Впервые в жизни он оказался среди людей, для которых его имя ничем не было
отягощено; вряд ли стоило думать, что они будут помнить детали всех мелких
баталий, происходивших на задворках империи за последние четыре сотни лет.
Вашингтон был не более чем еще одним уроженцем колоний, таким же, как
индусы, могавки, бирманцы, ацтеки и многие другие, и он наслаждался этой
своей затерянностью.
Следовало бы опасаться падения в случае, если новые полномочия окажутся ему
не по плечу. Но нет! Он знал, что в силах управиться со строительством и
повести американскую часть туннеля с тем же успехом, с каким он вел
британскую. И, понимая, что он не финансист, он знал тем не менее, как
говорить с денежными тузами, как объяснять им, что станется с их вкладами и
насколько выгодны эти вклады окажутся для них самих. Он рассчитывал в
основном на деньги вигов - хотя не исключал возможности того, что у тори
жадность перевесит политическую нетерпимость и они постараются примкнуть к
победителям, когда увидят, что их соперники быстро приближаются к
финансовому успеху.
более важное. В глубине души он вынашивал страстное желание, о котором не
говорил никому и никогда, - вернуть семье доброе имя. Никому и никогда -
кроме того дня. Он проговорился Марте, сестре, и она поняла его, хотя они
были всего лишь детьми. Это стремление так или иначе выражалось во всем, что
он делал, - ибо все, что он делал под своим именем, тем самым делалось под
именем благородного человека, который столь усердно трудился для своей
страны и в награду за свои усилия был осыпан градом английских пуль.
лишь тогда он понял, что уже давно слышит этот голос и не отвечает. Он
очнулся. Взял конверт, протянутый ему Дриггом, вскрыл его и прочел, затем
прочел еще раз, уже медленнее. Это было то, о чем говорил лорд Корнуоллис, -
машина была запущена; ему предлагали должность.
жилете и застегнул пиджак. С распечатанной запиской в руке он последовал за
секретарем в зал заседаний и остановился у края длинного темного стола. В
зале царила тишина, и все глаза были устремлены на Вашингтона; затем лорд
Корнуоллис со своего места во главе стола спросил:
двойную должность, в настоящий момент поделенную между сэром Уинтропом
Рокфеллером и мистером Макинтошем. Вы подтверждаете, что эти джентльмены
согласились с предлагаемым изменением?
предварительной оговоркой. Я хотел бы знать по данному вопросу мнение сэра
Айсэмбарда.
равно что оскорбить королеву в присутствии доброго англичанина; все равно
что в глаза назвать француза лягушатником. Сэр Айсэмбард Брэсси-Бранел
моментально вскочил и с силой уперся кулаками в полированный палисандр
стола; в глазах его пылал огонь, а побелевшие крылья носа подрагивали от
негодования. Маленький человечек, перед которым, когда он был в гневе,
дрожали мужчины много крупнее его; однако Вашингтон не задрожал - он был не
из тех, кто дрожит. Первый являлся прямой противоположностью второму, и это
бросалось в глаза: один тщедушный, другой высокий, один - пожилой, с холеной
кожей, с высоким лбом, который с возрастом становился все больше, лоб
другого был средней величины, а его коричневое лицо загрубело от солнца и
ветра. Один - одетый с иголочки английский джентльмен, от кончиков
лакированных, ручной работы, ботинок до аккуратной лысины на голове,
пространство между которой и ботинками заполнял портновский шедевр
непогрешимого Сэвила Роу ценою не менее чем в сотню гиней. Другой - хорошо
одетый житель колонии, чей костюм был хоть и первоклассным, но явно
провинциальным, как и его крепкие ботинки, предназначенные для того, чтобы
их носили, а не демонстрировали.
мое мнение!
мягкости тона фраза прозвучала зловеще.
Я против этого назначения, полностью против, и возражал против него, и
больше мне нечего сказать.
стул, - то с этим покончено. Я не могу принять назначение.
