был пить другую воду. Закон!
рук окунулись в воду. Старейший жрец не торопился, мягчил ладони. Остальные
омывались ниже по течению арыка. Уготасп сделал вид, что следует общему
примеру, но на самом деле рук мыть не спешил - примеривался, как бы доесть
свое, когда старцы на гостевую галерею двинутся. Так и вышло - Восгиспа,
отяжелевшего после утренней трапезы, повлекли со двора под руки, и он,
проводив толпу сонным взглядом, проворно обернулся к циновкам, за которыми
уже пристраивались в свой черед женщины. Он хлопнул в ладоши, торопя
нерадивиц, потом послюнил палец и начал подбирать с циновки крупную золотую
чешую. Она таяла во рту, оставляя привкус рыбьей печенки и водяного
чеснока...
позе, в которой низкородный хам должен разговаривать со старейшими из
Неусыпных. Юные побегушки, порхавшие то и дело с крытой галереи во
внутренние покои, дабы передать обитателям храма спешные новости, приносимые
простыми жителями города, задерживались попарно, а то и по три, чтобы
обсудить достоинства согбенного юноши, с самого начала утренней трапезы
валяющегося здесь, в рыжей пыли. Высокоглав, узкобедр. Маляр, кажется?
Тогда, наверное, умеет придать рукам нежность и не превышающую меры
щекотливость.
выскользнула из-под короткого наплечника глиняная выкупная бирка. Это
послужило поводом для нового залпа острых словечек и колких замечаний. Ах,
сколь пылкий нрав у этого юного хама - изнурять себя двойной работой, лишь
бы выкупить у храма право на чужедомную невесту! А ведь невеста, поди...
Здесь уже юные аристократки совершенно не стеснялись в выражениях. Хотя нет,
почему же невеста обязательно должна быть во сне брыклива и храпуча - есть и
среди хамочек увертливые, точно змейки, и тихие, как рыбки. Даже жалко
бывает порой, когда такая вот попадает на вонючее войлочное ложе немытого
маляра...
благословенной бесшумной молнии, убегающей от нечестивого грома. Пылкости
свойственна мстительность, и вполне возможно, что маляр собирается купить у
великих Спящих, коим принадлежит все живое и мертвое, жизнь своего врага?
Только пусть уж это будет не собиратель яджиша, а то от них во время
всесожжения такая вонь...
пытался охладить кровь, которая бежала к голове, и это удалось бы ему, если
бы он мог сосредоточиться. Но он никак не мог отделаться от мысли, что рядом
журчит прохладный арык, от струи которого, даже не шевельнув пальцем, он мог
отделить водяной шарик размером ровно в один глоток и, если бы эти
укрывающиеся в тени храмовые вестницы не удостаивали его непрерывным
вниманием, мог бы незаметно перенести этот глоток воды прямо к своим губам.
Но на него все время смотрят, а делать что-либо, не прикладая рук, считается
греховной ленью и наказуется немедленно. Гораздо меньшим грехом было бы
попросту встать и напиться из каменного лотка, по которому вода вытекает
из-под храмовой ограды, чтобы затем студеным арыком прожурчать по всей улице
до самого ее конца - но он не знает, кончилась ли утренняя трапеза в храме и
скоро ли пожалуют призванные им Неусыпные, ибо с того момента, когда они
появятся на галерее, он уже не посмеет пошевельнуться. Так что уж лучше не
терять почтительнейшей позы.
поклажу возле наклонных катков, ведущих прямо в подземные хранилища;
просители, не согласные с выделенной им долей за назначенный урок; родители,
большей частью глубокие старики, пришедшие справиться о здоровье матерей с
новорожденными, и просто любопытные, подслушивающие и подглядывающие возле
Храмовища, чтобы разнести любую новость раньше, чем объявит об этом с
Уступов Молений глас Спящих Богов. Кольцевая площадь, отделявшая Закрытый
Дом от прочих строений города, шумела и пылила.
открытыми ртами. На галерею из темноты внутренних покоев величественно
выплывали Неусыпные, разодетые пестро и причудливо, точно весенние бабочки.
Чем старше и плешивее выглядел почтенный жрец, тем пестрее и ярче были его
многочисленные платки, передники и наплечники.
раздался дребезжащий голос. - Но не лукавя и не словоблудя. Кратко.
старик с желтым, подергивающимся лицом. Еще никогда он так близко не видел
старейшего жреца, в торжественные дни отделенного от толпы внимающих
пологими ступенями святожарища.
