Чтение 50–й страницы книги ~Пейзаж, нарисованный чаем~

упрямством и боялась спать; и бабка ее, лгунья, каких свет не видывал, и
мать ее, улыбку, точно рану на лице, прятавшая да все на рожон перевшая, и
прабабка ее, с трещиной во лбу, которая ракию огнем гасила; ее мать мужа
своего только по зиме и любила, а лен красила луковой кожурой, и прабабка
ее, в белом черное искавшая, за то и на костре сожженная, и ее мать, по льду
просо сеявшая да сытая, голодного не разумевшая, и бабка ее, босиком по
стерне ступавшая и глазами потевшая, и ее мать, которой нижняя рубаха была
ближе, чем верхняя, и которой не велели петь, да плакать позволяли, и мать
ее, Вероника, на свой плат лик Мессии перенесшая, и ее прародительница из
каменного века, что глухому на ухо шептала да ветер ладонью чесала, и ее
прабабка, поженившая солнце с месяцем, у которой яйца квохтали, а куры
помалкивали, и ее прабабка, что младенцу зубами пуповину перекусывала да из
одной козьей шкуры по два меха сшивала, и ее предшественница по крови,
которая лаяла, а борода ей не была помехой, и мать этой, что мужика на
закорках таскала, и их прабабка, которая живую змею за пазухой держала и в
гору поднималась с оглядкой, а спускалась с разумом, помогая себе руками...
Чтобы не продолжать, скажу: все они испокон веку, от начала рода
человеческого и вашей женской ветви, пришли, дабы умереть в смерти твоих
дочерей. Смерть твоих дочерей достигает космических размеров, она больше,
чем кажется, в тысячу раз. Она означает, что угасла целая ветвь
человеческого древа по материнской линии...

Здесь гость вытащил пистолет, быстро примерился, вставил дуло себе в
рот и спустил курок. Вместо выстрела раздался слабый щелчок, полковник
подудел в пистолет тихо и протяжно, получилось совсем как на пастушьей
свирели в горах. Затем, словно очнувшись ото сна, сказал "извините", убрал
пистолет и выпустил изо рта длинную струю дыма, которая, естественно, вышла
не из пистолета, а из трубки...

Было слышно, как на улице пробило час ночи. Полковник Крачун продолжал
что-то рассказывать и пить, он пил и рассказывал, покручивая кончики усов, а
майор наблюдал за ним, бросая иногда взгляд на тарелку, где лежала
одна-единственная сардина. И думал, что боль имеет кость, совсем как палец.
И еще ему казалось, что полковник ставил рюмку на стол слишком близко к краю
и что он, майор Похвалич, о рыданиях Витачи рассказал ему не сегодня
вечером, а полгода назад, до того, как все это случилось. Можжевеловая
кончилась, наступило глубокое молчание, только ангел не пролетел. Гость
резко поднялся и стал торопливо прощаться. На улице

слышались голоса птиц, и майор, прощаясь, подумал, что птицы никогда не
лгут.

-- И какой же вывод можно сделать из этих поверий? -- спросил он гостя
уже в дверях.

Гость выпрямился, подошел к вешалке, где висела его шинель, сунул обе
руки в рукава и, уже надетую, снял шинель с крюка -- словно вешалка ему
одеться помогла.

-- Что же нам делать? -- сказал рассеянно (хотя майор не о том
спрашивал) и взялся за ручку двери. -- Нам должно знать, что дочери наши
умерли самой тяжелой смертью. И нам должно все делать сообразно этому и
исходя из этого...

Полковник пулей вылетел из дома, помахивая рукой в знак прощания, но
смотрел не на майора, а на дорожку перед собой. Хозяин сразу заметил, что
гость забыл на полочке для щеток обойму с патронами, однако не побежал за
ним к калитке и не окликнул его, чтобы забрал забытое. Вместо этого он
вернулся в комнату и, пошатываясь, тут же снял отпечатки пальцев с рюмки и
словно очнулся, увидев результат. Отпечатки на рюмке с водкой были идентичны
отпечаткам, обнаруженным им на пистолете, которым были убиты его дети.
Сомнения быть не могло -- на водочной рюмке, рюмке гостя, полковника
Крачуна, были отпечатки пальцев убийцы. Однако у майора все-таки что-то не
складывалось. Что-то ускользало от его внимания, мешало всецело
сконцентрироваться. Совсем незначительная деталь. Он мучительно повторял про
себя события минувшего вечера и вдруг почувствовал, что пьян. Пьян
настолько, что вынужден был лечь спать, посчитав, что утром спокойно, на
свежую голову примет решение.

Утром он поднялся, посмотрел на рюмки и понял, что на этот раз ракию
пил не гость, а он сам, и в этом нет никакого сомнения. На рюмке из-под
ракии и на пистолете отпечатки были идентичны. Отпечатки пальцев убийцы, его
пальцев, его, майора Мркши Похвалича, убившего собственных дочерей.

