Чтение 6–й страницы книги ~Сказки о рыбаках и рыбках~

- Нет, нет. Что касается листовок, это наше дело. К вам одна просьба... Они остановятся в нашем городе в гостинице. И надо сделать так, чтобы шестнадцатого августа мальчик и мама были у вас, не появлялись в номере с утра до обеда.

- Шмон хотите устроить? - в упор спросил Валентин.

Интеллигентный Максим Васильевич тихо кивнул:

- Прокуратура санкцию не дает, надо работать самим, потихоньку...

Проще всего было вежливо послать ротмистра Разина: мол, там, где ситуация связана с детьми, я в такие дела не впутываюсь... Но ощущение плохо склеенного вранья, неуклюжего спектакля тяжко насторожило Валентина. И еще - сумрачный азарт: разгадать эту дурацкую, навязанную ему игру...

Гости появились через два дня. Нервная, с печальными глазами дамочка, назвавшая себя Луизой, и пухленький скромный вундеркинд Андрюша с папкой своих работ и письмом Тур-Емельяна.

Андрюшины рисунки и эскизы декораций оказались очень славные. Валентин искренне хвалил их, а Луиза дышала застенчиво и восторженно, трогала хохолок на макушке сына и ревниво взглядывала на Валентина: "Правда талант?" Потом призналась:

- Я за него всегда так дрожу. Никуда от себя не отпускаю. Сестра звала его сюда в гости одного, а мне представить страшно: как он без меня! Вот и приехали... Андрюшенька очень любит ваши иллюстрации. И так хочет побывать в "Репейнике", мечтает стать мультипликатором...

Андрюшенька, смущенный похвалами и маминым красноречием, сидел на краешке кресла и теребил стрелки на отутюженных белых брючках.

- Завтра, шестнадцатого, мы с утра едем за город, - сказал Валентин. - Весь "Репейник". Будем снимать игровые вставки для мультфильма "Новые приключения Робинзона". Отправляйтесь с нами. На съемки посмотрите, с ребятами познакомитесь...

- Ах, как чудесно! Мы обязательно, верно, Андрюшенька? - Луиза, кажется, не очень удивилась приглашению. Будто ждала.

Они ушли, а Валентин принялся раскидывать, что к чему. Получалась бредятина. Никаким эмиссаром иностранного "Союза" эта дамочка быть не могла. По причине патологической болтливости и, главное, из-за отчаянной любви к сыну - всепоглощающей и болезненной. Матери, которые так любят, не рискуют собой, чтобы, упаси Бог, не оказаться оторванными от своего ребенка... Но на какую-то маленькую, одноразовую роль она годилась. Возможно, опять же ради сына: посулили что-нибудь...

Но кто ей эту роль поручил? Ведомство?

То, что на ведомство работал Тур-Емельян, было ясно. Скорее всего, "приручили" голубчика, узнав о его чрезмерных симпатиях к симпатичным мальчикам. Мол, было там что-то или не было, а не трепыхайся и делай, что велят, если хочешь жить без осложнений... Недаром же Разин так подробно знал о поездке и письме.

И то, что он, Разин, какую-то свою акцию назначил на шестнадцатое, тоже не удивительно. Запланированный отъезд "Репейника" на съемки был известен многим. Вот и пожалуйста: "Сделайте, чтобы шестнадцатого они были у вас!"

Ну а зачем все это? Неужели и впрямь для того, чтобы выманить мать и сына из города и на досуге "пощупать" их багаж? Нет, как говорят в "Репейнике", расскажите это вашей теще, когда она добрая...

Но тогда - что?

Может быть, Разина интересует вовсе не номер, где живут Луиза и Андрюшка. Может быть... его, Валентина Волынова, квартира? Чтобы наведаться в нее, когда он уедет на съемки!

Валентин жил теперь один. Тетушку он похоронил два года назад. Никогда он ее, сухую и строгую даже во время болезни, по-настоящему, кажется, не любил. А вот померла - и затосковал. Все же единственным родным человеком была... Похоронил он ее честь по чести, с отпеванием в Троицкой церкви, могилу "выбил" на престижном Зареченском кладбище. Конечно, сперва не разрешали, отсылали в крематорий. Пришлось устроить скандал и побренчать перед городской властью лауреатскими медалями... В день похорон, воспользовавшись суетой, удрал из клетки, улетел в окно и не вернулся попугай Прошка...

