мрачный сарай, в котором хранится виселица со всеми ее жуткими
принадлежностями и на двери которого нам так и виднелась медная дощечка с
надписью "М-р Кеч":* мы были твердо убеждены, что сие высокопоставленное
лицо может проживать только здесь, и нигде больше. Дни этих детских фантазий
давно миновали, рассеялись и другие грезы, более светлые. Но давнишнее
чувство еще таится и душе: мы по сей день содрогаемся всякий раз, когда
проходим мимо этого здания.
хоть раз бросить взгляд в страшную дверь, через которую арестованных
впускают в эту мрачную обитель, и с чувством неизъяснимого любопытства
осмотреть те немногие предметы, какие он успеет там заметить. Толстая эта
дверь, обитая железом и усаженная по верху остриями, не доходит до притолоки
и порой за нею можно увидеть лицо малоприятного субъекта в широкополой
шляпе, синем шейном платке и сапогах с отворотами; на плечах у него нечто
среднее между шинелью и курткой, а в левой руке большущий ключ. Может, на
ваше счастье, вы окажетесь там как раз в то время, когда дверь отворяют.
Тогда вы на минуту увидите в дальней стене караульной вторую, точно такую же
дверь, а у камина, слабо освещающего это помещение с выбеленными стенами, -
еще двух-трех сторожей, ничем не отличающихся от первого. Мы очень уважаем
миссис Фрай, но, право же, зря она не писала романы ужасов - оснований к
тому у нее во всяком случае было больше, чем у миссис Рэдклиф*,
самую дверь, услышали, как сторож ее отпирает. Мы, разумеется, тут же
обернулись и увидели, что по ступенькам спускаются двое. И, конечно же, мы
остановились и стали за ними наблюдать.
бедная, а с нею - мальчик лет четырнадцати. Женщина горько плакала; в руке
она несла узелок, мальчик шел немного позади нее. Легко было угадать их
нехитрую повесть. Мальчик был ее сыном, которого она с малых лет баловала,
отказывая себе во всем, ради которого безропотно терпела невзгоды и
бедность, уповая на то, что придет время и он оценит ее заботы и сам начнет
заботиться о них обоих. А он завел дурные знакомства; рос лодырем, стал
преступником и за какую-то мелкую кражу угодил под суд. Он долго пробыл в
тюрьме, заработал там еще и добавочное наказание, и вот сегодня его,
наконец, освободили. То был его первый серьезный проступок, и несчастная
мать, все еще надеясь спасти его, с рассвета дожидалась у дверей тюрьмы,
чтобы умолить его вернуться домой.
сдвинув брови, потряхивая головой с видом вызывающим и упрямым. Они отошли
на несколько шагов и остановились. Женщина с трепетной мольбой положила руку
ему на плечо, а он досадливо вздернул голову, словно отмахиваясь от докучной
просьбы. Утро выдалось безоблачное, в ярких лучах солнца вся улица казалась
помолодевшей и радостной; мальчик огляделся, потрясенный этим обилием света,
- он так давно ничего не видел, кроме угрюмых тюремных стен! То ли горе
матери тронуло его сердце, то ли нахлынули на него смутные воспоминания о
счастливых днях детства, когда она была его единственным другом и лучшим
товарищем, - только он расплакался и, прикрыв одной рукой лицо, а другой
ухватившись за руку матери, быстро пошел с нею прочь.
Олд-Бейли. Ничто так не поражает человека, пришедшего сюда в первый раз, как
холодное равнодушие, с каким эти заседания ведутся. Здесь занимаются делом,
и больше ничего. Здесь много порядка, но нет сострадания; здесь проявляют
интерес, но не сочувствие. Возьмем, к примеру, Старый суд. Вот сидят судьи;
внушительный их вид всем известен, а значит, и сказать о них больше нечего.
Далее, в центре, восседает лорд-мэр при всех регалиях, такой невозмутимый,
каким может быть только лорд-мэр, а перед ним стоит огромный букет цветов.
Далее - шерифы, почти такие же важные, как лорд-мэр; и адвокаты, в
собственных глазах вполне достаточно важные; и публика, которая заплатила за
вход, а потому считает, что все здесь происходящее имеет единственной целью
ее развлечение. Вы только посмотрите, что делается в зале: одни внимательно
читают утреннюю газету, другие о чем-то шепотом переговариваются, третьи
мирно подремывают, - просто не верится, что для одного несчастного создания,
здесь присутствующего, исход судебного разбирательства означает жизнь или
смерть. Но переведите взгляд на подсудимого, понаблюдайте за ним некоторое
время, и эта истина откроется вам во всей своей неприкрытой наготе.
Заметьте, как беспокойно он вот уже десять минут складывает в причудливые
узоры сухую траву, разбросанную на барьере, который отделяет его от залы;
как страшно он бледнеет при появлении одного из свидетелей, как переступает
с ноги на ногу и вытирает липкий от пота лоб и влажные руки, когда
заканчивает свою речь прокурор, - точно ему стало легче от того, что теперь
присяжным известно все самое худшее.
