконец они убедили
короля, что я хочу возродить славу некогда знатного подвигами рода... Не
мог же я сказать правду! Хотя, мне показалось, королева что-то
заподозрила. Она всегда хорошо относилась к моей жене и ко мне,
заметила, что с нею что-то происходит... А сам я решил, что этот поход
что-то решит. Даже если я погибну... то узел будет развязан. Если
вернусь - что-то изменится. К лучшему или худшему, но изменится
обязательно. Но эта болезненная неопределенность оборвется.
Я любовался им, мысленно целовал эти глаза, ресницы, щеки, находил ее
полные полураскрытые губы...
понял, что со мной случилось, но из груди вырвалось:
сделал вдох, закашлялся, с трудом восстановил дыхание. Гендельсон что-то
спросил снова, я ответил сипло:
понять... вы женщин цените по размерам бюста и ширине бедер!
как щепку в бушующем океане. Как в тумане, я сказал совсем тихо:
снова и снова трепали, поднимали к небесам и швыряли в холодную бездну.
Сердце останавливалось, я задыхался, ненавидел Гендельсона, пальцы
тянулись то к рукояти меча, то к молоту. В сладком видении мой молот сто
тысяч раз расплющивал его жирную харю, как жабу на дороге.
воздух, сердце колотилось, как горошина в сухом стручке. Гендельсон не
оборвал храп, когда я встал, толкнул дверь и вывалился в коридор. Из
окна виден залитый лунным светом сад, провалы между деревьями кажутся
открытым космосом. Я жадно растопырил грудь, воздух хлынул таким
водопадом, что я закашлялся.
все верно: на голой ветке дерева в самом деле блестит золотом, только не
под веткой, а на самой ветке. Там сидит, как сидела бы ворона, золотой
дракон. Из окна падает свет, освещает дерево, и дракон на темном небе
выглядит как сверкающий слиток золота. Я сперва принял его за ящерицу
золотистого цвета, но прилетел ветерок, ветка качнулась, и дракон, чтобы
удержаться, распахнул крылья - блистающие золотом, красиво изогнутые, ни
один дизайнер так не загнет красиво и функционально...
чем-то незримым для меня, дернулся, челюсти щелкнули. Я смотрел, как он
жует, страшно довольный, что поймал жука, даже не покидая ветки,
внезапно мелькнула мысль, показавшаяся сперва дикой.
породы собак, чуть ли не каждый месяц появляется что-то новое. Одни
собаки за сто килограммов и ростом с теленка, другие помещаются в
бокале... А драконы всегда дразнили воображение. Как только разгадали