неудачником. Но теперь его час, и мне порою казалось, что передо мною -
живое воплощение Смуты, ее своеобразный символ.
внезапно для самого себя спросил, правда ли, что не следует смотреть ему в
глаза при разговоре. Я пояснил, что у меня имеется противоположная
привычка, и как бы нам не споткнуться на этой мелочи. Упырь в ответ вполне
по-человечески рассмеялся и велел мне не слушать сказки, добавив, что
"хлопцы" могут о нем придумать еще и не такое. Но тут же лицо его вновь
стало жестким, и он взял разговор в свои руки. Курить он мне не предложил,
сам тоже не курил, и на столе я не увилел ни папирос, ни махорки.
любому командиру, следует выручать своих подчиненных из беды, и наше
предложение кажется ему на первый взгляд вполне приемлимым. Вместе с тем,
у него и у "штаба" возникли серьезные сомнения. Но прежде он хочет
убедиться, что в этих двух полковниках, действительно, лично заинтересован
сам Барон. Я достал ему свои полномочия - бумагу за подписью Барона,
данную мне полковником Выграну. Упырь внимательно с нею познакомился,
вернул и продолжал.
подчеркнул "обер-офицеры" - нужны Барону, а, следовательно, и всей Русской
Армии. А раз так, то, отпуская их, он и его "штаб" нанесут вред борьбе с
белогвардейцами. В этом случае, возможно, следует пожертвовать жизнью
нескольких хороших "товарищей" ради победы общего дела.
конкретно. Признаться, таких глубин я от него не ожидал. Скорее, я
рассчитывал, что он начнет торговаться из-за количества голов. Для двух
загулявших полковников настала решающая минута.
легкого удивления поинтересовался, имел ли он так сказать, честь лицезреть
этих двух "обер-офицеров". Упырь кивнул в знак того, что полковников видел
и с ними общался. Я, форсируя удивление, заметил, что в этом случае он
едва ли стал бы говорить о них, как о лицах, необходимых Русской Армии.
них. Но об окружении Барона некоторое представление имел, и потому решил
рискнуть.
личная заинтересованность Барона по-прежнему настораживает. Тогда я
рубанул, что удивляться тут нечему: полковники - обыкновенные тыловые
шкуры и пни с погонами и, будь бы воля, я обменял бы его "товарищей" на
любого пленного фронтовика, а вот, приходится торговаться из-за двух
собутыльников Его Превосходительства. Говорил я это вполне искренне,
потому что говорил чистую правду.
посоветоваться со "штабом". Я внезапно рассмеялся.Он бросил на меня
пронзительный взгляд, и пришлось пояснить, что все начальники одинаковы.
Все пытаются, принимая решение единолично, ссылаться на необходимость
"посоветоваться". Заодно это хороший способ потомить собеседника.
а затем с самым серьезным видом заметил, что готов частично принять мою
критику. Вместе с тем я, по его мнению, продукт прежнего режима и не
понимаю роли коллективного руководства. Он, Упырь не может решать
серьезные вопросы без совещания с "товарищами". Впрочем, добавил он,
трудно объяснять принципы руководства свободными личностями человеку, не
знакомому с азами анархистского учения.
тачанками на основе учения об анархии, и стоило немало сил сдержаться. В
деле руководства свободными личностями я, действительно, профан. Вот
строевой устав - это дело другое.
обмен. Теперь я склонен был откланяться, но он внезапно переменил тему и
спросил, не я ли теперь командую Сорокинским отрядом.
стал. В конце концов, я был не на допросе. Но больше об отряде Упырь не
расспрашивал, а задал куда более неожиданный вопрос - на что рассчитывает
Барон, ведя наступление в Таврии.
упомянув земельную реформу, помощь Франции и потенциальных союзников -
поляков, украинцев и самого Упыря.
добавил, что земля и так принадлежит крестьянам, а по поводу союзников
отметил, что Барон здорово ошибся. И он, Упырь, весьма удивлен тем, что
крымские газеты пишут о каком-то союзе между ним и Бароном. Я
прокомментировал, что такие публикации нужны не ему, а публике, да и,
возможно, господам краснопузым. Он хмыкнул: махновцы в своей газете до
таких методов не опускаются. Затем внезапно вновь изменил тему и заговорил
о Якове Александровиче.