впивается глазами в лица присяжных, как умирающий, до последней минуты
цепляясь за жизнь, тщетно ищет прочесть на лице врача хотя бы проблеск
надежды. Присяжные отходят в сторону, чтобы посовещаться; подсудимый
покусывает стебелек розмарина, изо всех сил стараясь казаться спокойным, но
вы почти слышите, как бьется его сердце. Присяжные возвращаются на свои
места, и в мертвой тишине старшина оглашает решение: "Виновен!"
Пронзительный женский крик раздается на галерее; подсудимый едва успевает
бросить взгляд в ту сторону, - его поспешно уводят. Секретарь приказывает
"вывести эту женщину", и суд как ни в чем не бывало переходит к разбору
следующего дела.
суде, где торжественность заседаний частенько и весьма существенно
нарушается из-за хитрости и упорства малолетних преступников. К примеру,
судят тринадцатилетнего мальчишку, очистившего карман какого-нибудь
подданного ее величества; улики налицо, виновность его доказана. Ему
предлагают сказать что-нибудь в свое оправдание, и он с готовностью
произносит краткую речь на тему о присяжных и об Англии в целом -
утверждает, что свидетели все до одного клятвопреступники, дает понять, что
полиция, сколько ее ни есть, в заговоре "против него, несчастного". При всем
правдоподобии этого заявления, - судью оно не убеждает, и разыгрывается
сценка вроде нижеследующей:
сказать в твою пользу?
вчерашний день дожидались, мне об этом сообщили еще вечером, как стало
известно, что моему делу слушаться.
свидетелей; слышно, как его голос постепенно замирает - это он спускается во
двор. Через пять минут он возвращается, запыхавшийся и охрипший, и
докладывает судье, который и без него прекрасно это знал, что никаких таких
свидетелей там нет. При этих его словах мальчишка разражается громким ревом,
трет кулаками глаза и всячески изображает оскорбленную невинность.
Присяжные, не колеблясь, признают его виновным, и тут он пуще прежнего
старается выжать из глаз хоть несколько слезинок. В ответ на вопрос судьи
смотритель тюрьмы говорит, что подсудимый уже дважды побывал на его
попечении. Мальчишка решительно это отрицает: "Ей-богу, джентльмены, никогда
еще со мной такого не было, честное слово, милорд, не было. Это он ошибся,
потому как у меня есть брат - тот верно попал один раз в тюрьму ни за что, а
мы с ним близнецы, ну до того похожи, что нас все путают".
действия, и мальчишку приговаривают к каторжным работам на семь лет или
около того. Убедившись, что на сострадание рассчитывать нечего, он облегчает
душу живописным ругательством, содержащим указание на будущий адрес "старого
хрыча в парике"; удалиться из залы на собственных ногах он наотрез
отказывается, и его тут же выносят, предоставив ему утешаться тем, что он
доставил всем и каждому кучу хлопот.
любопытно, что люди, особенно часто применяющие его к другим, сами являют
разительный пример того, какую власть имеет привычка над человеческим
сознанием и как мало мы задумываемся над предметами, которые в силу
каждодневного лицезрения стали нам слишком знакомы. Если бы можно было по
волшебству поднять в воздух Бедлам* и перенести его, как дворец Аладдина, на
то место, где сейчас находится Ньюгетская тюрьма, то из каждых ста человек,
чей путь на работу лежит по Олд-Бейли или Ньюгет-стрит, едва ли один не
бросил бы взгляда на его маленькие зарешеченные окна и не подумал о
несчастных существах, запертых в его унылых камерах; а. между тем эти же
самые люди изо дня в день, из часа в час, непрерывной, шумливой рекою жизни
текут мимо этого мрачного вместилища порока и страданий Лондона, не уделяя
ни единой мысли сонмищу заключенных здесь несчастных созданий, - мало того,
даже не зная и уж во всяком случае не смущаясь тем обстоятельством, что,
когда они, смеясь или посвистывая, доходят до одного из углов тюремной
стены, всего какой-нибудь ярд отделяет их от такого же, как они сами,
человеческого существа, связанного и беспомощного, чьи часы сочтены, от кого
навсегда отлетела последняя искра надежды, чью жалкую жизнь скоро оборвет
позорная, насильственная смерть. Смерть, даже в наименее страшном своем
обличье, - угрюмая и грозная гостья. Насколько же ужаснее думать о ней
здесь, в двух шагах от тех, что должны умереть в лучшую пору жизни, на заре
молодости или в полном расцвете сил, все понимая и чувствуя не хуже вашего,
должны умереть так же верно, отмечены рукой смерти так же безошибочно, как
если бы тело их истаяло от роковой болезни и уже началось разложение!
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Лондон Джек
Самойлова Елена
Эриксон Стивен