чал повторять про себя С тех пор не ел С тех пор не ел - тихо лежа в се-
не, дожидаясь, чтобы мужчины поели и ушли в поле, пытаясь вспомнить,
сколько дней прошло с того ужина в пятницу, в джефферсонском ресторане,
покуда название дня недели не стало важнее, чем пища. Так что, когда
мужчины наконец ушли и он спустился, вылез на свет бледно-желтого лежа-
чего солнца и подошел к кухонной двери, он даже не спросил поесть. Он
собирался. Чувствовал, как выстраиваются в уме грубые слова, протискива-
ются к языку. А потом к двери подошла тощая, продубленная женщина, пог-
лядела на него, и он по ее испуганному, ошарашенному взгляду понял, что
она его узнала, и думая Она меня знает. И досюда дошло услышал свой ти-
хий голос: "Скажите, какой сегодня день? Я просто хотел узнать, какой
сегодня день".
же тощее, такое же неутомимое и такое же измочаленное. Она сказала: "По-
шел отсюда! Вторник! Пошел отсюда! Мужа позову!"
бежал. Он не помнил, как побежал. Одно время он думал, будто бежит к ка-
кой-то цели, которая вдруг вспомнилась в самом беге, так что уму нет
нужды трудиться и вспоминать, зачем он бежит, - ибо бежать было нетруд-
но. Даже совсем легко. Он сделался совсем легким, невесомым. Даже на
полном ходу ему казалось, что ноги шарят по нетвердой земле медленно,
легко и нарочно наобум - пока он не упал. Он не споткнулся. Просто пова-
лился - все еще думая, что он на но" гах, что еще бежит. Но он лежал -
ничком в мелкой канавке на краю пашни. Потом вдруг сказал: "Надо бы
встать". Когда он сел, оказалось, что солнце, на полпути к полудню, све-
тит на него с противоположной стороны. Сперва он подумал, что просто по-
вернулся кругом. Потом понял, что уже вечер. Что, когда он упал на бегу,
было утро, а сейчас, хотя ему показалось, что он сел сразу, - уже вечер.
"Заснул, - подумал он. - Больше шести часов проспал. Наверно, уснул на
бегу и сам этого не заметил. Вот что со мной было".
Любой миг мог прийтись на любую пору; каждая отсекалась двумя движениями
век, без переходов Он понятия не имел, когда перейдет от одного к друго-
му, когда обнаружит, что спал, не помня, как ложился, когда обнаружится,
что он идет, не помня, как проснулся. Иногда ему казалось, что ночь сна
- в сене, в канаве, в заброшенном сарае - сменяется другой ночью без
дневного промежутка, без просвета, во время которого видишь, куда бе-
жишь; что на смену дню приходит другой день, заполненный тревогой и
бегством, без ночи между ними, без всякого промежутка для отдыха - слов-
но солнце не садилось, а повернуло над горизонтом и по той же дуге пока-
тилось вспять. Уснув на ходу или даже за питьем - на четвереньках, у
родника, - он никогда не знал, что откроется его глазам в следующее
мгновение - солнечный свет или звезды.
червями издырявленный плод; иногда он заползал в поле, пригибал и обгла-
дывал спелые початки кукурузы, твердые, как терка. Он постоянно думал о
еде, воображал разные блюда, пищу. Думал о том ужине, ждавшем его на
кухне три года назад, и заново переживая неторопливый и уверенный замах
своей руки перед тем, как пустить тарелку в стену, корчился в муках со-
жаления и раскаяния. Но в один прекрасный день голод пропал Это произош-
ло неожиданно и мирно. Он остыл, успокоился. Однако он знал, что есть
должен. Он заставлял себя съесть гнилой плод, твердый початок; жевал
медленно, не чувствуя вкуса. Он поедал их в громадных количествах, расп-
лачиваясь за это приступами кровавого поноса. И сразу же его вновь обу-
ревал голод, позыв к еде Но теперь он был одержим не едой, а необходимо-
стью есть. Он пытался вспомнить, когда он ел в последний раз по-челове-
чески, горячую пищу. По ощущениям припоминал какой-то дом, хибарку. Дом
или хибарку, белых или черных - он не мог вспомнить. Затем, сидя тихо, с
выражением блаженной озадаченности на изможденном, больном, заросшем ли-
це, он почуял негра. Замерев (он сидел спиной к дереву у родника, отки-
нув голову, сложив руки на коленях, с измученным и покойным лицом), он
чуял и видел негритянскую еду, негритянскую пищу. Это было в комнате. Он
не помнил, как попал туда. Но все в комнате дышало бегством и внезапным
ужасом, словно люди бежали отсюда недавно, вдруг, в страхе. Он сидел за
столом, ждал, ни о чем не думал - в пустоте, в молчании, дышавшем
бегством. Потом перед ним оказалась еда, появилась вдруг между длинными
проворными черными ладонями, которые тоже удирали, не успев опустить та-
релку. Ему чудилось, будто среди звуков жевания, глотков, он слышит, не
слыша, вой ужаса и горя - тише вздохов, раздававшихся вокруг. "Тогда это
было в хибарке, - подумал он. - И они боялись. Брата своего боялись".
