полю мяч и решил начать свой прорыв к воротам. -- Это важнее. По мне -- ==
пусть совсем немая, лишь бы в койке хорошо выступала... Мне надо было успеть
забросить мяч до того, как мы приедем в цирк. Абакумов слишком часто ходил в
свою ложу -- не могло того быть, чтобы там не подбросили пару микрофонов. --
Я одну такую знаю... -- начал я нашептывать со сплетническим азартом. -- Вот
это действительно гроссмейстерша! И молчит. Из-за нее наш Сергей Павлович
совсем обезумел... Ч- Крутованов? -- удивился Абакумов. И сразу же сделал
стойку: -- Ну-ка, ну-ка!.. -- Он этой бабе подарил алмаз лСаксония"... --
Что за алмаз? -- Его Пашка Мешик выковырнул из короны саксонских королей. В
Дрездене дело было... -- Чего-чего-о?! -- Точно, в сорок седьмом, он его на
моих глазах отверткой выковырнул! -- И что? -- И велел мне передать только
что назначенному замминистра Крутованову. Ч- Зачем? -- Чтобы вправить алмаз
в рукоять кинжала и подарить его от имени работающих в Германии чекистов
Иосифу Виссарионовичу. -- Ай-яй-яй! -- застонал от предчувствия счастья
Абакумов. -- А почему Крутованов? Я доброжельно посмеялся: Вы же Пашку
Мешика знаете -- он на всех стульях сразу посидеть хочет. Сам-то он на
верхние уровни не выходит, а через Крутованова и его свояка запросто можно
поднести такой презент и их благоволением заручиться кстати... Ч
Так-так-так... -- зацокал языком Абакумов, башкой замотал от восторга. --
Ах. молодцы! Ах. умники!.. Но ведь не вручили?.. Я покивал огорченно. -- Ну
и как же всплыл этот камешек вновь? ~ У меня агент есть, ювелир. Он много
лет выполняет заказы Анны Ивановны Колокольцевой, жены нашего известного
писателя Колокольцева... Надо же, ядрена вошь! -- искренне возмутился
Абакумов. -- Писатели -- сортирных стен маратели! Сроду я не слыхал, не
читал такого писателя, а своих ювелиров держат! Я усмехнулся: Наверное,
читали, Виктор Семеныч! Забыли просто. Он ведь помимо книг, подробные романы
пишет нам. Агентурная кличка Барсук... ~ Да-а?.. Черт его знает, всех не
упомнишь!.. Так что с ювелиром? И с бабой этой? -- А у бабы этой, у
Колокольцевой, видать, промеж ляжек медом намазано: во всяком случае,
Крутованов шесть лет с ней живет, дорогие подарки делает. А она его
тетюшкает и нежит, любовь у них неземная, и баба эта -- жох, потихоньку,
молча, с подарками гешефты проворачивает... -- Продает, что ли? -- Ну да!
Продает! Она ничего не продает -- она только покупает! Драгоценности у нее
невероятные... -- Откуда? Штука в том, что у нее, кроме мужа и Сергея
Павловича, есть еще один хахаль. -- Вот блядь какая! -- рассердился
Абакумов. -- Сколько же ей садунов надо? -- Нет, Виктор Семеныч, она не от
похоти кувыркается -- интерес, можно сказать, возвышенный у нее. Любовник
этот -- Лившиц, Арон Лившиц... -- Скрипач? -- Да, скрипач. Главный наш
скрипач. И мадам крутит им всем троим рога, как киргиз баранте... -- Ага. Ну
и что ювелир-то?.. -- Ювелир донес мне на днях. что привезла она камень в
оправе -- оценить. Невиданной красоты камешек и размера тоже. Я не
поленился, подъехал. И -- обомлел: этот самый камень я три года назад отдал
Крутованову. -- Ошибиться не мог? -- быстро спросил Абакумов, и по его
прищуренным глазкам, наморщенному лбу было отчетливо видно, как он начинает
заплетать будущую гениальную интригу. Ч- Ошибиться трудно, Виктор Семеныч,
-- там на оправе, в платиновой розочке, написано лРекс Саксония". Ч- Ясно.
Давай дальше, -- заторопил Абакумов. -- Ну, ювелир ей сказал: камень должен
стоить триста пятьдесят -- четыреста тысяч. Она подумала, что-то прикинула,
посчитала и говорит: к вам, мол, завтра с этим камнем придет человек, вы
скажите, что вещь стоит двести пятьдесят тысяч, не меньше. -- Понял, --
кивнул Абакумов. -- Назавтра муж явился прицениваться. -- Не совсем.
