Чтение 50–й страницы книги ~Злым ветром~

сторону.

Он опять погрузился в свои невеселые мысли. Некоторое время мы молчим.
Что касается меня, то я невольно обдумываю новость, которую мне сообщил
Игорь. Итак, опять Одесса. Какой-то тугой узел завязывается и там. Москва,
Пунеж, Одесса... В Пунеж едет сейчас Игорь. Что его там ждет?

Игорь продолжает угрюмо смотреть куда-то мимо меня, в пространство.
Дальше разговор у нас явно не клеится. Тут я вдруг замечаю, что в руке у
Игоря незнакомый мне портфель.

- Чей это ты портфель прихватил? - спрашиваю я.

- Отцовский, - неохотно отвечает Игорь.

И я начинаю кое о чем догадываться.

- Разве ты не из дома едешь?

- Я сейчас у стариков живу.

Черт возьми, еще одна новость. Значит, так далеко все у них зашло с
Аллой. И Игорь, очевидно, ушел из дома. Но что-то мешает мне спросить у него
обо всем напрямик. Да и чего уж тут спрашивать...

Мы опять умолкаем. Ох, как мне трудно стало с моим другом! Никогда так
не было. Разве раньше я думал, что ему сказать и чего не говорить? И как
сказать? Да никогда. А вот теперь я каждый раз ловлю себя на этом.

- Ты... уже решил? - через силу все-таки спрашиваю я.

- Все решилось само собой... Давно... - цедит Игорь, внимательно
разглядывая что-то у себя под ногами.

Он словно боится встретиться со мной взглядом, наверное, чтобы не
дрогнуть, не изменить принятое решение. Так, во всяком случае, мне почему-то
кажется.

- Но это не может решиться само собой, - возражаю я. - Нельзя, чтобы
это решалось само собой.

- Эх... - Игорь со снисходительным сожалением смотрит на меня. - Много
ты понимаешь...

- Надо сто раз подумать, - тихо говорю я, - чтобы не пожалеть потом.

- Я думал тысячу раз...

- Один?

- Чудак... - Игорь горько усмехается.

А я начинаю злиться и с трудом подавляю в себе это чувство. Мне так
хочется сказать ему: "Об этом надо думать с другом. С другом, а не одному".
Но я этого, конечно, не говорю. Я говорю совсем другое:

- Ты меня не понял. Лена... тоже так думает?

- Лена тут ни при чем. У нас с Аллой все равно этим бы кончилось. Ну
как бы тебе объяснить... Она требует от меня порабощения, понимаешь? Полного
порабощения. И мечтает поработиться сама. Я так не могу... И она ничего не
желает понять... Нет, это невозможно объяснить...

- А я думаю...

- Ты ничего не можешь думать, - резко обрывает меня Игорь. - Никто не
может. Только я. Ну и Алла. Это всегда касается только двоих. Всегда!
Поймите же наконец, черт возьми! Только двоих!..

Игорь сейчас почти кричит. Да, да, совсем тихо, чуть не шепотом, но
кричит. У него уже не выдерживают нервы. Его не хватает даже на борьбу с
самим собой, а тут еще... Он же кричит все это не только мне, но и еще
кому-то, всем, кто лезет к нему со всякими дурацкими мнениями и советами.

Я ловлю на себе его злой, отчаянный, какой-то раненый взгляд и понимаю,
как ему сейчас тяжело. И мне вдруг становится ясно, что Игоря нельзя
отпускать в таком состоянии, вообще никуда нельзя отпускать, тем более в
Пунеж, с таким заданием... Но тут же мне в голову приходит совершенно
противоположная мысль, что ему непременно надо уехать, надо на что-то
переключиться, и чем это "что-то" будет труднее и опаснее, тем лучше, потому
что ничего хуже и опаснее, чем то, что есть сейчас, Игоря уже ждать не
может. Вот если бы только я мог поехать с ним! Если бы мог. Надо попробовать
поговорить с Кузьмичом, объяснить ему. И тогда я прилечу.

В этот момент по перрону разносится скрежещущий, резкий голос из
репродуктора:

- До отхода поезда... пассажиров просим...

- Ну бывай, - говорит Игорь и протягивает мне руку. - Только не сердись
на меня.

Мне так хочется Игоря обнять. Но я только крепко жму ему руку.
Наверное, я все-таки чересчур сентиментален.

После обеда я отправляюсь к ребятам в ОБХСС. Мне надо о многом с ними
посоветоваться. Там есть классные специалисты. Например, мой приятель Эдик
Албанян.

