со своих забалковских верб? Отцу Заболотных уже не привелось слышать
Ялосоветку со сцены, угас за несколько лет перед войной,- доконала
человека давняя, еще с фронтов гражданской принесенная хворость. Парни,
встав на ноги, двинулись кто куда - тот примаком стал, двое на границе
где-то служат, а тот отправился учиться в город,- и осталась Ялосоветка в
родительской хате одна.
Ялосоветка не могла скрыть перед подругами своей гордости, показывала
девушкам на брата, как на чудо: разве не талант! Восточные, самые трудные
языки изучает да, кроме этого, еще и в аэроклубе занимается!
сядет, где в детстве бегал пастушком... Подруги Ялосоветки, тсрновщанские
наши девочки-подростки, повыраставшие быстро, как из воды (мы с Кириллом
иногда даже не могли угадать, где чья), тайком заглядывались на моего
друга, нс одной он, видно, душу разбередил. Потому что с приездом
Заболотного-студента как будто и песни в селе становились звонче, и вечера
длиннее,- допоздна, из конца в конец слободы, как в былые годы, плутала
песня девичья, по балкам уносилась до самого Чернечьего, словно искала
кого-то, по даже и среди далеких вечерних песен Ялосоветки и голос
выделялся, так что и старшие женщины заслушивались: вишь, как за лето
голос выстановился на буряках, на вечерних шляхах с полей...
доводившийся дальним родичем нашим терновщанским Винникам, и совсем
незадолго до войны Ялосоветка с Миколой поженились, стали жить в старой
хате Заболотных, пока себе построят новую. Однако новую так и не успели
построить - началась война.
потянулись для Ялосовотки годы почти вдовьи. Кто-то будто бы видел ее мужа
взрывом снаряда на куски разорванного на днепровском мосту, считалось, нет
Миколы, но после освобождения Терновщины он вдруг приковылял к Ялосоветке
из госпиталя и, недели не посидев дома, пошел работать в мастерские
озерянской МТС...
прибыли узнать, кто же здесь после всего остался... Сколько людей не
вернулось, о скольких из наших ровесников мы теперь только и слышали от
родных:
как и многих других погибших терновщан, появятся со временем на обелиске в
центре села, а ещо многих сгноили за проволокой в первую же военную осень,
когда десятки их, необстрелянных, только что мобилизованных, попали в
огромное окружение, а из окруженческих болот - за колючее лагерное
ограждение, в залитые дождями соколянские каньоны. Из девушек
терновщанских, которых несколькими наборами брали в Германию, одной из
первых вернулась оттуда наша школьная подруга Катря Копайгора, у нее, как
и прежде, решительной и языкастой, дома сразу же возник конфликт с Миной
Омельковичем,- он все докапывался, есть ли у Катри выжженный номер на
руке, а если нет, то чем она докажет, что действительно была в рейхе среди
каторжанок?.. Сам Мина Омелькович, пробыв несколько месяцев в Соколянах за
проволокой, вернулся в Терновщину беззубый и полуслепой, в его характере
произошли ощутимые перемены, иногда на лице возникала даже задумчивость, и
когда мы с Кириллом встретили его случайно на майдане, он, будто нс очень
и удивился нашему приезду, только бросил загадочно:
Хотя к тому времени дипломатская дорога для Заболотного уже была
определена, но домой он прибыл еще в форме летчика, и это для сестры стало
самым большим подарком и гордостью, потому что именно таким ждала она, да
что она - ждала вся Терновщина своего прославленного сокола! Единственное,
о чем жалела Ялосоветка,- что Микола не мог его увидеть, МТС как раз
послала его в командировку, добывать запчасти...
веселыми слезами на глазах рассказывала брату Ялосоветка.- Да и мы с тобой
могли разминуться, я же сейчас на ферме, на работе постоянной, не каждый
день удается и домой вырваться. Иногда и ночую в тамбуре или в красном
уголке - у нас там тепло... А здесь у меня квартирантка теперь есть, ты
должен бы, Кирик, ее знать,- и она повела на брата лукавым,
многозначительным взглядом.