Назавтра явился Лившиц -- ювелир его сразу узнал: личность известная,
фотографии во всех газетах... А муж явился еще через день. -- Значит, эта
сучара слупила за дареный камень с них обоих? -- восхитился министр. --
Выходит... Ч- А зачем ей такие деньги? -- с искренним интересом спросил
Абакумов. -- Чего она с ними делает? -- Оборотный капитал. Другие камни
покупает. У нее коллекция будь-будь! Алмазный фонд! -- Ах, друг Сережа мой
прекрасный! -- тихо стонал от охотничьего восторга Абакумов, ощущавший
непередаваемую радость: силок затягивался на шее врага! -- И Пашка Мешик-то,
тоже орел! Друг ситный, сидит в Киеве, жрет галушки и помалкивает, мне ни
гугу... ХЛинкольн" затормозил плавно у ярко освещенного подъезда цирка, и мы
не успели привстать с сидений, а уж комиссар охраны, дымящийся потным паром,
маячил снаружи, дожидаясь команды нажимать на ручку, распахивать дверь. Но
Абакумов не торопился в свою ложу, а удобнее уселся на черном шевровом
сиденье, смотрел на меня -- сквозь меня, как на снегопад за синеватым
бронированным стеклом. Потом отвел взляд в сторону, сказал грустно: -- И ты
тоже помалкиваешь... гамбиты свои разыгрываешь... Почему?! ~ Я должен был
собственными глазами на камешек глянуть, -- внушительно сказал я. -- ==
Дело-то серьезное, Виктор Семеныч. -- Ну, глянул... и... -- И позавчера к
вам записался на прием. А вы только сегодня появились. -- Верно... --
задумчиво сказал Абакумов, хлопнул легонько меня по плечу и тихо похвалил --
Молодец, Пашка Удружил... И я решился скинуть последнюю карту, козырную
шестерочку: -- Если эту Колокольцеву нежно взять за вымечко, само собой, в
надлежащей обстановке, мы там и другие интересные вещички выудим... Думаешь?
Уверен. Он ей конфискованные драгоценности дарил. Хорошо, -- кивнул министр.
-- Займись этим незамедлительно. Аккуратно все обставь, без шухера, чтобы
Крут ни о чем не догадался, пока досье не будет готово. -- Слушаюсь, товарищ
генерал-полковник, -- кивнул я, глядя, как переминается на морозе комиссар
охраны. Ч- Но вы же велели собираться в Ленинград? Абакумов посмотрел на
меня искоса, усмехнулся и отрубил: -- Отставить! Не надо... Досье на
пострела нашего мне сейчас нужнее. А в Ленинграде авось и без тебя
справятся... Да, в Ленинграде и без меня неплохо справились -- == всех
партийных командиров перебили! Боже мой, на какой риск я пошел тогда, сдав
Крутованова министру! Только чтобы не поехать в Питер! Может быть, именно
тогда и родился, проснулся, ожил во мне тайный распорядитель моих поступков,
безошибочно дававший мне команды лможно! " или лнельзя! ". Ведь, сделав
ставку на заговор врачей и отбиваясь изо всех сил от ленинградского дела, не
мог я тогда предвидеть, что через несколько лет новые хозяева, прикидывая,
как избавиться от Абакумова и при этом не слишком сильно измараться, решили
в конце концов навесить на него ленинградское дело. И всех причастных
казнили. Господи! Ведь и меня бы замели обязательно! И казнили бы. Меня. Но
странный распорядитель моих поступков приказал мне в абакумовском
ллинкольне": лСдай Крутованова! Рискни! Можно! " Я и сдал его. На коротком
министерском проезде от Лубянки до цирка на Цветном бульваре. И выжил. --
Пошли, -- -- сказал Абакумов, приподнялся с сиденья, и ко- миссар охраны
мгновенно распахнул тяжелую блиндированную дверцу лимузина, вытянулся
лсмирно", ел глазами министра. Может, это и был тот Орлов, что с
доброжелательной откровенностью идиота поведал на процессе про абакумовский
патефон с выпивкой и закуской? Не знаю. Прелесть мимолетных встреч. Как
прекрасно, что он со мной не был знаком и не ехал с нами вместе! Он был на
суде и обо мне мог припомнить много интересного. А так -- совесть охранника
была чиста, как и его память. Он внес за нами в ложу чемоданчик-поставец,