По специальности Эдик экономист и, как ни странно, кончил экономический
факультет во ВГИКе. Мечтал о кино. Года два работал на "Мосфильме"
помощником директора картины. Последнего своего директора он поймал на
липовых нарядах. До суда, однако, дело не дошло. Жулик тот удивительно ловко
выкрутился. На Эдика это произвело сильнейшее впечатление. Он вообще человек
впечатлительный, темпераментный и энергичный. И еще самолюбивый. Он уволился
со студии и по совету одного друга пошел в ОБХСС. Мне кажется, уязвленное
чувство справедливости привело его туда. Он стал крупным специалистом. И не
таких жуликов, как его бывший директор, отправлял он на скамью подсудимых.

В последние годы Эдик работает как раз по тем "линиям", которые сейчас
меня интересуют. И тут он может оказаться незаменимым консультантом.

Эдик не сразу настраивается на мои дела и заботы. Но вот я замечаю, как
в его больших агатовых глазах возникает наконец живой интерес, узкое, до
синевы выбритое лицо становится сосредоточенным, худенькая фигурка подается
вперед. Вот теперь он готов качать деловой разговор со мной и "толкать
идеи".

- Погоди, дорогой, погоди, - торопливо говорит Эдик. - Давай разделим
все на два вопроса. Строительные дела - это сейчас моя линия. Фабрика не
моя. Один момент!

Он срывает трубку телефона, набирает какой-то номер и кричит:

- Володя?.. Привет! Срочно зайди в сто седьмую. Есть кое-что для тебя.
Ну давай, давай, одна нога там, другая здесь. Пока человек не ушел.

Когда он вешает трубку, я с удивлением спрашиваю:

- С чего ты взял, что я собираюсь уйти?

- Э! - машет рукой Эдик. - Его заспешить надо. Хороший парень,
понимаешь, но немножко спит. Ну так вот. Теперь с твоим "удельным князем".
Кое-что я тебе дам. Авось пригодится. По этому тресту мы, понимаешь,
работали. Сейчас увидишь. Момент!

Он снова хватается за телефон.

- Ниночка? Знаешь, как я тебя люблю?.. А то, что другу моему надо
срочно помочь. Помнишь дело по семнадцатому тресту?.. Умница! Приготовь,
будь ласкова. Я сейчас забегу.

В это время в комнату неторопливо входит высокий полный человек в
очках, светлые волосы гладко зачесаны назад, мясистое лицо его невозмутимо,
даже немного сонно.

- Вот он! - вскакивает Эдик и обращается к вошедшему: - Знакомься,
Володя. Это мой друг Лосев, из уголовного розыска. Он тебе все расскажет. А
я сейчас...

И он стремительно выскакивает из комнаты.

- Старший инспектор Сурков, - представляется Володя и протягивает
большую пухлую руку.

Рука оказывается неожиданно сильной.

Я снова рассказываю о фабрике, о Зурихе и о кофточках.

- Из Ленинграда, говорите, приехал... - задумчиво повторяет Сурков. -
Хм, хм... Скорей всего, пожалуй, Сокольский ему там наворожил.

- Точно, - подтверждаю я. - Зурих именно с ним и говорил из Москвы по
телефону.

- Так, так. Ну этого прохвоста Сокольского мы знаем. И с товарищами из
Ленинграда контактируем. Они вокруг него уже работают. А вот... Зурих, вы
говорите?

- Да, Зурих.

- Это новая фигура. Какие же его связи выявлены по нашей линии? Ну
Сокольский - раз. А в Москве?

- Фабрика. И там, видимо, начальник отдела сбыта. Сивоконь.

- И этот нам знаком. Но каждый в отдельности. А тут, оказывается,
цепочка...

Сурков на минуту задумывается, потом снова обращается ко мне:

- Повторите, у кого в Москве вы обнаружили эти кофточки. Васильковые, а
не голубые. Артикул семьдесят два семьдесят. Цена двадцать шесть шестьдесят.
Товар знакомый.

Я повторяю. Сурков записывает. Потом молча и не спеша проглядывает
список.

- Ну Зурих - это ясно, - говорит он. - Работница фабрики Варвара
Глотова... Скорей всего для себя купила. А вот Инночка... Какая она собой,
можете описать?

Я припоминаю внешность дочери Веры Михайловны. У меня было время ее
рассмотреть, пока она вела тот странный разговор с матерью в гостинице.
Заодно я описываю и пакет, который она передала Вере Михайловне. Сурков меня
не прерывает. Когда я дохожу до пакета, Сурков спрашивает:

- Не помните день и час, хотя бы приблизительно, когда она его
принесла?

Конечно, все это я помню.

Сурков записывает, потом говорит:

- Мы эту спекулянтскую цепочку ухватили с другого конца. Инночку
засекли. Но я, честно говоря, все сомневался. Семья, полагал, приличная. Да
и сама... Эх!

Он огорченно вздыхает и качает головой. Сейчас он мне напоминает
учителя, вынужденного ставить двойку хорошему ученику.

- Можно о ней упомянуть в разговоре с отцом? - спрашиваю я. - Разговор
у нас предстоит серьезный.

- Нежелательно, - говорит Сурков. - Это может нам помешать.