гадючьего яда. Не сомневаюсь, что многие утверждения, сделанные в этом
труде, виновная сторона отвергнет при самом его выходе в свет. Миссис Шейд
не упомнит, чтобы муж, который "все ей показывал", знакомил ее с тем или
иным драгоценным вариантом. Трое студентов, так и валяющихся в траве, впадут
в совершенную амнезию. Библиотечная девушка не вспомнит (да ей и прикажут не
вспомнить), чтобы в день убийства кто-либо спрашивал доктора Кинбота. И я
более чем уверен, что мистер Эмеральд ненадолго прервет изучение упругих
прелестей некоторой грудастой студентки, дабы с пылом вожделеющей плоти
отрицать, что он вообще кого-либо подвозил в тот вечер к моему дому. Иными
словами, будет сделано все, чтобы напрочь устранить меня из жизни моего
доброго друга.
публики косвенным образом помогло мне получить права на издание "Бледного
пламени". Мой достойный садовник, с увлечением рассказывая кому ни попадя о
том, чему был свидетелем, определенно кое в чем ошибался, -- не столько,
быть может, в преувеличенном описании проявленного мной "героизма", сколько
в предположении, что так называемый "Джек Грей" умышленно целился в Джона
Шейда; однако мысль обо мне, "бросившемся" между стрелком и мишенью, так
растрогала вдову Шейда, что в минуту, которой я никогда не забуду, она,
лаская мне руки, вскричала: "Существуют поступки, которым не может быть
достаточного воздаяния ни в этом мире, ни в следующем". "Следующий мир"
вечно тут как тут, когда несчастье выпадает на долю безбожника, но я,
натурально, пропустил его мимо ушей, я вообще решил ничего не оспаривать, а
вместо того сказал: "Ах, Сибил, дорогая, но именно в этом случае воздаянье
возможно. Быть может, просьба моя представится вам черезмерно скромной, но
-- дозвольте мне, Сибил, отредактировать и издать последнюю поэму Джона".
Дозволение я получил сразу, с новыми вскриками и объятьями, и уже назавтра
ее подпись стояла под соглашением, составленным для меня мелким, но шустрым
законоведом. Вы, моя милая, скоро забыли ту минуту горькой признательности.
Но уверяю вас, я не имел в виду ничего дурного, и может быть, Джона Шейда не
так уж и покоробили бы эти мои заметки, вопреки всяким козням и грязи.
попытках заставить публику беспристрастно увидеть -- без того, чтобы она
сразу же завопила и ошикала меня, -- истинную трагедию: трагедию, которой я
был не случайным "свидетелем", но протагонистом и главной, пусть и
несбывшейся, жертвой. В конце концов, поднявшийся гвалт принудил меня
изменить ход моей новой жизни и перебраться в эту скромную горную хижину, но
я еще успел добиться, сразу после ареста, одного, а там и двух свиданий с
острожником. Теперь он был куда более внятен, чем в тот раз, что сидел,
скрючась и орошая кровью ступеньки моего крыльца, и рассказал мне все, что я
хотел узнать. Убедив его, что смогу помочь во время суда, я добился от него
признания в омерзительном преступлении -- в том, что он обманывал нацию и
полицию, выдавая себя за Джека Грея, сбежавшего из сумасшедшего дома и
принявшего Шейда за человека, который его в этот дом упрятал. Несколько дней
спустя, он, увы, воспрепятствовал отправлению правосудия, рассадив себе
горло безопасным бритвенным лезвием, которое выкрал из плохо охраняемого
мусорного ведра. Он умер по большей части не от того, что, сыграв свою роль
в нашей истории, не видел проку в дальнейшем существовании, но от того, что
не смог пережить своего последнего, коронного промаха -- убийства вовсе не
нужного ему человека, в то время как нужный стоял прямо перед ним. Иными
словами, его жизнь завершилась не хлипким лопотанием заводной машинки, но
человекоподобным жестом отчаянья. И довольно о нем. Джек Грей уходит.
