главное, она впервые категорически отказалась встретиться с ним, и ласковые
уговоры не помогли.
безоглядно любимым. У него началась черная полоса в жизни. Все было плохо,
требовалась очередная порция восхищения, обожания, полной подчиненности...
уже третий день, и Стасу хотелось лезть на стенку.
ледка на тахте, тупо глядя" в потолок и слыша, как жена по телефону
обсуждает с подругой, каким образом станет оттяпывать у него кусок
жилплощади, на которую вовсе не имеет права. Она говорила нарочно громко,
она прекрасно знала, что он все слышит.
нервы? Ведь не получит, ни метра... Хотя с ее лимитской хваткой может и
бандитов нанять каких-нибудь. Господи, ну почему меня всегда так тянет к
стервам?"
окружении многочисленных бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек, один ребенок на
множество восторженных взрослых, самый главный ребенок на свете, самый
красивый, гениальный, радость и гордость семьи.
выплевывал фонтан молочных брызг маме в лицо. Мама смеялась, никогда не
ругала, вытирала лицо кухонным полотенцем и целовала в лобик:
привязывалдин конец бельевой веревки к поясу бабушкиного фартука, другой - к
дверной ручке. Бабушка пугалась, охала, вздрагивала, не могла понять, почему
хлопает дверь у нее за спиной и что там сзади так тянет. Стас тихонько
умирал со смеху в укромном уголке за шкафом.
тетушку, она стала утешать его:
беспокоила его нервная система. Когда он родился, какой-то случайный доктор
имел неосторожность сказать, что этому младенцу нельзя сильно плакать. "Не
допускайте, чтобы он закатывался!" С тех пор в семье выросла целая мифология
об особенной "нервности" Стасика. Его не спускали с рук, ему позволяли все,
с ним нянчилось большое шумное семейство, и убежденность в том, что все люди
вокруг ему обязаны, осталась на всю жизнь.
счастливой, но опасной иллюзией. Однако он научился чувствовать людей. Он
сразу угадывал, с кем можно быть капризным, избалованным принцем, а с кем
нельзя.
остроумен, на нем как будто лежала печать успеха. Он писал талантливые
стихи, и ему казалось, что нет в жизни занятия важнее. Ради одного
четверостишия он мог не спать ночь напролет, выкурить пачку сигарет и, найдя
наконец самые точные слова, самые глубокие яркие образы, засыпал под утро с
легкой душой победителя и тяжелой от никотина головой.
сборниках. Когда первая подборка появилась в молодежном
альманахе-ежегоднике, он клал под подушку пухлый том в мягкой обложке, на
которой был изображен толстоногий Пегас с воробьиными крылышками. Пусть из
трехсот страниц альманаха ему принадлежала только одна. Он все равно
просыпался утром с ощущением детского праздника в душе.
становилась для Стаса на какое-то время центром Вселенной, и люди вокруг
были интересны ему постольку, поскольку они уже читали или прочитают позже,
уже пришли в восторг или им это еще предстоит.
счастье. Он шел по жизни легким шагом триумфатора, и в этом отчасти
заключалась тайна его веселого мужского обаяния. Чувствуя восхищение, он
расцветал, блистал остроумием. Но если к нему оставались равнодушны, он не
особенно переживал. Главным мерилом ценности другого человека для Стаса
Зелинского было всего лишь умение восхищаться Стасом Зелинским. Тот, кто
этого не умел и не хотел делать, просто туп и скучен.
самое качественное. Когда он стал взрослым мужчиной, эта привычка прежде
всего отразилась на его отношениях с женщинами..
вокруг ахали. Вкус его не отличался оригинальностью. Ему нравились длинные
ноги, большая грудь, кукольное личико. Эталоном служили журнальные обложки с
портретами секс-символов.
когда богемно-поэтический флер был не менее заманчив, чем сегодня - грубый и
конкретный запах больших денег. Недостатка в красотках Стас не испытывал.