она была именно такой. Сэр Айсэмбард был обезоружен этим ответом, и, по мере
того как гнев улетучивался из него, словно воздух из проколотой шины, он
медленно опускался обратно на свое место.
Корнуоллис.
Предлагаемое изменение является очень серьезным. Я не могу обсуждать его,
если человек, который сам предоставил мне эту работу, душа строительства,
ведущий инженер и конструктор в мире, против. Я не могу, говорю это от всего
сердца, ловчить перед лицом такого решения.
безусловно, заслуживало внимания; быстрая смена выражений на нем отражала
работу могучего ума. Первый гнев уступил место изумлению, затем лоб его
задумчиво нахмурился, и, наконец, невозможность прийти к какому-то
определенному выводу вызвала на губах признак улыбки, быстрой, как
мелькнувшая тень.
говорить обо мне плохо - я ваш друг, верный и вполне к вам расположенный. Я
признаю высокое качество вашего классического воспитания. Бремя решения
теперь целиком ложится на мои плечи, и я не намерен уклоняться. У меня такое
чувство, что вы знаете об этих делах больше, чем говорите вслух; вам что-то
сообщили, иначе вы не были бы столь самоуверенны. Но быть посему.
Строительство туннеля должно продолжаться, а чтобы строить туннель, мы, по
всей видимости, должны иметь дело с вами. Я снимаю свои возражения. Я должен
признать, что вы достаточно дельный инженер, и, если вы будете повиноваться
распоряжениям и придерживаться моего проекта, строительство пойдет как надо.
было самум сильным проявлением чувств, которое он когда-либо себе позволял;
а тем временем со всех сторон послышался неразборчивый, но явно
одобрительный гомон. Молоток председателя ударил, перекрывая шум, -
совещание закончилось, решение принято, работы будут продолжены. Пока члены
правления поздравляли Вашингтона, а заодно и друг друга, сэр Айсэмбард
бесстрастно ожидал поодаль и, лишь когда инженер освободился, подошел к
нему:
подозвал кеб - двухколесный, высокий, черный и блестящий; водитель сидел
где-то наверху, зажав между пальцами поводья, которые тянулись вниз, к
одному их этих новомодных устройств, постепенно вытеснявших лошадей из
центральных районов Лондона. Здесь не было величественного, гордо
вышагивающего между оглоблями лошадиного муляжа; его заменял некий
приземистый механизм, черный металлический корпус которого, по форме
напоминавший кирпич, покоился на трех колесах. Переднее колесо несколько
повернулось на вертлюге, когда водитель потянул повод, и кеб легко подрулил
к тротуару; рывок за другой повод отключил двигатель, и экипаж плавно
остановился.
Лошадь была проклятием этого города; выделения, мухи, болезни, и ничего
больше. Ее заменил спокойный и надежный электрический мотор. От него ни
шума, ни вредных выхлопов, в отличие от первых моделей, паровых, - просто
батареи в багажнике; вы, вероятно, заметили провода на оглоблях. Теперь
закройте люк. Наш разговор будет сугубо приватным, и я не хочу, чтобы нас
слышали.
заглядывала сверху в слуховое отверстие, как заблудившаяся румяная луна.
повернулся к Вашингтону.
головы.
глазу на глаз. В любом случае, Айрис нынче вечером в Альберт-Холле, там у
них какой-то теологический балаган - так что обойдемся без сцен.
вдобавок она разделяет мои взгляды на жизнь. Когда я расскажу ей, что вы на
правлении объединились с моими противниками, чтобы отстранить меня от
руководства, что вы теперь, вероятно, желаете сами занять мой пост...
которую до этого занимал один из моих представителей. Что вы окончательно
пошли против меня. Когда я расскажу ей все это, она сразу поймет, почему
двери моего дома отныне закрыты для вас, и утром отошлет вам ваше кольцо с
посыльным прямо в ваш клуб. Наши деловые отношения сохраняются, потому что
другого выхода нет. Но ваша помолвка с моей дочерью разорвана, я больше не