Барона и полюбопытствовал, правда ли, что наш командующий заявлял о своем
желании стать вторым Махно. Я ответил, что лично от него слышать не
приходилось, но, насколько мне известно, Яков Александрович,
действительно, считает его, Упыря, необыкновенно талантливым
военачальником, впервые понявшим, как надо воевать на нашей проклятой
гражданской войне.
я с этим мнением.
согласен, особенно же высоко ценю изобретенную им тактику боя пулеметных
тачанок.
сославшись на какие-то народные, чуть ли не запорожские боевые традиции, а
затем попросил объясниться про "личный момент".
давать волю эмоциям, напомнил, что сделали махновцы с нашим госпиталем в
Екатеринославе.
мародеров, которые были тогла же расстреляны. Тут уж я завелся и напомнил
его приказ не брать в плен офицеров. Напомнил о разграбленных поездах, об
"очистке" взятых городов, напомнил о Волновахе.
белогвардейцам предъявлять ему претензии. И тут лицо его покраснело, и
дальше он почти криком перечислил одну за другой несколько совершенно
неизвестных мне фамилий. Наверное, это были его друзья или земляки, но
пояснять он ничего не пытался, лишь спрашивая "а этот?... а этот?". Он
упомянул о двух своих братьях, как я понял, младших. Об их гибели мне было
известно, но он назвал село Ходунцы, где убили одного из них, и вспомнил
бой под Ходунцами в октябре 19-го. Да, его брата уложили, похоже, мы,
сорокинцы.
годы красная РОСТА - в грабежах, погромах, расстрелах, - я бы ему не очень
поверил. Но этот перечень имен производил впечатление. Ему было из-за чего
воевать с нами. Впрочем, как и нам с ним. И убедить друг друга мы ни в чем
не смогли.
Лицо его вновь обрело прежнюю желтизну, он даже попытался улыбнуться, хотя
удыбка получилась больше похожей на оскал. Затем он вновь заговорил,
заговорил негромко, глядя куда-то в сторону.
надо быть сумасшедшим, чтобы сейчас призывать к возвращению царя.
Предупреждая мое возражение, он напомнил фразу о "Хозяине" Земли Русской
из манифеста Барона и предложил мне подумать о том, сколько новых штыков
эта фраза дала Рачьей и Собачьей, да и его собственной махновской армии.
выдающимся полководцем. Он не полководец, не военный и, вообще, человек
малообразованный. Его образование - десять лет тюремной камеры. Зато он,
действительно, понимает эту войну, и сила его не в тачанках, а в поддержке
крестьян. Он не верит ни одной политической партии, потому что все эти
партии пытаются под любыми предлогами грабить деревню. И поэтому он
выдвигает идею вольной федерации свободных общин. Крестьяне понимают его,
поэтому он, Упырь, действительно непобедим. А мы, белые, с его точки
зрения, - ожившие мертвецы, пытающиеся вернуть то, что сгинуло навсегда.
бесспорна: и мы, белые, и господа краснопузые привыкли видеть в пейзанах
только покорное пушечное мясо. И вот это мясо заговорило устами Упыря и
предъявляет счет и нам, и красным.
Собачьей. Господа большевики прости задушат его свободную федерацию.
Затопчут. Зальют кровью. Они умеют воевать - сто к одному.
его, действительно, больше, чем Барон. Но говорить со мной об этом он не
хотел.
отъездом двух пленных полковников, чтобы я мог сослаться на виденное
своими глазами. Упырь кивнул и вдруг спросил, неужели такие, как я, верят
в победу Барона. Я задумался, не желая отвечать лозунгом, а затем ответил,
как мог. Воюю я не за Барона, а против господ большевиков, поскольку
считаю их победу гибелью для страны. И воевать буду до конца. Даже без
всяких шансов на победу.
Пожать его руку я бы не смог. Понял ли он меня, или его обуревали такие же