тихо сказал: - В городе.
соответствии с законом отражения. Закон отражения работал, о чем
свидетельствовало мнимое изображение аляповатого букета, составленного как
раз вопреки всем мыслимым и немыслимым законам красоты. Вперемежку
натыканные георгины, розы, какие-то зеленые веники укропа, опять же
георгины, гладиолусы и еще бог знает что создавали общее траурное
настроение. Такие букеты обычно составляют в спешке на похоронах из
цветов, принесенных многочисленными знакомыми и родственниками покойного.
Не хватало только едкого хвойного запаха. Варфоломеев чуть подвернул
зеркальную плоскость, скользя взглядом по алюминиевому горизонту
подоконника. В чистом, стерильном, как и все вокруг, стекле висело синее,
даже ультрамариновое небо. Казалось, он не лежит в эксгуматоре, а летит в
пассажирском лайнере. Он приподнял зеркальце, стараясь заглянуть за
алюминиевый горизонт, и обнаружил внизу редкие белые барашки, кудрявые и
легкие, как на голове Феофана.
Брось, не расстраивайся, вид приличный, знаешь, какие синюшные попадаются.
Бррр.
понимаешь, совсем дохлые.
но прежде, чем уйти, попросил: - Петрович, дай газетку почитать. Я после
обеда верну.
Урса, подталкивая впереди сервировочный столик.
Феофан подморгнул больному, - вон на тумбочке лежит. А я пошел. Жду,
голубушка, с нетерпением...
варфоломеевских покоев.
его под подбородок больного. Потом взгляд ее упал на анкету и она, чуть
улыбаясь, пробежала ее агатовыми глазками.
было? - Голубенький серпик промелькнул перед глазами землянина и иноземные
руки обняли его забинтованную шею. - Вот так, подгузничек, чтоб не
запачкаться. Не больно? Конечно, не больно, я потихоньку. Глотать можете,
Петрович? Ну и хорошо, будем бульончик кушать.
лежащему телу, принялась кормить и приговаривать:
не хватает, приходится прибегать к услугам больных. Что вы так
подозрительно смотрите на меня? Думаете, обманула, соврала, мол,
безработная. Не обманула, была безработная вчера, а теперь, спасибо вам,
обратно взяли. Так что сначала я вас вчера спасла, а теперь вы мне
помогли. Ну и здорово вам досталось. Я еще сама обратила внимание,
подозрительный какой-то, вопросы задает, а потом, как вы со старичком к
гильотине побежали, у меня сердце упало - неужели, думаю, получится. Но
здорово вам охранник влепил, у них же тренировка, похлеще гильотины будет.
Но потом уж испугалась, подбежала, а вы умираете! Меня господин
приват-министр спрашивает: "Что с ним?". Я говорю, умирает. А он мне
говорит: как можно умереть от такого пустяка? Ведь вокруг никто не верил,
что такое возможно, все смеются, а я кричу: в реанимационную! Вы уж
извините.
ложку.
двадцать пять тысяч сорок восемь, ах нет, теперь уже просто сорок. Если
новых гильотин не построят, ждать лет двести, и то, если приват-министра
не переизберут.
ее стали печальными.
вернулась с вопросом:
каком Эксгуматоре проверку проходили?
съехал набок. - Это чтоб народ успокоить, все-таки обидно, одним -
очередь, другие просто так - раз и все. Но ведь никто из них не знает... -
Урса всплеснула руками. - Господи, так ведь и вы, наверно, не знали, иначе
зачем таким путем, а я, глупая, все разболтала...
одной руке он держал баранью ногу, а другой потрясал "Утренней правдой".
Феофан. - Ах, сволочи, ах, паразиты, приват-кретины, ишь, чего удумали,
деэксгуматорщики паршивые. Петрович, ты посмотри, что они пишут!
Трагически погибли, соболезнования родным и близким...
построили эту дрянь. Испытанипрошло успешно, - коверкал газетный язык
Феофан. - Ублюдки посттехнократические. Глянь сюда, - Феофан ткнул ногой в
портрет приват-министра, тот вмиг покрылся жирным бараньим соком. -
Красавец, любимчик масс, приват-дерьмо...
закрыла глаза, чтобы не видеть такого богохульства.
люблю. - Феофан с огромным напряжением менял регистры своего голоса.
остатки обеда.
Ведь не доложишь же, а надо бы, я и сам им могу сказать в лицо.
метишь?
Болела шея, болела душа. И вот наконец человеческая реакция, злая, добрая,
неудержимая. Кажется, он второй раз совершал посадку на эту странную
планету, но теперь не в зыбкий, обманчивый мираж, а на твердую, с
питательным перегноем почву.
кристаллами прошлогоднего снега, и прислушивался со страхом, не зазвенит
ли еще колокольчик, не зацокают ли костяные копытца? Нет, кажется,
успокоилось. Он лег и стал засыпать под завывание раннего зимнего вечера.
Вдруг послышался легкий шорох или даже скрежет. Евгений приподнял с
кушетки голову и посмотрел на окно. Шорх, шорх, - кто-то извлекал звуки
высохшим деревянным смычком. Это ее знак, это знак ему. Сколько прошло
времени с тех пор, как про него совсем забыли? Неделя? Месяц, два? Он не
считал дней, их все равно было слишком много. Где она была раньше, почему
не пришла и не разъяснила следствию? Ах нет, он не в праве, он должен
знать: раз она не приходит, значит, не может. Но вот же пришла! Евгений
добрался до окна и сквозь решетку тихо постучал. Не слышит - шорх, шорх,
продолжает звать наобум. Что же, Евгений постучал погромче. Кажется,
услыхала. Шорох прекратился, музыкант поднял смычок, дожидаясь вступления
напарника в нужном музыкальном месте.
прутья. Шорх, шорх - ответили снаружи. Тук, тук, тук - не унимались
костяшки худых пальцев. Шорх, шорх, шорх - радостно поддержала сухая
веточка. Разыгрались, разговорились. О чем? Не понять. Неужели их
секретный язык потрудней инопланетного будет?
таки он здесь в тепле, да и поздно. Вот и свет зажгли, пусть идет домой,
расскажет отцу, обрадует, жив, здоров, мол, Евгений, в своем уме, нотную
грамоту не забыл. Он дождался, пока прекратятся последние попытки за
окном, и лег обратно. Теперь и у него снова замаячила надежда. Напрасно
его уверяли, будто ему все приснилось - и Застава, и Соня, и их
взаимопонимание. Ха, Евгений улыбнулся, - фотомонтаж, фальшивка. Оптика не
человек, соврать не может. Но главное - теперь, теперь он знал, Соня не
Андреев Николай
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Свержин Владимир