в Нью-Вае перед тем, как оставить его, -- надеюсь, навсегда. Я жил в
постоянном страхе грабителей, которые придут отнять у меня мою хрупкую
драгоценность. Иной читатель посмеется, узнав, что я, суетясь, перенес ее из
черного чемодана в пустой стальной сейф в кабинете хозяина, а немного часов
спустя, опять достал манускрипт и несколько дней, так сказать, надевал его
на себя, распределив девяносто две справочные карточки по своей особе, --
двадцать в правый карман пиджака, столько же в левый, стопку из сорока
пристроив у правого соска, а двенадцать бесценных, с вариантами, опустив в
сокровеннейший левый грудной карман. Вот когда благословил я мою царственную
звезду, обучившую меня дамскому рукоделию, ибо теперь я зашил все четыре
кармана. Так и кружил я опасливой поступью между обманутых врагов, в
поэтической облицовке, в доспехах рифм, потучневший от песен, пропетых
другим, весь тугой от картона, наконец-то неуязвимый для пуль.
земблянская нянюшка, помню, сказала мне, шестилетнему человечку, изнуренному
взрослой бессонницей: "Minnamin, Gut mag alkan, Pern dirstan" ("Душка моя,
Бог сотворил голодных, а Дьявол жаждущих"). Ну так вот, парни, я думаю, тут,
в этом нарядном зале, хватает таких же голодных, как я, да и во рту у нас
уже у всех пересохло, так что я, парни, на этом, пожалуй, и закруглюсь.
Господа, я очень много страдал, гораздо больше, чем любой из вас в состояньи
представить. Я молюсь о ниспослании благословения Божия несчастным моим
соотечественникам. Мой труд завершен. Поэт мой умер.
Кинбот? -- быть может, спросит юный участливый голос.
двух других персонажей этого труда. Я еще поживу. Я, может статься, приму
иные образы и обличья, но я еще поживу. Я могу еще объявиться в каком-нибудь
кампусе в виде пожилого, счастливого, крепкого, гетеросексуального русского
писателя в изгнании -- без славы, без будущего, без читателей, без ничего
вообще, кроме его искусства. Я могу соединиться с Одоном и отснять новую
фильму: "Бегство из Земблы" (бал во дворце, бомба на дворцовой площади). Я
могу подслужиться к незатейливым вкусам театральных критиков и состряпать
пиесу, старомодную мелодраму с тремя принципалами: умалишенным,
вознамерившимся убить воображаемого короля, вторым умалишенным, вообразившим
себя этим королем, и прославленным старым поэтом, случайно забредшим на
линию огня и погибшим при сшибке двух мороков. О, я способен на многое! С
соизволенья истории, я могу приплыть назад в мое возрожденное королевство и
могучим рыданьем приветствовать серенький берег и мерцание крыш под дождем.
Я могу свернуться в клубок и скулить в приюте для душевнобольных. Но что бы
ни сталось со мной, где бы ни разъехался занавес, кто-то, где-то тихо
снарядится в дорогу, -- кто-то уже снарядился, -- кто-то, еще далекий, уже
покупает билет и лезет в автобус, на корабль, в самолет, уже он сходит на
землю и идет навстречу миллиону фотографов, и вот он сейчас прозвонит у моих
дверей: куда более крупный, представительный и гораздый Градус.
УКАЗАТЕЛЬ
предатель, 286.
женщина, фаворитка Тургуса Третьего (см.), 130. По официальной
версии наложила не себя руки, по неофициальной -- была задушена в ее
гардеробной собратом по сцене, ревнивым молодым готландцем, который ныне, в
свои девяносто, является самым старым и никчемным членом фракции
"Теней" (см.).
отец К; добрый, мягкий, рассеянный государь, интересовавшийся
преимущественно автомобилями, летальными аппаратами, моторными лодками и
недолгое время морскими раковинами; погиб в авиакатастрофе, 71.
130, 680, 741; см. "Сокровища короны".
из его стихотворения, 82; казнен экстремистами.
семейства Бретвит (см.), 286.
вместе с некоторыми из его сверкающих вершин, таинственных перевалов и
живописных склонов, 149.
побережьи Земблы; казино, лужайка для гольфа, морская пища, прокат лодок,
149.
Земблы, сосны и дюны, мягкие ложбины, полные самых любовных воспоминаний
автора; ныне (1959) -- "нудистская колония", -- что бы это ни значило,
149, 596.
894; king-bot -- англ. бут, царский овод, личинка ископаемой мухи,
Самойлова Елена
Березин Федор
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Контровский Владимир