Чтение 50–й страницы книги ~Ведьмин век~

- Да, - ответил он сразу и без удивления.

- А кошек?

- И кошек... А что?

- А морских свинок?

- А вот свинок не люблю... И хомяков не люблю тоже. И совершенно
равнодушен к рыбкам и попугаям. Что еще?

- Я для вас кошка - или все-таки хомяк? Или подопытный кролик?

В глубине души она надеялась, что он растеряется. Хотя бы на се-
кунду смутится; напрасно надеялась.

- Ты - человек. Разве я чем-то тебя оскорбил? Обошелся, как с
кошкой?..

Ну вот, теперь ей придется оправдываться. Несправедливо обидела
доброго инквизитора...

Она нервно закусила губу:

- Мне... грустно. Я не вижу себя... здесь. Нигде. Мне кажется...
если я подойду к зеркалу, там отразятся... комната, мои вещи... а меня
не будет. Ведьма, которая работает против ведьм. Невеста без жениха...
Как будто я ваша вещь - притом дешевая и уже бывшая в употреблении...

- Ты - мой сотрудник, - мягко сказал Клавдий. - Мой союзник. Мой,
если хочешь, друг.

- А вот нетушки. Сотрудникам говорят правду. С друзьями... с ними
вообще... тяжело. У меня никогда не было друзей... и у вас тоже.

- Откуда ты знаешь?

Ивга опомнилась.

Вечерело. Где-то далеко, наверное, в открытом ресторанчике за уг-
лом, пронзительно звенело банджо. По светло-серому, вылизанному ветром
асфальту прошли красные лаковые туфли на невозможно высоких каблуках.
Владелицы туфель Ивга не видела - так низко опустила повинную голову.

- Ты что же, Ивга? Ведьминские штучки? Тайное выковыриваешь на
свет, делаешь явным?

- Это не тайное, - Ивга подняла голову. - Человек, который хоть
чуть-чуть с вами пообщается... сразу поймет, что у вас не бывает дру-
зей.

- Это плохо?

- Не знаю... может быть. Но ничего не поделать.

Клавдий чуть усмехнулся:

- Ну-ну... Если бы ты не была ведьмой, Ивга, я сказал бы, что ты
самородок. Клубок интуиции... Надо полагать, я не способен ни на пре-
данную дружбу, ни на возвышенную любовь.

...Ветер в лицо, чувство полета, пригибающиеся травы, лес, по
вершинам которого ходят зеленые волны...

По всей ее незагорелой коже волной пробежали мурашки. От макушки
и до пяток. Что это, ей нравится быть ведьмой?!

Она отвернулась. Облокотилась на чугунную ограду вокруг клумбы:

- На возвышенную любовь... Вы способны. Я знаю.

- Тебе ли не знать... Ты ведь видела ту замечательную кровать,
пастбище возвышенной любви...

- Не ерничайте!..

Ей вдруг стало до слез обидно. Собственно, не понятно, чья это
обида - Ивгина? Клавдия? Или той ведьмы, в чью душу она слазила сегод-
ня без всякого на то права?

- Не ерничайте... Хоть любовь-то... не трогайте. Да, кровать ваша
пошлая, да, Назар меня бросил... Но любовь... любви от этого не холод-
но ни жарко. Она не спрашивает... Ей плевать, что мы о ней думаем; ей
плевать, что нам, вот именно нам ее почему-то не досталось... Но она
просто есть. И мне от этого, может быть, чуть легче...

- Ты не обучалась философии, Ивга. Иначе ты бы сказала - любовь
есть объективная реальность, не зависящая от нашего субъективного
восприятия...

- Смейтесь. Можно даже чуть громче. Смейтесь...

- Я не смеюсь... Сверхценность.

- Что?

- Сверхценность... Для тебя это - то, что ты называешь любовью.
Для нынешних ведьм - по-видимому, матка...

- А для вас это, по-видимому, сигареты. Все, я пошла.

У нее хватило злости не замешкаться и не оглянуться.

Солнце все опускалось, теряясь за крышами; на улицы наползала
тень, и рекламные вывески многочисленных летних баров оживали, откры-
вались, как глаза ночного зверя.

Банджо ресторанчике за углом смолкло. Теперь там пел под гитару
широкоплечий, неестественно голубоглазый мужчина в щегольском пиджаке
и потертых джинсах; ни на кого не глядя и ни о чем не думая, Ивга при-
села за ближайший столик.

- Слушаю вас, девушка...

Она с опозданием вспомнила, что у нее нет денег. Только на моро-
женое...

