вроде того, что я только что испытал?
граница между прошлым и будущим, и есть дверь в вечность?
смотрел на меня с чувством, похожим на недоверие.
он. - Поэтому как можно говорить, что он когда-то происходит? Когда ж ты
только в себя придешь...
успокоиться. Мне вспомнился совет Чапаева записывать свои кошмары, и я
подумал о своем недавнем сне на японскую тему. В нем было много
непонятного и путаного, но все же я помнил его почти во всех деталях.
Начинался он с того, что в странном подземном поезде объявляли название
следующей станции - это название я помнил и даже знал, откуда оно взялось:
несомненно, мое сознание, подчиненное сложному кодексу мира сновидений, за
миг до пробуждения создало его из имени лошади, которое выкрикивал под
моим окном какой-то боец, причем этот выкрик отразился сразу в двух
зеркалах, превратившись, кроме станции, в название футбольной команды,
разговором о которой мой сон кончался. Это означало, что сон, казавшийся
мне очень подробным и длинным, на самом деле занял не больше секунды, но
после сегодняшней встречи с бароном Юнгерном и разговора с Чапаевым ничего
не казалось мне удивительным. Сев за стол, я придвинул к себе стопку
бумаг, обмакнул перо в чернильницу и крупными буквами вывел в верхней
части листа: "Осторожно, двери закрываются! Следующая станция "Динамо"!"
того, что помнил. Из точки, где касалось бумаги мое перо, выплывали детали
и подробности, мерцавшие таким декадансом, что под конец я перестал толком
понимать, действительно ли я записываю свой сон или начинаю
импровизировать на его тему. Мне захотелось курить; взяв со стола
папиросы, я спустился во двор.
дегтем и лошадиным потом. Я заметил маленький полковой оркестр, стоявший
позади колонны - несколько мятых труб и огромный барабан, который держал
на ремне высокий парень, похожий на безусого Петра Первого. Не знаю,
почему, но от вида этого оркестра я испытал невыразимую тоску.
которого я видел из окна. Перед моими глазами встали заснеженная площадь у
вокзала, затянутая кумачом трибуна, Чапаев, рубящий воздух желтой крагой,
и этот человек, стоящий у ограждения и вдумчиво кивающий головой в ответ
на чудовищно бессмысленные фразы, которые Чапаев обрушивал на каре
заснеженных бойцов. Это, несомненно, был Фурманов. Он повернул лицо в мою
сторону, и я, прежде чем он сумел меня узнать, нырнул в дверь усадьбы.
вспомнился сидевший у потустороннего костра бритоголовый толстяк с
бородой, и я вспомнил его фамилию - Володин. Откуда-то из глубин моей
памяти появилась кафельная зала с укрепленными на полу ванными и этот
Володин, голый и мокрый, по-жабьи сидящий на полу возле одной из них. Мне
показалось, что я вот-вот вспомню что-то еще, но тут во дворе запели
трубы, тяжело ухнул полковой барабан, и хор ткачей, памятный мне по давней
железнодорожной ночи, грянул:
глаза наворачиваются слезы бессильной ненависти к этому миру, - Боже мой,
какие идиоты... Даже не идиоты - тени идиотов... Тени во мгле...
тени? - спросил Тимур Тимурович.
гаротте, не дали ему сдвинуться с места. На его лбу блестели крупные капли
пота.
Вот я и думал, что если бы рядом оказался некий сторонний наблюдатель, он
бы, наверно, подумал, что мы нереальны, что мы просто игра теней и
отблесков огня. Я же сказал, что там костер был. Хотя, Тимур Тимурович,
тут уже все зависит от этого наблюдателя...
света, чтобы рассеять мглу и осветить сидящих вокруг него людей. Они
казались просто размытыми призрачными тенями, которые падали на невидимый
экран от головешек и комьев земли, лежащих у огня. Может быть, в некотором
высшем смысле так оно и было. Но, поскольку последний местный неоплатоник
еще задолго до XX съезда партии перестал стыдиться, что у него есть тело,
в радиусе ста километров от поляны прийти к такому выводу было некому.
лба. Причем такого вида, что, переживи наш неоплатоник XX съезд со всеми
последующими прозрениями и выйди из леса на огонек поговорить с приезжими
о неоплатонизме, он, скорее всего, получил бы тяжелые увечья сразу после
того, как слово "неоплатонизм" нарушило бы тишину ночи. Судить об этом
можно было по множеству признаков.
джип-амфибия "Харбор Пирл". Другим признаком была огромная лебедка,
помещавшаяся на носу "джипа" - вещь совершенно бесполезная в повседневной
жизни, но частая на бандитских машинах. (Антропологи, занимающиеся
исследованием "новых русских", считают, что на разборках такими лебедками
пользуются как тараном, а некоторые ученые даже усматривают в их широком
распространении косвенное свидетельство давно чаемого возрождения
национальной духовности - с их точки зрения, лебедки выполняют мистическую
функцию носовых фигур, украшавших когда-то славянские ладьи). Словом, было
ясно, что люди на "джипе" приехали серьезные - такие, при которых лучше на
всякий случай не произносить лишних слов. Они тихо переговаривались.
сверток. - Я, например, по сто уже ем. А тебе бы советовал штук с тридцати
начать.
горку чего-то сухого и ломкого, на три неравных части. - Еще по всему лесу
будешь бегать, искать, где бы спрятаться. И ты, Колян, бегать будешь.
бегать буду?
порцию в ладонь, похожую на кузов игрушечного самосвала. - Ты за
базаром-то следи. Чего это я от себя побегу? Как это вообще быть может?
пальцы веером и говорит, что делиться надо. Чего делать будешь?
сказал:
Колян скажет.
подвалит, скажу - братишка, объявись, кто такой. Он тереть начнет, а я
подожду минуту, головой покиваю и шмальну... Ну а потом остальных.
самих под волыны поставят?
уверенно сказал:
будешь, издалека, или выйти дашь?
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Трубников Александр
Майер Стефани
Березин Федор
Лукин Евгений