Однако девушки с лицами и ногами секс-символов сами требовали восхищения и
поклонения, они были не менее капризны и избалованны, чем Стас. Каждый раз
ему казалось, что за красоту можно все простить и стерпеть. Но прощать и
терпеть он умел только себя самого. Молодой талантливый поэт любил себя так
глубоко и трепетно, что ни на кого другого душевных сил не оставалось. В
этом его избранницы были на него похожи. Браки распадались очень быстро,
романы - еще быстрей.
становилось все меньше, Красотки середины девяностых холодны к высокой
поэзии. Их надо одевать в меха и бриллианты, вывозить на Канары.
вдохновенные бессонницы? Даже грусти не осталось. Теперь нельзя было
позволить себе ни вдохновения, ни грусти. Чтобы остаться триумфатором, надо
зарабатывать деньги.
приходилось постоянно наступать на горло своему эгоизму, общаться с людьми
холодными, циничными, далекими от восхищения, причем не просто общаться, а
зависеть от них. Мощный инстинкт самосохранения, спасающий многих
безоглядных эгоистов, спасал и Стаса. Он гибко приспосабливался к людям, он
учился быть другим - но только внешне. Внутри он оставался все тем же
избалованным, талантливым, нервным Стасиком, которым все должны умиляться.
старыми, больными людьми и сил на прежнее обожание у них не осталось, Стас
вдруг обнаружил, что, кроме Веры Салтыковой, тихой и неинтересной Верочки,
которая всегда под рукой, как бы про запас, нет ни единого человека,
испытывающего к Стасу те горячие чувства, к которым он так привык с раннего
детства.
бульдожьей хватки и папы-мясника в Кривом Роге, ничего не было. Они были
женаты всего два года.
туристической фирме, снимала крошечную квартирку на окраине Москвы вдвоем с
подругой.
отличной трехкомнатной квартиры на Самотеке. Четыре года назад, когда дела у
Зелинского шли хорошо, ему удалось наконец путем сложных обменов и доплат
отселить соседей из коммуналки. Теперь квартира принадлежала Стасу
полностью. После капитального ремонта она засверкала так заманчиво, что
криворожская красавица, единожды переступив порог, решила здесь навеки
поселиться. Ни о какой любви речи вообще не шло. Он, как всегда, убедил
себя: вполне достаточно ног и бюста, достаточно того, что на нее
оборачиваются на улице. Правда, Инна не умеет ни одеваться, ни краситься,
как его прежние жены. Не хватает вкуса и чувства меры, напяливает на себя
все блестящее, как сорока. Провинциалка, лимита... Толстый слой макияжа
выглядит вульгарно на простоватом, скуластом личике. И сколько ненависти,
какие хищные, холодные глаза, какая жесткая, бессовестная хватка! Самое
скверное, что в последнее время Инна стала часто прикладываться к бутылке. А
что может быть гаже пьяной женщины?
по телефону и теперь принялась орать что-то ему в лицо, прошел в ванную,
заперся, встал под душ...
улицах. Пятнадцать лет назад она была похожа на желтого плюшевого
медвежонка, такая уютная, трогательная, с детскими ямочками на щеках, с
сияющей восторженной улыбкой. Он сам не понял, почему затащил ее в постель.
Он даже не подумал тогда, на даче, на пьяной вечеринке, что ей нет и
шестнадцати, она школьница, совсем ребенок.
по физиономии, Стас опомнился и жутко испугался. Он ведь ничего познал о
ней, о ее родителях. Вдруг расскажет маме с папой? Это не шуточки,
неприятностей не оберешься. Он много набормотал тогда - от страха,
растерянности, жалости к себе и к ней. А она вдруг взяла и поверила.
повернул двусмысленную неприятную ситуацию в иное, менее опасное русло,
закрутил легкий, ни к чему не обязывающий роман с "плюшевым медвежонком". Но
не жениться же на ней, в конце концов! А она и не заикалась об этом. Она
довольствовалась тем, что он, драгоценный Стас, уходил и возвращался, когда
ему вздумается.
появлялись другие мужчины, он по-настоящему пугался. Верочка была его
собственностью, его тылом. Но ведь не может это тянуться бесконечно. Ей
тридцать. Она хочет нормальную семью, ребенка, она не игрушка, не плюшевый
медвежонок.