- Мороженое.

- Что еще?

Голубоглазый пел хорошо. Что-то про весну и про дождь.

- Больше ничего. Мороженное...

- И два коктейля. И два набора "ассорти"... Ты ведь, по обыкнове-
нию, голодная, да, Ивга?

Она содрогнулась.

Пров был одет в цивильное. В какую-то цветастую рубаху и светлые
штаны, и на открытой шее Ивга разглядела серебряную цепь. Наверняка
пластинка - серебряное удостоверение чугайстра - спрятана на груди под
рубашкой.

- Спасибо, я ничего не хочу, - сказала она машинально.

Пров улыбнулся.

У него была нехорошая улыбка. У Ивги непроизвольно подтянулся жи-
вот.

- Зато я хочу. Очень хочу... И уже давно, - он крутанул на ножке
изящный ресторанный стул. Уселся на него верхом, положил подбородок на
спинку. - Сейчас мы с тобой выпьем... и спляшем. Мне надоело плясать в
хороводе - я хочу пригласить свою, персональную даму...

Голубоглазый певец пел о джунглях и о звездах. Официантка принес-
ла два высоких стакана с насыщенно-оранжевой, какой-то даже светящейся
жидкостью. И два сложных сооружения из маринованных овощей.

Ивга смотрела, как долька лимона на тонкой стеклянной стенке ло-
вит влажным сочным боком цветные огни, мигающие в такт прочувственной
песне; собственное лицо казалось Ивге онемевшим, омертвевшим, как мас-
ка. Кажется, она сильно побледнела; кажется, Пров с удовлетворением
это отметил.

- Пров... Я плохо... поступила. Прости меня. Я не хотела... тебя
обижать.

- Да?!

- Поверь... Я была не в себе.

Он улыбнулся снова:

- Я искал тебя... в разных сомнительных местах. И не рука ли про-
видения - встретил в самом своем любимом кабачке... Ну, здравствуй,
Ивга.

Его губы растягивались, похоже, до самых ушей и без малейшего
усилия. Чугайстер-шут - такого не бывает, но вот же, сидит...

Ивга обернулась. С тоской всмотрелась в лица прохожих - ни одного
знакомого. И Клавдий давно ушел, спустился в свой сырой подвал, где с
увлечением губит, губит, губит скверну...

Пров хрустел овощами. Подкидывал маслины - и ловил их ртом; до-
вольно улыбался, проводил по верхней губе кончиком острого языка - и
хрустел дальше, пренебрегая вилкой и правилами хорошего тона, превра-
щая трапезу в фарс одного актера. За соседними столиками хихикали.

- Прости меня... - повторила Ивга беспомощно.

Пров воткнул в уголки рта два луковых перышка, сделавшись похожим
на вампира с зелеными клыками. Скорчил рожу, изображая монстра; за
столиком справа захохотали. За столиком слева фыркнули и отвернулись.

- Пров... - сказала Ивга безнадежно. - Что для тебя - сверхцен-
ность? Ты получаешь удовольствие, выворачивая очередную нявку?

Если ее слова и задели его - внешне это никак не проявилось. Пров
невозмутимо втянул в рот свои "клыки", сжевал их, слез со стула -
именно слез, как усталый всадник слезает с лошади. Обернулся к певцу.

Наверное, Прова действительно здесь знали. А может быть, взгляд
его в эту минуту был особенно красноречив - так или иначе, но певец
мягко закруглил еле начатую лирическую песню, и в наступившей тишине
чугайстру не пришлось напрягать голос:

- Мы просим зажигательный танец.

Ивга почувствовала, как холодеют ладони.

- Пров... Я не... хочу.

Он криво улыбнулся и сдавил ее руку:

- Не трясись... До смерти все равно не затанцую.

Певец ударил по струнам; огоньки вокруг эстрады отозвались фейер-
верком ритмичных всплесков. Ивга если и вырывалась, то слабо; Пров
втащил ее на маленькую арену танцплощадки, освещенную ярко, как насто-
ящая сцена.

Тугой воздух ударил Ивге в лицо.

Вот он, танец Чугайстра.

Она бежала по кругу. Бежала, желая вырваться из кольца - и всякий
раз рука партнера перехватывала ее за секунду до освобождения. Пестрая
рубаха Прова горела под лучами прожекторов, светилась какими-то оран-
жевыми пальмами и синими попугаями, завораживала, втягивала в ритм; в
какой-то момент Ивга, отчаявшись, приняла правила навязанной ей игры.

Казалось, что пол под ногами раскалился и дымит. Ивга танцевала