В семь часов утра майор Похвалич взял с полочки для щеток обойму с
патронами и вставил ее в пистолет. Он доел оставшуюся рыбу, подумав: "Брюхо
болит, а хлебу не пропадать", -- и выстрелил себе в ухо. В семь часов четыре
минуты, едва прозвучал выстрел, полковник Крачун с военным патрулем вошел в
квартиру майора Мркши Похвалича, чтобы произвести обыск и забрать свою
обойму с патронами.

По горизонтали 3

По вертикали 6

ТРИ СЕСТРЫ

Насколько я помню, господин архитектор Афанасий Разин рассказал после
одной своей деловой поездки следующее:

-- Вам, наверное, знакомы те широкие лестницы с двойным эхом, которое
перекрещивается и завязывается узлом на первом этаже, в общем-то, как и сами
ступеньки. Именно такая лестница в доме Цецилии. Когда я ступил на эту
лестницу, был конец лета и из окна открывался вид на сад. Жирные тени лежали
под каштаном, подобно лужам масла; крупные листья давали оплеухи ветру и
падали, цепляя друг друга, тяжелые, словно глухари. По саду расползался
прозрачный, как кубик льда, холод, способствующий росту волчьего хлеба. Одно
облако остановилось над ближней церковью, а остальные пошли вокруг него
водить хоровод; внизу, у ручья, желтая глина переходила в чернозем...

Вступая в жилище Цецилии, я был полон решимости придерживаться заранее
продуманного поведения. Сегодня вечером мне необходимо было хранить, как
огонек на сквозняке, именно такую Цецилию, какая могла быть мне более всего
полезна. Для достижения цели в таком деле, как мое, главное -- не
хорохориться, вести себя как задумано наперед и ни за что не отступать от
этого поведения и позиции, что бы ни случилось. Неожиданность, любая, через
час или два испарится в рукавицах памяти, зато тебе останется польза, если
выдержишь. Чтобы настолько владеть собой, существует один нехитрый прием.
Трюк, к которому необходимо прибегать ради безопасности всяческих начинаний.
При посещениях и разговорах подобного рода нужно думать о кресс-салате,
который спасает мужчин от облысения, и помалкивать, словно рот у тебя полон
чернил, а уши заткнуты усами. Я в таких случаях всегда помогал собеседнику
тем, что сам себе рассказывал какую-нибудь историю, специально подобранную
по обстоятельствам. И этот мой безгласный рассказ позволял мне, так сказать,
сохранять постоянную точку кипения...

С этими мыслями я поднялся на первый этаж, однако Цецилии в просторной
столовой не было. На камине стояло зеркало и подсвечник. В ожидании я, как
из рогатки, выстрелил слюной в зеркало. И тут услышал приглушенный смех и
обнаружил торчащий из-под длинной скатерти крохотный с подковкой каблучок
детского башмака.

-- Азередо, Азередо, ты знаешь, как родятся дети? -- услышал я детский
голосок из-под стола.

-- А ты? -- отозвался еще бойчее высокий, но мальчишеский голос.

-- Я знаю. Даже знаю, как родился ты.

-- Как?

-- Твой отец подкараулил петуха, когда тот собирался прокукарекать, и
когда петух открыл рот, он плюнул ему в клюв. Петух от этого снес яйцо, и
нашелся добрый человек, который носил это яйцо три месяца за пазухой, пока
ты не вылупился.

-- И что?

-- И ничего.

Пока дети болтали, я продолжал готовиться к встрече с Цецилией. Потому
что не все равно, какую историю самому себе рассказывать в тех или иных
условиях. Колорит твоего молчания зависит от того, о чем ты молчишь, а
колорит молчания в моем деле означал все. Поэтому я решил, что на сей раз
лучше всего угостить себя историей о Плакиде. Этот короткий и немудреный
рассказец способен очистить даже самые неспокойные души...

Спрятавшиеся под столом дети свистели в поломанную пуговицу. Судя по
голосам, девочке могло быть лет десять, а мальчик был намного моложе.

-- Азередо, Азередо, -- спросила она, оставаясь под столом, -- сколько
сегодня на небе солнц?

-- Есть три солнца, -- отвечал тоненький голосок, прерывавшийся словно
перекушенный, -- первое солнце видят все. Второе солнце видят некоторые
животные, ну там змея, а все три солнца видят только мертвые... А что
касается меня, то я не Азередо, я дон Азередо.

-- Мама говорит, что ты дьявол.

-- Что такое "дьявол"?

-- Не знаешь? Не притворяйся! Неужели ты не был в театре? И никогда не
слушал оперу "Фауст"?

-- Нет. У меня нет слуха. Зато я понимаю языки. Все, кроме одного. Я не
знаю, что за язык, наверное какой-нибудь новый.

-- Вот и по этому видно, что ты дьявол! Когда вырастешь, у тебя одна
грудь будет как у женщины, а другая как у мужчины. А в штанишках у тебя
разве нет хвоста?

-- Откуда я знаю, хвост это или не хвост?

-- Наверняка это хвост, потому что мне хочется, чтобы меня высекли тем,
что у тебя там, в штанишках. И Ева до Адама спала с дьяволом. Покажи мне!