Новгороде Великом!) хотелось всем. И вот началась Волга, знаменитые, на
столетье почти растянувшиеся походы за зипунами и славою, походы, вконец
сокрушившие волжские города, без того уже измученные ханскою резней и
моровыми поветриями, и ничего-таки не давшие Господину Великому Новгороду!
устроение на земле, делает труженик, купец, что бестрепетно везет товар за
тысячи поприщ, доставляя его оттоле, где много, туда, где мало или нету
совсем, а с тем вместе разносит по свету и знания о землях далеких,
неведомых. Купец - <гость торговый>. Пото и гость, пото и встречают его с
почетом и приветом в землях чужих! Купец, но не перекупщик (по-новому
сказать, спекулянт), который, не выходя с базара, скупит по пятаку, а
продаст по гривеннику, который не перевозит товар, не перемещает добро из
земли в землю, из княжества в княжество и из страны в страну, а, напротив,
вздувает цены, порождая нищету и разруху.
строит рядки, ставит амбары и лабазы, сооружает вымолы, гонит коней из
степи, везет хлеб по Волге, скупает глазурованную посуду в Сарае,
доставляет фландрские сукна и лионский бархат в Новгород, Тверь, Смоленск,
Владимир, Москву и Ростов; везет воск и сало в западные страны; таится от
норвегов на Мурмане, опасится разбойных викингов на Варяжском море, уходит
от турецких и арабских пиратов в Греческом море; волочит лодьи и ведет
караваны. Он побывал и в Индии богатой, и в Персии, и в странах
полуночных, знает остяков, вогулов, франков и фрягов, ормен и бухарцев - и
все то купец, гость! А к старости на свои капиталы строит храм в родимом
городе или селе, и так накопленное им на торговле возвращается миру.
драгоценностями, рабами или, как в наши дни, теми товарами, что можно бы и
дома произвесть, создавая огромные города, собирая воедино тьмочисленное
население, возбуждая спрос на редкости, из иных земель привозимые, тоже
разоряет, тоже губит землю, и тут уж что купец, что перекупщик - все едино
губитель! И что, скажем, в те же средние века крестьяне, оплачивавшие
роскошества знати, аравитские благовония, китайские и персидские шелка и
греческие аксамиты, что они-то получали взамен? И не на той ли чисто
грабительской торговле выросли ордынские города на Волге? А ныне и вовсе
подумать не грех, когда консервы или картошку ту самую из-за моря везут,
запустошив земли у себя под боком: надо ли такое, к чему оно, и почему
вдруг произошло, и какова тут вина торговли заграничной, заморской?
состроилось бы сложное здание культуры, которая есть всегда и творчество и
обмен в двуедином и нерасторжимом своем бытии.
прибытком!
вечевой республики полыхает над спящим станом весеннею прозрачною ночью,
невестимо переходя в рассвет иного, чуждого им и враждебного дня. Спите,
молодцы! Еще не раз пойдут и не раз воротят оттоле удальцы-ушкуйники, еще
не раз и погибнут на просторах великой реки! Не вам пало означить ее
грядущее величие, не вы построите грады и храмы на кручах, не ваши беляны
и расшивы поплывут по ее просторам! Спите, весенняя ночь коротка...
потомки новгородских землепроходцев - северные поморы. Несколько мужиков
стоя, не в лад и не враз, а вразнобой, кто как попадя и вроде неспешно
тычут шестами в дно, а лодка идет против течения порожистой быстрой
северной реки Варзуги, будто на невидимом канате, споро и ровно, тянет ее
какая-то незримая сила. Не шевельнет носом, не вильнет, и берег бежит,
торопится, уходя назад. С такою скоростью шла бы, пожалуй, моторка, не с
чем боле сравнить. А в ту пору, как не было моторов и знатья о них
никоторого, в ту пору и сравнить не с чем было ровный и быстрый ход
новогородских ушкуев вверх по извилистой капризной реке. Долгой змеею,
след в след идут и не дрогнут на струе, не отстанут смоленые долгоносые
лодьи. И мужики с шестами в руках, без оружия, мирные с виду мужики! Не
скажешь, что на войну, так и на пожню плывут где-нито в глухом лесном углу
Новогородчины. А там - накосят горбушею да покидают сено, завернутое в
круглые мешки из старых сетей, в лодку, наложат горой и - к дому. Нелегок
на севере труд! Да где он легок? Там, где легок, поди, и не трудятся
вовсе...
наказы воевод, загорели, обветрились на весеннем солнце, на воде.