щелкнул никелированными замками, извлек бутылку лНаполеона", лимонад лКахе-
тинский" и лЛагидзе", хрустальные бокалы и рюмки, вынырнул на миг за дверь,
вернулся с вазой душистых мандаринов и сливочно-желтых груш дюшес, воткнул в
розетку шнур телефона -- и исчез. Над нашими головами бился-заходился в туше
цирковой оркестр. Метались разноцветные огни, раскачивалась рябой маской
безликая морда амфитеатра, скачущий в петле манежа человек гортанно
выкрикивал: лА-ал-ле-е... го-оп! " И запах цирка бил мне в нос --
пронзительный, испуганный и наглый. Тяжелый дух звериной шкуры, визжащий
смрад мочи, вонь лошадиного пота, острый аромат мандариновых корок, дубовое
амбре старого коньяка -- все это было запахом мрачно сопящего рядом со мной
министра, это было живое благовоние Абакумова. А он с огромным любопытством
наблюдал нанайскую борьбу. Смешной номер: двое укутанных в шкуру мальчишек
отчаянно боролись, перекувыркивались, становились лна мост", выполняли
подсечки, и... упала шкура, а из нее выскочил один-единственный долговязый
акробат. Абакумов засмеялся, пригубил из рюмки, погонял коньяк за щекой,
сглотнул, поморщился и сказал с усмешкой: -- Вот так же Лаврентий Палыч с
Маленковым-сукой борется... Когда шкуры спустят друг с друга -- ОН выйдет...
Я был нем и неподвижен. Из приближенных я рукополагался в посвященные. Это
была удивительная хиротония -- под выкрики клоунов, в цирковом зловонии, в
лязге устанавливаемых на опилках решеток, в скачущем темпе циркового марша,
под возвещение инспектора манежа: лИрина-а Бугримова-а с дрессированными-и
хи-ищниками-и! "... Абакумов невесело чокнулся со мной: -- В трудное время
живем, брат Паша... Отвернулся от меня, с интересом понаблюдал, как дресси-
ровщица лавирует между львами и тиграми, скачущими по тумбам. заметил
рассеянно: -- Дреесировщику главное -- спину зверью не показывать... Это
есть, Пашка, вечный принцип нашей жизни: оглянись вокруг себя- не гребет ли
кто тебя... Я подхалимски подсунулся: -- Виктор Семеныч, я ведь на вашу
широкую спину надеюсь. -- Зря, -- махнул он рукой. -- Дом у нас огромный, и
никто в нем тебе не поможет, а насрать хочет каждый... Это уж у нас правило
такое: убиваем мы вместе, а умираем все врозь... АУДИ. ВИДЕ, СИЛЕ... Виктор
Семеныч! Да что с вами со всеми?! Неужели у всех действительно память
напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните! Припомните, как вы спросили
меня рассеянно-доброжелательно: -- А как личная-то жизнь у тебя?.. Напрягся
я весь, и сердце тревожно заныло, как под швом незажившая рана, а сказал я
небрежно, весело: -- Да ничего, устраиваюсь! Как-никак баб в стране на
восемь миллионов больше, чем нас, грешных... -- Ну-у? -- удивился Абакумов.
-- А мне-то показалось, что тебе из всех этих мильенов только одна и
пришлась по сердцу... С треском разлетелись швы на тайной моей ране, глубоко
упрятанной, мозжащей, незарастающей, как трофическая язва. И страх полоснул
холодом. Знает! Рука непроизвольно легла на карман кителя, где всегда лежал
загодя приготовленный лист с грифом: лСЕКРЕТНО. ЛИЧНО 261 МИНИСТРУ
ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СССР ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ АБАКУМОВУ В. С. ". --
Да ведь с бабами сроду не угадаешь, которой попадешь под ярем! -- все еще
шутя, как бы посмеиваясь, пытался я отпихнуться. -- Это-то верно, -- охотно
подтвердил министр. -- И что -- сладкий ярем у твоей евреечки?.. Знает. И
ведь тоже -- ни гуту! Пока не посчитал, что пора. Пора. РАПОРТ лНастоящим
докладываю Вам, что некоторое время назад я вступил в интимную связь с
гр-кой ЛУРЬЕ Р. Л. Отец упомянутой гр-ки -- бывший профессор ЛУРЬЕ Л. С.
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Андреев Николай
Круз Андрей
Никитин Юрий
Афанасьев Роман