не спал и, казалось, не испытывал в сне нужды - точно так же, как скло-
нял свой желудок к приему пищи, которой тот как будто не желал и в кото-
рой не нуждался. Желание было странное - в том смысле, что он не мог ус-
тановить ни истоков его, ни мотивов, ни подоплеки Он обнаружил, что пы-
тается вычислить день недели Как будто только сейчас у него наконец поя-
вилась настоятельная и срочная потребность вычеркнуть истекшие дни из
тех, что отделяли его от цели, от определенного дня или поступка, - так,
чтобы не получилось нехватки или перебора. И с этой потребностью на уме
он провалился в беспамятство, которое заменяло ему теперь сон. Когда он
проснулся на росно-сером рассвете, потребность эта была настолько отчет-
ливой, что уже не казалась странной.
из кармана бритву, помазок, мыло. Но свет еще слишком слаб, чтобы отчет-
ливо разглядеть свое лицо в воде, поэтому он садится у родника и ждет,
пока не развиднеется окончательно. Затем он взбивает на лице холодную
обжигающую пену, терпеливо. Рука дрожит; несмотря на срочность дела, он
охвачен истомой и должен подгонять себя. Бритва тупа; он пробует править
ее на башмаке, но кожа залубенела и мокра от росы Он бреется - с грехом
пополам. Рука дрожит; получается не очень чисто, несколько раз он режет-
ся и останавливает кровь холодной водой. Он прячет бритвенные принадлеж-
ности и уходит. Шагает напрямик, пренебрегая более легким путем, - по
грядам. Вскоре он выходит на дорогу и возле нее садится Это - тихая до-
рога, она и появляется тихо и тихо исчезает, бледная пыль ее размечена
лишь узкими и редкими следами колес да копытами лошадей и мулов и лишь
кое-где - отпечатком человеческой ступни Он сидит у дороги, без пиджака,
в рубашке, некогда белой, и брюках, некогда глаженых, а теперь замусо-
ленных и заляпанных грязью, с изможденным лицом в кустиках щетины и пят-
нах запекшейся крови, медленно дрожа от усталости и холода, но поднима-
ется солнце и согревает его Немного погодя из-за поворота выходят два
негритенка, приближаются. Не видят его, пока он их не окликает; они ос-
танавливаются как вкопанные, глядят на него бело-выпученными глазами.
"Какой нынче день? - повторяет он. Они не говорят ни слова, глядят на
него. Он слегка двигает головой. "Идите", - говорит он. Они идут. Он не
провожает их взглядом Сидит, как будто созерцая место, где они стояли, -
словно, уйдя, они всего лишь вышли из двух раковин. Он не видит, что они
бегут.
себя засыпает, ибо следующее, что доходит до него, - это оглушительное
громыхание, дребезжание разболтанного дерева и железа и топот копыт. От-
крыв глаза, он видит вылетающую за поворот, из виду вон, телегу, озираю-
щихся на него седоков и руку возницы с кнутом, который взлетает и пада-
ет. "Тоже узнали, - думает он - И они и та белая. И негры, у которых я
ел тогда. Любой из них мог бы меня схватить, если им этого хочется. Ведь
им же всем этого хочется: чтобы меня схватили. Только они сперва убега-
ют. Все хотят, чтобы меня схватили, а когда я выхожу к ним и хочу ска-
зать: Вот я Да я бы сказал Вот я Я устал Я устал бежать Устал нести свою
жизнь как корзинку с яйцами, они убегают. Будто есть правила, как меня
ловить, а поймать меня так - будет не по правилам".
раньше, чем она появляется перед глазами. Он не показывается, пока по-
возка не поравнялась с ним. Тогда он выступает вперед и говорит: "Эй".
Повозка останавливается - рывком вожжей. Голова негра поворачивается -
тоже рывком; его лицо тоже делается изумленным, затем, с узнаванием,
приходит ужас.
бе не сделаю.
из виду, под взмахи кнута. Но Кристмас уже повернулся и снова вошел в
лес.
холм, что топь, что лощина. Но он не спешит. Он движется, как человек,
знающий, где он есть, и куда ему надо, и сколько у него времени, точно,
до минуты, - чтобы туда попасть. Как будто он желает увидеть родную зем-
лю во всех ее видах - в первый и в последний раз. Он вырос и возмужал на
природе, чьи силы определили и внешность его, и склад ума, но, как не
умеющий плавать матрос, не узнал, каков ее настоящий облик и какова она
на ощупь. Вот уже неделю он крался и скрывался по укромным ее местам, но
по-прежнему чужд был самим непреложным законам, которым должна повино-
ваться земля. Он идет ровным шагом, и поначалу ему кажется, будто от
этого, - от того, что он смотрит и видит, - на душе у него так тихо,
мирно, покойно; но вдруг его осеняет. Он ощущает в себе сухость, лег-
кость. "Мне больше не надо беспокоиться о еде, - думает он. - Вот в чем
дело".
Василенко Иван
Березин Федор
Куликов Роман
Шилова Юлия
Юрьев Сергей
Свержин Владимир