а я торопил их и заклинал не задерживаться. Я не испытывал ни малейших
сомнений в правдивости полученных известий. Одна мысль вертелась у меня в
голове:
противодействие местных жителей!
к морю, поэтому в моем сознании дорога на берег была дорогой к спасению. И
Тоби тоже - если только правда, что он по своей воле покинул меня, - бежал
отсюда морем; так что теперь, на пути к берегу, в душе моей возродились
самые радостные надежды. Было ясно, что в бухту вошло какое-то судно, почему
бы на нем и вправду не быть моему пропавшему товарищу? И я жадно оглядывал
горизонт всякий раз, как тропа наша подымалась на взгорье.
задеть ветки деревьев, и не переставая просить тех, кто меня нес, чтобы они
еще ускорили свой и без того быстрый шаг. А вокруг меня, переговариваясь и
жестикулируя на ходу, теснились туземцы, очевидно взбудораженные не меньше
моего.
группа тайпийцев человек в двадцать, и между ними и моими спутниками
завязался оживленный разговор. Негодуя на такую задержку, я уговаривал того,
на чьей спине в это время сидел, продолжать путь, не дожидаясь своих
болтливых товарищей, но тут ко мне подбежал Кори-Кори и тремя роковыми
словами разрушил все мои надежды: "Тоби оули пеми" (Тоби не приехал). Бог
знает, как при моем тогдашнем состоянии я смог перенести такой удар. Новость
не была неожиданной, но я всей душой надеялся, что она не будет объявлена до
того, как мы достигнем берега. Теперь дикари, поддавшиеся на мои уговоры
только ради того, чтобы я мог встретить моего пропавшего товарища, узнав,
что его там нет, конечно, заставят меня повернуть назад.
опустили на циновки. После этого часть людей, сопровождавших меня от дома
Тай, отделилась от прочих и, видимо, поспешила дальше к морю; те, кто
остались со мною, - а среди них были Мархейо, Мау-Мау, Кори-Кори и Тайнор, -
толпились возле дома и поджидали их возвращения.
соотечественники, действительно находился в бухте. При мысли, что так близко
свои, я, забывая о хромоте, рвался к выходу, не слушая туземцев, которые
уверяли меня, что никаких лодок в бухте нет. Но навстречу мне в дверях
встали плечом к плечу несколько мужчин, и мне было приказано сесть и сидеть
спокойно. Грозный вид обозленных дикарей умерил мой пыл - было ясно, что
силой я ничего не добьюсь, мне оставалось только умолять их.
был хорошо знаком, и, не выдавая своих истинных намерении, стал просить у
него позволения выйти навстречу Тоби, якобы все еще веря, что он приехал. Он
убеждал меня, что моего друга там нет, что его не видели, но я словно не
слышал и продолжал настаивать на своем, так страстно жестикулируя, что
одноглазый вождь, видно, под конец не выдержал, словно я был капризным,
надоедливым ребенком, которому он не в силах отказать. Он что-то проговорил,
стоящие в дверях расступились, и я вышел наружу.
услужливый телохранитель будто сквозь землю провалился. Боясь промедления -
ведь сейчас важна была каждая секунда, - я знаком попросил первого
попавшегося крепкого парня взять меня себе на спину. К моему удивлению, он
отказался, да еще с сердцем! Я обратился к другому - снова безуспешно, к
третьему - опять то же самое. Тут только я понял, что Мау-Мау потому лишь и
дал мне согласие, ибо знал, что мне все равно не добраться к морю.
стрехе копье и, опираясь на него, заковылял к морю. Боли в ноге я почти не
чувствовал. К удивлению моему, никто за мной не последовал, туземцы остались
перед домом, и между ними явно разгорелся какой-то спор, с каждой минутой
делавшийся все громче и яростнее. Было ясно, что у них образовались как бы
две партии, и эти их разногласия сулят мне новую надежду.
однако спор их и теперь не утихал, более того, в воздухе пахло дракой.
Посреди всеобщей суматохи ко мне подошел Мархейо - никогда не забуду, с
каким добрым участием он на меня смотрел. Положив мне руку на плечи, он со
значением произнес единственное английское слово, которому я его научил, -
"хоум" (домой). Я понял и стал благодарить его. Рядом стояли Файавэй и
Кори-Кори и горько рыдали. Старик должен был дважды повторить приказание,
прежде чем его сын смог ему повиноваться и взять меня себе на спину.
Одноглазый вождь воспротивился было этому, но, как видно, не имел довольно
сторонников. Мы двинулись вперед. Забуду ли я когда-нибудь восторг, который
испытал, расслышав отдаленный грохот прибоя? Еще немного, и в просветы между
деревьев я увидел и самые валы, катившие на берег белоснежные гребни. О,
сладостный голос и вид океана! С какой радостью приветствовал я тебя, моего
старого друга! Между тем стали слышны голоса людей, толпившихся на берегу, и
мне казалось, что в общем гуле я различаю речь моей родины.