Долгое время не решался Валентин что-то трогать и менять в тетушкиной комнате. Но наконец собрался с духом и устроил в ней мастерскую, куда и поместил сконструированную Сашкой машину для "сочинения" мультфильмов. Очень ему попало за это от Валентины, с которой они тогда поругались и разъехались в очередной раз.

Так что теперь, когда он уедет, квартира будет пуста. Отпирай и спокойно ищи, что надо...

А что им надо?

Пожалуй, одно их может интересовать: "Дом обреченных". Рисунки и текст.

Эту пронзительную повесть о приюте для ДВР - детей врагов народа - написал старый непризнанный прозаик Лев Крутов, который сам провел детские годы в таком доме. Нигде эту книгу не печатали. Взялось было издательство "Маяк", самое отчаянное, но и оно отступилось. Не в том было дело, что описывались жуткие события в давние времена Первого Последователя. Про "ту" эпоху разрешалось теперь писать все (или почти все), что хочешь. Но била в глаза (и в душу, и в сердце!) кричащая мысль о схожести, неразделимости времен "тех" и "этих", нынешних... Валентин взялся делать иллюстрации для "Маяка", а когда дело прикрыли, работу не оставил. Сказал Крутову, что доведет ее до конца, черт с ним, с гонораром. А потом Лев Иванович пусть делает с картинками что хочет, хоть за кордон шлет вместе с текстом...

Познакомил Крутова с Валентином не кто-нибудь, а Тур-Емельян. Когда-то Лев Иванович выступал в "Грустных гномах" со своими детскими сказками. Тур-Емельян и приклеился к нему, влез в приятели и в одной из бесед посоветовал обратиться к художнику Волынову: тот, мол, прекрасный иллюстратор.

Тесной дружбы у Тур-Емельяна с Крутовым, конечно, не получилось, но Лев Иванович был человек доверчивый, мог проговориться при случае, что Валентин делает рисунки для его новой повести. А повестью, видимо, уже "интересовались"...

Да, но в чем тут роль Луизы? Скорее всего, попросили присмотреть заранее, где, в каких шкафах-сундуках, держит Волынов свои эскизы. Недаром она восторженно причитала: "Ах, Валентин Валерьевич, а нельзя ли взглянуть хоть глазочком на ваши новые работы?.. Ах, какой у вас порядок, все под рукой, учись, Андрюшенька..."

А затем еще - лишняя гарантия, что Валентин шестнадцатого будет занят с гостями, не окажется раньше срока дома...

Если построить цепочку: Крутов - Тур-Емельян - Луиза - Разин - и он, Валентин Волынов... Что тогда выходит? Шестнадцатого пустая квартира Волынова должна ждать гостей...

Конечно, если мыслить здраво, зачем Разину разворачивать столь громоздкое тайное действо? Мог бы придумать что попроще. Но Валентин за эти годы узнал и понял многое. Именно такие сложные "операции" имело обыкновение устраивать Ведомство, делая вид, что занято крайне важной, а порой и опасной работой. Ибо как иначе могло задействовать оно непомерное количество своих сотрудников и оправдать их немалую зарплату?

А здесь к тому же в случае удачи достигалась двойная цель: и повесть с рисунками окажется у них, и доказательства нелояльности Свирского налицо. Возможно, в связи с новыми веяниями шла перерегистрация всех необъявленных сотрудников и проверка их благонадежности...

Вечером, сохраняя осторожность, Валентин переправил повесть и рисунки к Сашке, а тот - в известное одному ему место.

Далее Валентин разработал план. Завтра он "забудет" дома коробку с пастелью для эскизов и вернется за ней. Где-то через час-полтора после отъезда. Оставит гостей на ребят и Алика Замятина, поймает на шоссе машину до города... Дома "шмон" будет в разгаре. Если окажутся люди незнакомые, он просто повышвыривает их за дверь... Нет, одного, пожалуй, стоит оставить заложником и вызвать милицию. Вот будет потеха! Если же там обнаружится Максим Васильевич Разин собственной персоной... ну, тем лучше. Поговорят. Последний раз...

Почти успокоенный, Валентин сел за установку - посмотреть и подправить готовые кадры "Сказки о рыбаке". Мысли, однако, продолжали рассеянно вертеться вокруг Луизы и Андрюшки. И вдруг одна мысль - колючая, прямая, беспощадная в своей простоте - вроде бы без всякой причины проткнула мозг: "А если я ошибся?"

