Смешная девка и верная, как пес. И дело знает. Он посмотрел на нее снизу
вверх. Как всегда в минуты ласки, лицо у нее сделалось бледное и
испуганное, и когда глаза их встретились, она нерешительно положила узкую
горячую ладонь ему на шею под ухом. Пальцы у нее дрожали.
что-нибудь важное? Или мы с тобой сейчас запрем дверь и переменим позу?
на ковре. Про Амалию он никогда не мог бы рассказать, какова она в
постели. В постели он с ней ни разу не был.
- Потом всякие заявления... Ну, и личные письма, я их не вскрывала.
красотки...
сморщился. Оператор Евсеенко сообщал про своего непосредственного шефа
Кехаду, что тот "допускает высказывания в адрес руководства и лично
господина советника". Андрей знал этого Евсеенко хорошо. Странный на
редкость был человек и на редкость невезучий - несчастный во всех своих
начинаниях. В свое время он поразил воображение Андрея, когда хвалил
военное время сорок второго года под Ленинградом. "Хорошо тогда было, -
говорил он с какой-то даже мечтательностью в голосе. - Живешь, ни о чем не
думаешь, а если чего надо - скажешь солдатам, они достанут..." Отвоевался
он капитаном и за всю войну убил одного-единственного человека -
собственного политрука. Они тогда выходили из окружения, Евсеенко увидел,
что политрука взяли немцы и обшаривают ему карманы. Тогда он выпалил в них
из-за кустов, убил политрука и убежал. Очень он себя за этот поступок
хвалил: они бы его запытали. Ну что с ним, дураком, делать? Шестой донос
уже пишет. И ведь не Румеру пишет, не Варейкису, а мне. Забавнейший
психологический выверт. Если написать Варейкису или Румеру, Кехаду
привлекут. А я Кехаду не трону, все про него знаю, но не трону, потому что
ценю и прощаю, это всем известно. Вот и получается, что и гражданский долг
вроде бы выполнен, и человека не загубили... Экий урод все-таки, прости
господи!..
конверте показался ему знакомым, очень характерный почерк. Обратного
адреса не было. Внутри конверта оказался листок бумаги, текст был
напечатан на машинке - копия, и не первая, - а внизу была приписка от
руки. Андрей прочитал, ничего не понял, перечитал еще раз, похолодел и
взглянул на часы. Потом сорвал трубку с белого телефона и набрал номер.
двери. Уже схватившись за пластмассовую ручку, он понял, что поздно, все
равно уже не успеть. Если все это правда, конечно. Если это не идиотский
розыгрыш...
стал смотреть на площадь. Там было пусто, как всегда. Маячили голубые
мундиры, в тени под деревьями торчали зеваки, старушка проковыляла, толкая
перед собой детскую коляску. Проехал автомобиль. Андрей ждал, вцепившись в
поручень.
прошла лишняя минута. Конечно, подумал он. Не может быть. Идиотский
розыгрыш. Или шантаж... И в этот момент из-под деревьев появился и
неторопливо двинулся через площадь какой-то человек. Он казался совсем
маленьким с этой высоты и с этого расстояния, и Андрей не узнавал его. Он
помнил, что тот был худощавый и стройный, а этот выглядел грузным,
разбухшим, и только в самую последнюю минуту до Андрея дошло - почему. Он
зажмурился и попятился от окна.
и сейчас же где-то внизу с раздражающим дребезгом посыпались стекла.
Задавленно вскрикнула Амалия, а на площади внизу завопили истошными
голосами...
Андрей заставил себя открыть глаза и смотреть. Там, где был человек, стоял
желтоватый столб дыма, и за дымом ничего не было видно. Со всех сторон к
этому месту бежали голубые мундиры, а поодаль, под деревьями, быстро росла
толпа. Все было кончено.
благоустроенный хлев, а граждан Города - в сытых свиней. Я не хочу быть
сытой свиньей, но я не хочу быть и свинопасом, а третьего в вашем
чавкающем мире не дано. В своей правоте вы самодовольны и бездарны, хотя
когда-то многие из вас были настоящими людьми. Есть среди вас и мои бывшие
друзья, к ним я обращаюсь в первую очередь. Слова не действуют на вас, и я
подкрепляю их своей смертью. Может быть, вам станет стыдно, может быть -
страшно, а может быть - просто неуютно в вашем хлеву. Это все, на что мне
осталось надеяться. Господь да покарает вашу скуку! Это не мои слова, но я
под ними с восторгом подписываюсь - Денни Ли".
четвертая копия. А ниже шла приписка от руки:
площади перед Стеклянным Домом. Если письмо не опоздает, можешь
посмотреть, как это произойдет, но не надо мне мешать - будут только
лишние жертвы. Твой бывший друг и заведующий отделом писем твоей бывшей
газеты - Денни".
наверное, обвязался. Под пиджаком.
слезами, слезы побежали по маленькому белому лицу, повисли на подбородке.
бессмысленно уставился в письмо. - Виделись же недавно... Ну, ругались,
ну, спорили... - Он снова посмотрел на Амалию. - Может, он приходил ко мне
на прием? Может, я его не принял?
раздражение, какое испытал сегодня в раздевалке после душа. Какого
дьявола! Какого еще им рожна?! Чего им не хватает, этой швали?.. Идиот!
Что он этим доказал? Свиньей он не хочет быть, свинопасом он не хочет
быть... Скучно ему! Ну и катись к такой матери со своей скукой!..
себе.
серое пространство, оцепленное голубыми мундирами, и там копошились люди в
белых халатах. Карета "скорой помощи" надрывно завывала сиреной, пытаясь
расчистить себе дорогу...
зачем это было доказывать и кому? Что ненавидишь нас? Зря. Мы делаем все,
что нужно. Мы не виноваты, что они свиньи. Они были свиньями и до нас, и
после нас они останутся свиньями. Мы можем только накормить их и одеть, и
избавить от животных страданий, а духовных страданий у них сроду не было и
быть не может. Что мы - мало сделали для них? Посмотри, каким стал город.
Чистота, порядок, прошлого бардака и в помине нет, жратвы - вволю, тряпок
- вволю, скоро и зрелищ будет вволю, дай только срок, - а что им еще
нужно?.. А ты, ты что сделал? Вот отскребут сейчас санитары кишки твои от
асфальта - вот и все твои дела... А нам работать и работать, целую махину
ворочать, потому что все, чего мы пока добились, это только начало, это
все еще нужно сохранить, милый мой, а сохранивши - приумножить... Потому
что на Земле, может быть, и нет над людьми ни Бога, ни дьявола, а здесь -
есть... Демократ ты вонючий, народник-угодник, брат моих братьев...
встречу, месяц или два назад, - усохший весь какой-то, замученный, словно
больной, и тайный какой-то ужас прятался в его потухших печальных глазах,
- и как он сказал в самом конце беспорядочного и бестолкового спора, уже
поднявшись и бросив на серебряное блюдечко смятые бумажки: "Господи, ну
чего ты расхвастался передо мной? Живот он кладет на алтарь... Для чего?
Людей накормить от пуза! Да разве же это задача? В задрипанной Дании это
уже умеют делать много лет. Ладно, пусть я не имею права, как ты
выражаешься, распинаться от имени всех. Пусть не все, но мы-то с тобой
точно знаем, что людям не это надо, что по-настоящему нового мира так не
построишь!.." "А как же, мать твою туда и сюда, его строить? Как?!" -
заорал тогда Андрей, но Денни только махнул рукой и не стал больше
разговаривать.