лись, ролью современника чумы, и в таких случаях о связанной с нею опас-
ности говорилось приглушенно, а о страхе вообще не говорили. В сущности,
вполне безобидное развлечение. Но в иных случаях выбирался более трево-
жащий маршрут, следуя которому любовник в приливе нежной грусти воспоми-
наний мог бы сказать своей подруге: "Как раз здесь в те времена я так
тебя хотел, а тебя не было". Этих туристов, ведомых страстью, узнавали с
первого взгляда: они как бы образовывали островки шепота и признаний
среди окружающего их гула толпы. Именно они, а не оркестры; игравшие на
всех перекрестках, знаменовали собой подлинное освобождение. Ибо эти
восторженные парочки, жавшиеся друг к другу и скупые на слова, провозг-
лашали всем торжеством и всей несправедливостью своего счастья, что чума
кончилась и время ужаса миновало. Вопреки всякой очевидности они хлад-
нокровно отрицали тот факт, что мы познали безумный мир, где убийство
одного человека было столь же обычным делом, как щелчок по мухе, познали
это вполне рассчитанное дикарство, этот продуманный до мелочей бред, это
заточение, чудовищно освобождавшее от всего, что не было сегодняшним
днем, этот запах смерти, доводивший до одури тех, кого еще не убила чу-
ма; они отрицали наконец, что мы были тем обезумевшим народом, часть ко-
торого, загнанная в жерло мусоросжигательной печи, вылетала в воздух
жирным липким дымом, в то время как другая, закованная в цепи бессилия и
страха, ждала своей очереди.
рый, торопясь добраться до окраины, шагал в этот послеобеденный час сре-
ди звона колоколов, грохота пушек, музыки и оглушительных криков. Его
работа продолжалась, болезнь не дает передышки. На город спускался нес-
равненно прекрасной дымкой тихий свет, и в него вплетались прежние запа-
хи - жареного мяса и анисовой водки. Вокруг Риэ видел запрокинутые к не-
бу веселые лица. Мужчины и женщины шли сцепив руки, с горящими глазами,
и их желание выражало себя лихорадочным возбуждением и криком. Да, чума
кончилась, кончился ужас, и сплетшиеся руки говорили, что чума была изг-
нанием, была разлукой в самом глубинном значении этого слова.
ние месяцев читал на лицах прохожих. Сейчас достаточно было оглядеться
кругом. Люди дожили до конца чумы со всеми ее бедами и лишениями, в кон-
це концов они влезли в этот костюм, - в костюм, который предписывался им
ролью, уже давно они играли эту роль эмигрантов, чьи лица, а теперь и
одежда свидетельствовали о разлуке и далекой отчизне. С той минуты, ког-
да чума закрыла городские ворота, когда их существование заполнила собой
разлука, они лишились того спасительного человеческого тепла, которое
помогает забыть все. В каждом уголке города мужчины и женщины в различ-
ной степени жаждали некоего воссоединения, которое каждый толковал
по-своему, но которое было для всех без изъятия одинаково недоступным.
Большинство изо всех своих сил взывало к кому-то отсутствующему, тяну-
лось к теплоте чьего-то тела, к нежности или к привычке. Кое-кто, подчас
сам того не зная, страдал потому, что очутился вне круга человеческой
дружбы, уже не мог сообщаться с людьми даже самыми обычными способами,
какими выражает себя дружба, - письмами, поездами, кораблями. Другие,
как, очевидно, Тарру - таких было меньшинство, - стремились к воссоеди-
нению с чем-то, чего и сами не могли определить, но именно это неопреде-
лимое и казалось им единственно желанным. И за неимением иного слова
они, случалось, называли это миром, покоем.
лась, гул голосов крепчал, и ему чудилось, будто предместья, куда он
направлялся, отодвигаются все дальше и дальше от центра. Постепенно он
растворился в этом гигантском громкоголосом организме, он все глубже
вникал в его крик и одновременно понимал, что в какой-то степени это и
его собственный крик. Да, все мы мучились вместе, и физически и душевно,
во время этих затянувшихся, непереносимо трудных каникул, от этой ссыл-
ки, откуда нет выхода, от этой жажды, которую не дано утолить. Среди
нагромождения трупов, тревожных гудков санитарных машин, знамений, пода-
ваемых так называемой судьбой, упрямого топтания страхов и грозного бун-
та сердец беспрерывно и отовсюду шел ропот, будораживший испуганных лю-
дей, твердивший им, что необходимо вновь обрести свою подлинную родину.
Для всех них подлинная родина находилась за стенами этого полузадушенно-
го города. Она была в благоухании кустарника на склонах холмов, в морс-
кой глади, в свободных странах и в весомой силе любви. И к ней-то, то
есть к счастью, они и жаждали вернуться, с отвращением отводя взоры от
всего прочего.
и в этом стремлении к воссоединению. Он шел и шел, его толкали, оклика-
ли, мало-помалу он достиг менее людных улиц, и тут он подумал, что не
так-то важно, имеет все это смысл или не имеет, главное - надо знать,
какой ответ дан человеческой надежде.