Да, если все-таки Разин говорил правду? Если эта дура все-таки в самом деле связана с какой-то оппозицией и привезла сюда что-то запретное? Вдруг? И завтра мальчики из Ведомства это все получат в готовом виде... Что тогда? Мало вероятности, что в наше время за это посадят, особенно женщину, у которой сын-школьник. Но кто знает! И если это случится, то, значит, маму - за проволоку, а сына Андрюшку - в интернат для сирот? Пусть не в такой "дом обреченных", как в крутовской повести, но все равно в казарму, подальше от матери!.. А ей каково!.. И виноват в этом будет он, Валентин Волынов, всю жизнь старавшийся делать для ребятишек только хорошее...

Он метнулся к телефону, лихорадочно вспоминая номер для связи с Разиным: сообщить, что завтра съемка отменяется и пусть они катятся... Разинский служебный телефон не ответил. Оно и понятно, полночь уже. Валентин тремя четверками вызвал дежурного по Ведомству и не терпящим возражения тоном потребовал номер домашнего телефона ротмистра Разина. По неотложному делу! Номер дали. Но и этот телефон молчал.

Что было делать? Рвануться за помощью к Сашке? За советом? С просьбой просчитать все варианты на машине? Но судьба била до конца: Сашка утром уехал по делам института "Набоб" в столицу.

Валентин лбом прислонился к холодному косяку. Темно было за окном, беспросветно - ни огней, ни звездочки. Выть хотелось от бессилия и ненависти к себе. Допрыгался, сволочь паршивая, стукач недорезанный! Поиграть хотелось, потанцевать на краешке, вставить фитиль профессионалам! А теперь что? Если даже башкой о бетон, дело-то не поправишь!

Самое глупое, что он не знал даже фамилии Луизы и Андрюшки, не спросил, в какой они гостинице живут. Чтобы не демонстрировать излишнего любопытства... Черта с два разыщешь теперь, хоть подними на ноги всех ночных дежурных в степях Краснохолмска. А если и разыщешь? Звонить ночью в номер? "Извините, завтрашняя поездка отменяется..."

"Можно было бы позвонить рано утром... Кстати, почему они живут в гостинице, если у Луизы здесь сестра? Опять неувязка... Да прекрати ты играть в Шерлока Холмса, идиот!.."

Он позвонил все-таки в гостиницу "Селена": не помогут ли ему разыскать женщину по имени Луиза с мальчиком Андреем? Разыскивает, мол, редакция "Вечерних новостей" по срочному вопросу. Он знал, что разговор фиксируется, но наплевать... Дежурная ответила, что узнать можно только в справочном, а оно работает с восьми утра... А в восемь все должны уже быть в "Репейнике", чтобы ехать на автостанцию! Уговорить Альку Замятина, чтобы тот скандально уперся и отказался брать на съемку гостей? Но пока вся эта история закончится, пока мать с Андрюшкой вернутся в номер, Разин может уже провернуть, что задумал...

Валентин, вздыхая от ощущения беды и позора, поколотился о косяк виском. Что-то легким металлом задело щеку. Это на гвоздике, на цепочке висел у окна оставшийся от тетки образок. Похожий на овальную медаль. На нем отчеканена была Дева Мария с маленьким Иисусом на руках, а над ними - лучистая рождественская звезда.

Никогда до той поры Валентин всерьез не думал о вере. Библию читал, но не как наставление для религиозного человека, а как сборник легенд. В приметы верил, о бессмертии души интуитивно догадывался, но к Богу не обращался. Если Он даже и есть, чего его тревожить суетой мирских дел?.. Но сейчас - от безысходности и страха, от жгучего желания спасти Андрюшку от несчастья, а себя от проклятия - он сжал образок в потной ладони и сказал отчаянно, с последней надеждой:

- Господи... Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть минует меня это. Умоляю тебя...

И миновало. Перед рассветом обложили город вязкие тучи, и не предсказанный синоптиками циклон стал заливать округу безостановочным хлестким дождем.

Ни о какой съемке не шло уже и речи. Луиза и Андрюшка просто не появились в "Репейнике", поняв, что поездка сорвалась. И вообще больше не появлялись...

Через три дня Валентин позвонил Разину и сказал, что по ряду причин больше не может поддерживать с ним и с его коллегами никаких контактов.

Разин почему-то не удивился, но все же спросил:

- А что за причины, если не секрет?

- Вы не догадываетесь?

