ему это только льстит, ибо чего стоило суждение Фаркварта?
действительно был человек неординарный. Грегори мало что слышал о нем.
и, как утверждают, на его счету было несколько достижений. Через год после
войны он с треском вылетел оттуда. Якобы за то, что нагрубил какой-то
большой шишке, чуть ли не самому маршалу Александеру. Славился он тем, что
вооружал против себя всех сотрудников. Поговаривали, что он черств,
зловреден, начисто лишен такта и чуть ли не с детской прямолинейностью
говорит другим, что о них думает.
ученый. Он хорошо помнил собственное замешательство во время выступления
Сисса, поскольку ничего не мог противопоставить его логическим выводам.
Вместе с тем он испытывал уважение к высокому уровню интеллекта, который
ощущал в этом человеке, напоминавшем птицу со слишком маленькой головкой.
уточняя, в чем, собственно, будет состоять его занятие.
старый, пожалуй, со времен средневековья не перестраивавшийся закоулок
центра, с темными, неуклюжими домами, в которых сияли неестественно
большие прозрачные застекленные ящики новых магазинов.
неметенного снега; Грегори удивился, что снег не успели затоптать.
Одинокая женщина в красной шляпке осматривала одетые в бальные платья
манекены с восковыми улыбками. Далее пассаж делал плавный поворот, на
сухой бетон ложились лиловые и белые квадраты витринных огней.
смех Сисса, и Грегори пытался разгадать его причину. Он хотел точно
воспроизвести в памяти звучание этого смеха, это показалось ему важным.
Сисс не был, вопреки производимому впечатлению, любителем внешних
эффектов; заносчивым был наверняка, поэтому смеялся, скорее всего, своим
мыслям и только по одному ему известному поводу.
худой, он поводил головой, как бы беседуя сам с собою. Грегори был слишком
погружен в свои мысли, чтобы наблюдать за ним, но автоматически сохранял
его в поле зрения. Прохожий был уже совсем близко. Вокруг становилось
темнее, в трех лавках огни не горели, витрины четвертой оказались заляпаны
известкой - ремонт. Только там, откуда шел одинокий прохожий, светились
несколько больших витрин.
медленнее. Оба остановились одновременно на расстоянии нескольких шагов.
Грегори еще не очнулся от своих мыслей, поэтому, хотя он и смотрел на
высокую фигуру стоящего напротив мужчины, лица его не видел. Он сделал еще
шаг, тот поступил точно так же.
друга. У того было плохо различимое в тени широкое лицо, претенциозно
надвинутая на лоб шляпа, слишком короткий плащ, так неловко стянутый
поясом, что его конец обматывал пряжку. С этой пряжкой было что-то не в
порядке, но у Грегори хватало собственных забот. Он двинулся, желая обойти
встречного, но тот загородил ему путь.
как стена замыкало весь пассаж. По ошибке он свернул в тупик, накрытый
стеклянной крышей.
что наблюдает за кем-то посторонним. Смуглая, не очень осмысленная
физиономия с волевой челюстью... А возможно, это был вовсе не признак
воли, а упрямства, ослиного упрямства - так он иногда думал.
выходу, испытывая смущение, словно его одурачили.
остановился, далеко, между освещенными пустыми лавками, и почти сразу
двинулся в глубь улочки по каким-то делам зеркального мира. Грегори с
раздражением поправил пояс на пряжке, сдвинул шляпу со лба и вышел на
улицу.
стеклянные двери. Грегори пробрался между столиками к лиловым огням бара.
Он был так высок, что ему не требовалось становиться на цыпочки, чтобы
сесть на трехногий табурет у стойки.
колокольчик. Грегори отпил глоток, лишний раз убедившись, что "Белая
лошадь" отдает сивухой и дерет в горле. Грегори не выносил этот сорт
виски. Но так получилось, что несколько раз подряд он наведывался в
"Европу" с юным Кинси и пил с ним именно "Белую лошадь"; с тех пор бармен
почитал его постоянным посетителем и не забывал о его пристрастиях.
Грегори встречался с Кинси, чтобы покончить с обменом квартиры. Он
предпочитал подогретое пиво, но стыдился заказывать его в таком шикарном
ресторане.
Он собирался за рюмкой виски выстроить все известные факты серии в единую
конструкцию, но не смог вспомнить ни одной фамилии, ни одной даты.
словно жаждал разбить их вдребезги. Глаза его на покрасневшей одутловатой
физиономии сузились, он зашептал:
в другой угол. Кто-то осторожно тронул Грегори за плечо, он молниеносно
обернулся, не в силах скрыть разочарования: перед ним стоял официант.
старался идти как можно быстрей. В кабине было темно: перегорела лампочка.
Он стоял в темноте, сквозь круглое оконце падало пятно менявшего оттенки
света.
немедленно?
телефонный аппарат. Господи, откуда Шеппарду стало известно об этой
несчастной "Европе", где он давал выход своему грошовому снобизму? Неужели
он названивал ему по всем телефонам, неужели он так его разыскивал? При
одной мысли об этом его бросило в жар. Он вышел из ресторана и бросился
бегом к подъезжавшему автобусу.
тихим улочкам. Наконец он очутился в переулке, где вовсе не было больших
каменных домов. В лужах дрожало отражение газовых фонарей. Он не
предполагал, чтобы такой заброшенный уголок мог скрываться в самом сердце
этого района.
В саду за высокой стеной возвышалось массивное строение, значительно
отдаленное от остальных, погруженное во тьму и как бы вымершее.
Внимательно приглядевшись, он различил слабый свет в крайнем окне на
первом этаже.
стена отсекала свет уличного фонаря. Плоские, неровные каменные плиты вели
к подъезду. Прежде чем ступить, Грегори нащупывал их ногой. Вместо звонка
на черной двери торчала отполированная рукоятка. Он дернул ее не очень
сильно, словно боясь нашуметь.
труба, по мокрому асфальту на перекрестке шелестели колеса машин. Дверь
открылась бесшумно. На пороге стоял Шеппард.
отблеск - лестница в полосе света. Двери на первом этаже распахнуты, перед
ними было устроено нечто вроде небольшой передней. Что-то взирало на
Грегори сверху пустым, черным взглядом, оказалось - едва различимый череп
какого-то животного, маячили только глазницы посреди желтоватых очертаний
Березин Федор
Посняков Андрей
Андреев Николай
Шилова Юлия
Муркок Майкл
Сертаков Виталий