ближних, почти пустынных улицах предместья. Были люди, которые держались
за то немногое, что было им отпущено, жаждали лишь одного - вернуться
под кров своей любви, и эти порой бывали вознаграждены, Конечно, кое-кто
бродил сейчас одиноко по городу, так как лишился того, кого ждал. Счаст-
ливы еще те, которых дважды не постигла разлука, подобно тем, кто до на-
чала эпидемии не сумел сразу построить здания своей любви и в течение
многих лет вслепую пытался найти недостижимо трудное согласие, которое
спаяло бы жизнь двух любовников-врагов. Вот эти, подобно самому Риэ,
имели легкомыслие рассчитывать на все улаживающее время; этих навеки
развело в разные стороны. Но другие, как, например, Рамбер, которому
доктор сказал нынче утром: "Мужество, мужество, теперь мы должны дока-
зать свою правоту", такие, как Рамбер, не колеблясь, нашли отсутствующе-
го, которого, как им думалось, уже потеряли. Эти будут счастливы, хотя
бы на время. Теперь они знали, что существует на свете нечто, к чему
нужно стремиться всегда и что иногда дается в руки, и это нечто - чело-
веческая нежность.
мих непредставимому, - вот тем ответа нет. Тарру, очевидно, достиг этого
труднодостигаемого мира, о котором он говорил, но обрел его лишь в смер-
ти, когда он уже ни на что не нужен. И вот те, кого Риэ видел сейчас,
те, что стояли в свете уходящего солнца у порога своих домов, нежно об-
нявшись, страстно глядя в любимые глаза, - вот эти получили то, что хо-
тели, они-то ведь просили то единственное, что зависело от них самих. И
Риэ, сворачивая на улицу, где жили Коттар и Гран, подумал, что вполне
справедливо, если хотя бы время от времени радость, как награда, прихо-
дит к тому, кто довольствуется своим уделом человека и своей бедной и
страшной любовью.
наться, что он ее автор. Но прежде чем приступить к изложению последних
событий, ему хотелось бы в какой-то мере оправдать свой замысел и объяс-
нить, почему он пытался придерживаться тона объективного свидетеля. В
продолжение всей эпидемии ему в силу его профессиональных занятий прихо-
дилось встречаться со множеством своих сограждан и выслушивать их излия-
ния. Таким образом, он находился как бы в центре событий и мог поэтому
наиболее полно передать то, что видел и слышал. Но он счел нужным сде-
лать это со всей полагающейся сдержанностью. В большинстве случаев он
старался передать только то, что видел своими глазами, старался не навя-
зывать своим собратьям по чуме мысли, которые, по сути дела, у них самих
не возникали, и использовать только те документы, которые волею случая
или беды попали ему в руки.
мел сохранить известную сдержанность, как оно и подобает добросовестному
свидетелю. Но в то же время, следуя законам душевной честности, он соз-
нательно встал на сторону жертв и хотел быть вместе с людьми, своими
согражданами, в единственном, что было для всех неоспоримо, - в любви,
муках и изгнании. Поэтому-то он разделял со своими согражданами все их
страхи, потому-то любое положение, в какое они попадали, было и его
собственным.
водить в основном лишь документы, записи и слухи. Но ему приходилось
молчать о своем личном, например о своем ожидании, о своих испытаниях.
Если подчас он нарушал это правило, то лишь затем, чтобы понять своих
сограждан или чтобы другие лучше их поняли, чтобы облечь в наиболее точ-
ную форму то, что они в большинстве случаев чувствовали смутно. Откро-
венно говоря, эти усилия разума дались ему без труда. Когда ему не тер-
пелось непосредственно слить свою личную исповедь с сотнями голосов за-
чумленных, он откладывал перо при мысли, что нет и не было у него такой
боли, какой не перестрадали бы другие, и что в мире, где боль подчас так
одинока, в этом было даже свое преимущество. Нет, решительно он должен
был говорить за всех.
доктор Риэ. Речь шла о том, о ком Тарру как-то сказал Риэ: "Единственное
его преступление, что в сердце своем он одобрил то, что убивает детей и
взрослых. Во всем остальном я его, пожалуй, понимаю, но вот это я вынуж-
ден ему простить". И совершенно справедливо, что хроника оканчивается
рассказом об этом человеке, у которого было слепое сердце, то есть оди-
нокое сердце.
нуть в переулок, где жили Гран с Коттаром, его остановил полицейский
патруль - этого уж он никак не ожидал. Вслушиваясь в отдаленный гул
празднества, Риэ рисовал в воображении тихий квартал, пустынный и без-
молвный. Он вынул свое удостоверение.
масшедший в толпу стреляет. Подождите-ка здесь, ваша помощь может еще
понадобиться.
Корнев Павел
Орлов Алекс
Маккэфри Энн
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Вронский Константин