- M-м... Возможно, и догадываюсь. Но только...

- Что? - сказал Валентин.

- Видите ли... - Деликатный Максим Васильевич прямо-таки застеснялся. - Если вы отказываетесь от контактов сейчас... кто может гарантировать, что прежние контакты останутся навсегда секретом для окружающих?

- Вот я испугался-то! - злорадно сказал Валентин. - Думаете, я не знал, что когда-нибудь вы мне этим пригрозите? Валяйте. Я не сделал ничего, за что меня можно предать анафеме. Слава Богу, не успел...

- А кто поверит? - ласково заметил Разин.

- А мне плевать! Главное, что я знаю это сам!

Нет, не стал Валентин рассказывать Абову про Луизу и Андрюшку. Только тяжело сказал:

- Не хочу я иметь с вами ни малейших дел... В прошлом году вы... то есть ваша фирма... поставили меня на край. Буквально... Конечно, я сам виноват, но вы... Из-за вас я чуть не предал ребенка.

Абов качнулся к Валентину.

- Я не знал, что у вас есть дети!

- Не у меня... Какая разница?! Чужих, по-вашему, можно предавать?

Абов сказал виновато:

- Поверьте, я ничего не знаю об этой истории.

- Возможно... Я и сам ее не раскопал до конца. И тем не менее...

Абов опять поколотил белыми пальцами по колену.

- Но то дело, с которым я к вам пришел... Если вы откажетесь, как раз и получится, что вы предали... несколько детей. Извините уж за прямоту.

Валентин толчком сел прямо.

- Что вы городите!

- А вы послушайте, наконец, - озабоченно попросил Абов. - А то мы все вокруг да около... Дело вот в чем. Завтра лагерь будет эвакуирован, за два дня до конца смены. В связи с аномальными явлениями, которые творятся вокруг. Ну, вы знаете: шары, пришельцы, площадка и так далее... Но несколько ребят останутся еще на три дня. Так называемые контактеры. Те, кто своими глазами видел этих инопланетян, будь они неладны, или бывал непосредственно на месте посадки их аппаратов...

- Там бывала половина лагеря!

- Это не так. Ребятишки любят выдумывать. Кроме того, есть так называемые ложные площадки. А на месте приземления были всего десять человек. Их-то и оставляют...

- Но зачем?!

- Да очень просто. Положен карантин. По крайней мере две недели. Активность пришельцев наблюдалась последний раз дней десять-одиннадцать назад. Вот с этими тремя днями две недели и набегут...

- А почему срочно увозят остальных? Жили, жили и вдруг...

- Так надо.

- А я-то здесь при чем?

- Кто-то должен остаться с детьми... А кто? Бестолковые девочки-воспитательницы? Пьяница физрук? Или эта кликуша директорша?.. Или, может быть, беспросветный идиот Фокин? Его нельзя подпускать к детям...

- Однако подпускали до сих пор!

- Кто же знал, что он такой подонок! С него еще спросят за ребятишек-то...

- Что я всегда ценил в Ведомстве, так это неистребимый гуманизм и любовь к детям...

Абов никак не среагировал на издевательский тон. Сказал устало:

- В общем-то все это мероприятие даже вовсе не дело Ведомства. Мы занимаемся им потому, что больше просто некому: кавардак и у медиков, и у просвещенцев, и в милиции. Везде сплошные митинги и предвыборные собрания. Хотите или нет, а наша "контора" в сложные времена остается самой деловой. Хотя и сама на грани расформирования...

- Ну и прислали бы сюда своего человека!

- А у нас нет такого человека, - искренне сказал Абов. - Чтобы с ребятишками умел общаться, и... как это... нетрадиционное мышление, и острый взгляд художника. И боевая закалка...

- Что значит "боевая закалка"? - взвинтился Валентин. - Саида-Хар, что ли, имеете в виду?

- Ну, хотя бы...

- Теперь я понимаю! Вы нарочно подсунули меня в списки для призыва! За отказ от работы!

- Да помилуйте! - честно возмутился Абов. - Какие списки! Нас самих подняли среди ночи! Эти психи из генштаба уговорили наше начальство "оказать содействие"! Были общий бардак и свинство...

- Ну ладно, - хмыкнул Валентин. - Допустим... А зачем, чтобы здесь остался с ребятами человек с "нетрадиционным мышлением и боевой подготовкой"?

- Я, собственно, имел в виду способность не теряться в необычной обстановке...