Подтянули брюха, ели впроголодь, торопились, пока высокая вода, пройти
речные завалы да мели. Вот наконец миновали Демон, где пополнили запасы
крупы и хлеба. По прошлогодним, кое-где подгнившим каткам возились до
Серегера, перетаскивая ушкуи один за другим. Тут уж была работа не то что
до соленого поту - до дрожи, до темени в глазах. Зато впереди -
красивейшее в мире, все в лесных островах рыбное озеро, и можно отъесться
ухой и не пихаться, а грести, а то и поднять паруса. А там - новый
переволок и Волга, и уже до Нижнего, до Камы путь чист.
И только иногда, разгибая натруженную спину, обрасывая пот со лба, когда в
очи, привыкшие к ровным низменным берегам, к болотистым равнинам
Приильменья, бросится вдруг высокий холм, ощетиненный лесом, и яркое небо
над ним, и, означенные взгорьями, перетекут взору отверстые дали в синеве
лесов, - вспыхнет взор, и долго-подолгу смотрит молодец, переживая и
впитывая в себя эту вздыбленную землю, на которой виднее простор и небо
синей, и далеким счастьем, маревом удачи в землях иных пахнет воздух!
мужики, слышался издалека крик ратая, а там уже и сеяли. Доносило порою
далекую песню, и где-то на зеленой траве цветами цвела праздничная сряда
одежд - девушки вели хоровод. И вздыхали молодцы, а те издали из-под
ладони тоже высматривали долгую череду плывущих по реке ушкуев.
уже и города, отыненные стоячею, из заостренных бревен городьбою, и
всадники в дорогом платье, остановя крытого попоною коня, высматривали
плывущий караван.
разъездом.
дорогом зипуне. Шелковая ферязь свободно свисала с плеч, прикрывая седло.
Оружная дружина теснилась следом. Ряды костров, шатры, толпа молодых
мужиков, кое-где поблескивающее оружие, на купцов не похожи, уж не
грабежчики ли? Боярин озрел стан. На глаз прикинув, подивился, покачал
головою. Дружина, тоже сметя силы, плотнее окружила своего боярина. По
вечереющему полю спокойно шел встречу человек в суконном платье, но по
обличью, по зраку видать было - не из простых. Подошел без робости,
поздоровался.
узконосых, приткнутых к берегу, было не сосчитать.
напоследях, ушло за острую бахрому леса) раздался топот коней. Подскакали
иные. Александр Обакумович, живо опоясавши саблю и мигнув молодцам, скорым
шагом шел на выручку Осифу Варфоломеичу, углядев трудноту оступленного
чужою чадью боярина. Подскакавший - перед ним расступились почтительно -
соскочил с коня, и Александр Обакумович очутился глаза в глаза перед
молодым, в легкой бороде, ясноглазым воином (и еще не ведая, не начав
говорить, понял, что князь). Незнакомец повелительно отстранил своих,
вопросил негромко, но твердо, кто такие, отколе и куда. Александр, неволею
подчинясь власти взора и голоса, отмолвил, что молодчи новогорочкие, идут
на Волгу, на Низ... Почто - не сказал, но тот, усмехнувши, показал, что
понял и так. Боярину бросил, как о привычном:
ясно, что да, князь!
вдоль стана. - А некому быть иному, окроме микулинского князя Михайлы
Лексаныча!> Понял и, поняв, охолодел и напружился весь. Не дай бог какой
замятни тута! Не ждали, не готовились ни к чему такому! Но князь был
мирен. Внимательно выглядывая, обошел стан, сметил силу, сметил, что не
было ни полоняников, ни баб или девок, набранных дорогою, успокоил себя.
оба и оба согласно промолчали. Михайло усмехнулся, отмолвил:
дорожной сряде. Постоял, не страшась совсем, что один, почитай, с немногою
дружиною среди целого стана оружного люду. Хозяином постоял. Оглядел
кругом:
живал в Новгороде Великом! У владыки Василия отроком... Как звать-то тебя,
боярин? - перебив сам себя, спросил. И Александр Обакумович, назвавшись,
уверился, что да, перед ним - сам микулинский князь! И от уверенности
острожел. В Новгороде тоже ведали, что во Твери всякий смерд ждет теперь,
когда великое княжение тверское достанется князю Михайле. Но об имени не
спросил боярин, только пригласил было к костру - поснидать. Но князь,
отрицая, повел головою:
вопросил, и Александр, подчиняясь вновь властной силе голоса, ответил