дозволил мне говорить! - Инебел скосил глаза налево и направо, успокоился -
начал он правильно, ничего не переврал. - Имя мое - Инеисто-Белый, что и
подобает маляру, духом и телом принадлежащему Спящим. По уроку на семью и
уроку за выкуп дано мне было расписывать стены картинами, повествующими о
жизни посетивших нас Нездешних Богов. Рисовал я зверей невиданных, золотого
и угольного, чьи пасти окаймлены роговищем острым, как у мерзостной
ящерицы-гуны, передние лапы осенены опахалами, задних же нет вовсе. Чтобы
выполнить выкупной урок, вставал я до рассвета и доподлинно знаю, что и
звери чудные поднимались задолго до восхода утреннего светила.
настороженно смотрели прямо ему в рот и жрецы.
постигнуть их суть и назначение. Но мне это долгое время не удавалось, и я
смиренно полагал, что диковинные существа своим нелепым видом лишь веселят
взор Нездешних Богов... - Он вдруг спохватился, что говорит пространно и
неподобающе вольно; но никто не прерывал его и не ставил на место, значит,
можно было продолжать. - Но вскоре я увидел, что светлое обиталище
пришельцев доступно лишь взору нашему, но не слуху, и что по видимости одной
судил я о сущности и недвижного, и живого, полагая все равно беззвучным.
Между тем чудные звери несомненно издают громкие звуки, ибо боги
оборачиваются к ним, когда те разевают свои пасти, взлетев на возвышение
подобно пчелам или стрекозам. Крик их должен быть страшен даже Богам, и я
видел своими глазами, как сегодня утром одна из Богинь отшатнулась от
золотого зверя и заслонила свое блистательное ухо...
перестал даже дергать правой щекой. Что ж, пока юноша говорил только: я
видел. Но сейчас он скажет: я думаю... И не дернется ли тогда бешеной
гримасой желчное лицо, не махнет ли низшим жрецам, чтобы заломили руки
смельчаку, чтобы вырезали язык?
изгнать страх и сомнение, закончил:
зверей, и по тому, как поднимаются после него Нездешние боги, я смею
высказать то, что есть тайна, ибо этого нет в наших законах: звери
нездешние, золотой и угольный, есть по сути и назначению своему живые
"нечестивцы"!
Восгисп остался недвижим. Никто не смел молвить слова, пока не высказался
старейший, и снова склонившийся Инебел подумал, что теперь тишина затянется
надолго.
утаил ты ни зерна мысли своей, - скороговоркой, подчеркнуто обыденным тоном
проговорил Восгисп традиционную формулу поощрения за тайну. - Не за знание,
а за послушание законам причитается награда тебе, ибо тайна твоя нам
известна. Но коль скоро не провозглашено было о ней с Уступов Молений, то и
тебе, рабу, надлежит впредь забыть о сказанном. А сейчас - приблизься.
касаться его не стал, доски - уже само Храмовище, которого низкий люд может
коснуться разве что перед гибелью. Замер. Ждал. За спиной глухо роптали - да
и как заставишь молчать всех, кто слышал его слова? Ведь в том законе, что
алыми буквами написан по всей ограде Храмовища, вроде бы говорится: "Оживут
"нечестивцы", и тем кончится срок всему, что есть, и пребудет земля новая, с
новым законом". Так заучено было накрепко и передавалось из рода в род, а
проверить некому: буквы затейливые с каждой луной маляры подправляют, блеск
наводят, только прочесть некому - обучены тому одни Неусыпные.
вскинуло подбородок вверх. Думал - дощечка, а это была нога старейшего.
Инебел выпрямился. На груди легонько забрякала тонкая глиняная бирка. Сейчас
последует награда. Покрывало он уже получил - почетное голубое покрывало,
разделенное на восемь клеток, какого не бывало еще ни у кого в их доме. А
теперь он получит подушку. Пышную подушку из глубинных несминаемых
водорослей, обтянутую переливчатой тканью. Он отдаст это сокровище матери,
чтобы весь день прохожие с улицы могли смотреть и завидовать, ревниво
оглядывая родительское ложе, возвышающееся под свернутыми в рулон циновками,
ложе простых маляров, хранящее теперь эдакое богатство...
Шнурок лопнул, а шея сзади заныла, как от тупого пореза.
падало до самой земли и, отскочив, подпрыгивало до горла. Еще недавно он
ждал этого не как благостыни, а как спасения. А теперь не мог, не хотел
шевельнуть губами.
окриком - еще недавно такое желанное:
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Посняков Андрей
Грабб Джеф
Прозоров Александр