вельбот. Он был повернут кормой к нам, буквально в десятке саженей от
берега. На веслах сидело пятеро островитян в коротких ситцевых рубашках. Мне
показалось, что они гребут к выходу из бухты - так, значит, после всех
мучений я все-таки опоздал? Сердце у меня ушло в пятки. Но, взглянув еще
раз, я увидел, что они просто держат шлюпку носом к волне за линией прибоя.
В это время я услышал, что кто-то у воды выкрикнул мое имя.
высокую фигуру Каракои - туземца из Оаху, неоднократно бывавшего у нас на
"Долли", когда мы стояли в Нукухиве. На Каракои была все та же зеленая
охотничья курточка с золотыми пуговицами - подарок офицера с французского
флагмана "Рэн Бланш", - в которой он всегда щеголял и раньше. Мне сразу же
вспомнилось, как он рассказывал, что пользуется покровительством табу во
всех долинах острова, и сердце мое при виде его в такую минуту радостно
забилось.
держа в протянутой руке три холщовых мешочка с порохом; в другой руке у него
был мушкет, и все это он, как видно, предлагал на продажу толпившимся вокруг
него вождям. Но вожди нетерпеливо отвергали все его товары и хотели только
одного: чтобы он немедленно удалился. Они горячо указывали ему на его лодку
и недвусмысленно гнали прочь.
выторговать у них мою свободу. Воодушевившись, я крикнул ему, чтобы он шел
ко мне, но он на ломаном английском языке ответил, что тайпийцы грозятся
проткнуть его копьями, если он сделает хоть шаг в мою сторону. Между тем я
продвигался к воде, а вокруг меня по-прежнему теснились тайпийцы, меня
держали за ноги и за руки, и несколько копий были направлены мне остриями в
грудь. Но я ясно видел, что среди тех, кто никогда со мною особенно не
дружил, многие в нерешительности и тревоге.
меня стащили вниз и усадили на земле, и по-прежнему несколько рук держало
меня за плечи. А суматоха вокруг удесятерилась: я увидел, что к месту
действия прибыли жрецы и теперь единогласно убеждали Мау-Мау и других вождей
не отпускать меня ни за что на свете. Проклятое слово "Ру-ни! Ру-ни!",
которое я слышал в тот день уже, наверное, тысячу раз, раздавалось со всех
сторон. Но Каракои не отступался, я видел, что он продолжал смело спорить с
тайпийцами, стараясь соблазнить их пестрой тканью и порохом и с особым
вкусом щелкая затвором мушкета. Однако, как он ни старался, что ни говорил,
беспокойство тайпийцев только возрастало, они кричали все оглушительнее и
старались оттеснить его в воду.
предметы, которые им предлагали в обмен на меня и которые они тем не менее с
негодованием отвергали, увидел в этом еще одно доказательство того, как
тверды и определенны их намерения относительно моей особы, и, чувствуя, что
мне нечего терять, собрал все силы, вырвался от тех, кто меня держал,
вскочил на ноги и бросился туда, где стоял Каракои.
самом деле не ушел от них, несколько человек подняли дружный вопль и стали
наседать на Каракои, бешено размахивая руками. Не на шутку испуганный
островитянин отступал, пока не очутился по пояс в воде, тщетно уговаривая их
успокоиться, и наконец вынужден был дать знак шлюпке подойти и принять его.
разгорелись с новой силой; посыпались удары; пролилась кровь. Во всеобщей
потасовке обо мне на время было забыто, около меня остались только Мархейо,
Кори-Кори и бедняжка Файавэй, которая, прижавшись ко мне, безутешно рыдала.
Тогда, стиснув ладони, я умоляюще посмотрел на старого Мархейо и зашагал к
воде. Слезы стояли в глазах старика, но ни он, ни сын его не сделали попытки
меня удержать. Я скоро добрался до Каракои, который в волнении следил за
каждым моим шагом. Шлюпка подошла к самой полосе прилива, я в последний раз
торопливо обнял онемевшую от горя Файавэй и в следующее мгновение был уже в
шлюпке. Каракои сидел со мною рядом и отдавал гребцам команду навалиться на
весла.
как единственный доступный мне знак благодарности, я мгновенно решил раздать
им все товары, предназначавшиеся служить за
равнозначным дарственной записи, я протянул мушкет Кори-Кори (при этом он
сделал слабую попытку схватить меня за руку); кусок цветастого ситца бросил
старому Мархейо, указав на бедняжку Файавэй, которая печально сидела в
стороне на прибрежной гальке, и отдал холстяные пороховницы в девичьи руки,
со всех сторон с готовностью ко мне тянувшиеся.
Каракои не переставал громогласно оплакивать такое разбазаривание столь
ценного имущества.
берегу продолжалась, и, только когда шлюпка отошла уже ярдов на пятьдесят,