недавно направили в Терновщину возрождать распуганную войной школу. А
перед тем как прибыть сюда на учительствование, девушка эта какое-то время
работала в Козельске вольнонаемной в госпитале - рядовой санитаркой, да
еще и донором была, кровь сдавала для раненых бойцов. Но госпиталь давно
уехал, так куда же ей? Выбрала Терновщину... Вот что услышали мы от
Ялосоветки о ее квартирантке. А родом новоприбывшая где-то из-за Днепра, с
Узловой, и когда Ялосоветка это сказала, я заметил, как Заболотный вдруг
побледнел:
самой Романовщины носим... А я еще с носилками не совладаю. Недавно меня
глиной привалило, до сих пор не оправилась,- Ялосоветка и это сказала
почти весело.
улыбки, наблюдая, как брат наспех охорашивается, ремень на шинели
поправляет, чтоб ни складки лишней...
была, сеялась изморось, галки играли в полях предвечерних, в тех самых,
где мы некогда знали эру пастушью, где лежал теперь серый, неприютный
простор.
войны, искореженное, обгоревшее, торчало в бурьянах, и окопы еще не всюду
в полях были засыпаны, и, прибитые дождями, едва мрели тут и там темные
дредноуты скирд, точно затопленные корабли в осенних туманах.
найти среди пней полуобрушенный колодец, кучу самана, поросшего бурьяном,
где и тогда нас встречал обгрызенный скотом терпкий-претерпкий терн,
который, неведомо откуда взявшись, разросся и до поздней осени висел на
колючках синим дождем... Конечно же, это была Романовщипа, тот пригорок и
та самая ложбина, что как бы даже уменьшились, задичавлонные, их,
казалось, ничто уже и не достигает, кроме терновников да туманов, хотя,
правда, и раньше туман здесь изредка стлался понизу,- даже летом, бывало,
по ночам серебрится при луне вокруг Романового сада.
до нас, где другие, встречаясь под звездами, смеялись, ревновали, любили,
где Романова пчела когда-то гудела и цвела рожь, расцвеченная васильками
да вьюнком, где каждую зиму, утопая в снегах, с зажженной звездой вверху,
несли мы людям сквозь голубую ночь свою радость в колядках... Сейчас здесь
вечереет, моросит, и за плечами у нас фронты, шинели, тяжелые от дождя, и
сколько же нас сюда не вернулось,- пустынно в поле, нигде ни души, даже ни
одного зайца не вспугнули, не выскочил куцый из кустов перекати-поля.
какая-то куча, ползет соломенный танк!..
ежась горою, медленно движется сквозь ранний сумрак в сторону села. Того,
кто несет, совсем не видно, его с головой накрыла соломенная трухлявая
копна, она продвигается по стежке в самом деле словно без посторонних
усилий, лишь догадываться можно, что там, внизу, под шатром взлохмаченной
соломы, есть же все-таки кто-то!
придавленный осенней этой тяжестью, упрямо шествует по стежке в
солдатских, облепленных грязищей кирзаках... Уступая дорогу, мы позволяем
себе неудачную, как теперь ясно, шутку:
столетнее лицо, с огромными страдальческими глазами, которые, однако, были
- молоды! Так измученно и смущенно смотрели они на нас, светом струились
из гнилой соломы, открыто и жалобно сияли Заболотному двумя небесно-синими
измаявшимися сияниями...
мгновение совсем состарив его.
выяснять на этой стожке отношения.
резко, почти сердито, а сам, наклонившись, велел мне поддать, и уже мокрая
темная копна очутилась у него на плечах.
через всю слободу, через балку к родительской хате в глинищах.
голос Софийкин тоже как будто стекал, тихо, горестно... Мать умерла. Отец
так и не вернулся, и никаких вестей о нем, хотя куда уже не подавала
запросы, даже в министерство железных дорог... Брат устроился работать на
Узловой, а Софийке, после того как госпиталь уехал, предложили школу, и
вот она здесь...
Пехов Алексей
Курылев Олег
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Емилина Ника
Лукин Евгений