- А зачем, черт возьми?

- Вот тут-то самый гвоздь...

- Ну и давай его, этот гвоздь. - Валентин незаметно для себя перешел на "ты".

- Даю... Думаешь, почему раньше срока сворачивают лагерь? Был какой-то сигнал из неизвестного источника, на экранах внутренней спецслужбы. О том, что будто бы в конце июля, в эти дни ожидается... ну, в общем, что-то такое. То ли показательный десант этих самых... на шарах которые, то ли кино они покажут про свою цивилизацию. Прямо в воздухе, стереофильм... Но покажут только тем, кто видел этих пришельцев раньше, и тем, кто был на месте посадки. Эти ребята, мол, уже заряжены особым полем и настроены на восприятие.

- Ты чего мне извилины-то склеиваешь? - устало разозлился Валентин. - Я тебе кто? Мальчик-фанат из лиги любителей фантастики? Или ты сам малость того... заряжен полем?

- Я так же сперва говорил шефу. Но оказалось, правда был сигнал, я видел запись: вспышки всякие, лицо размытое - маска также с глазищами и без носа - и голос писклявый, не земной... Ну и к тому же первый раз, что ли? А бельгийские треугольники? А полтергейст в Доме профсоюзов? А тарелки на Качаевском пляже? Нет, что ни говори, а ломится к нам в гости какой-то чужой мир...

- И этому миру вы подставляете десяток пацанят! Как подопытных кроликов!

- Но ты же знаешь: пришельцы никому не причиняют зла! К тому же ваше дело не соваться близко, а понаблюдать со стороны...

Валентин проговорил с расстановкой:

- А если я немедленно отправлюсь в город и в первой же редакции продиктую материал о вашем эксперименте над детьми? Что тогда? Упрячете по обвинению в вооруженном нападении на Мухобоя?

- Никуда не упрячем, валяй диктуй, - вздохнул Абов. - Скажут: свихнулся художник Волынов от творческого перенапряжения... А ребята останутся здесь без надежного человека.

- Я сообщу родителям!

- А интернатские все, кому они нужны...

- Специально подбирали, что ли?!

- Да побойся Бога!.. Если уж честно, то тебя подбирали специально. С Мариной советовались, она тебя и назвала. А мы глянули в картотеке: ба, наш человек! - Абов ожегся о взгляд Валентина, засмеялся торопливо: - Ну не "наш", не "наш". Теперь это роли не играет. Здесь нужен художник Волынов, а не... Свирский.

"Зачем я изгадил фамилию хорошего писателя?" - подумал Валентин. И сказал со злостью на себя:

- Не понимаю. Я-то не был на площадке. И тем более не встречал этих... гостей небесных. Значит, оставаться мне здесь нельзя.

- Они просигналили, что одному взрослому можно. Чтобы не оставлять детей без присмотра.

- Господи, ну что за чушь! - выдохнул Валентин. И подумал: "Самое удивительное, что я верю чепухе. Вернее, верю, что Абов этому верит".

- У тебя же глаз художника, - сказал Абов. - Профессиональная наблюдательность. Если что появится в самом деле, запомнишь в деталях, опишешь как надо...

- В секретном сообщении!

- Да хоть всему миру рассказывай! В статьях с рисунками и фото... Правда, говорят, фото не получается, они засвечивают. Потому и нужен художник. Чтобы отразил подробности...

"Нет, ребят мне от этого дела не избавить, - быстро думал Валентин. - Да и самого, если упрусь, постараются где-нибудь запрятать. Возможно, здесь же, под предлогом карантина... Ну, прорвусь, а дальше что? Ребята останутся с каким-нибудь гадом вроде Мухобоя..."

Потом еще мелькнула мысль: "Это тебе за Андрюшку..."

Валентин сказал медленно и хмуро:

- Но револьвер я в самом деле оставлю себе.

- Да ради всех святых! - обрадовался Абов. Быстро встал. - Ты только это... покажи его. Что за игрушка-то?

Валентин поднялся, задрал рубашку, вынул "бергман" из-за пояса. Абов осторожно взял, повертел барабан.

- Австрийский... Но сюда явно с Юга попал. Видишь, старый номер забит и новый, самодельный наколочен.

Валентин пригляделся. На рамке барабана, снизу, были неровно выбиты на металле цифры: 4300006. Третий ноль стоял значительно ниже остальных. И Валентин сжался, захолодел, как от скверной приметы, от предчувствия беды.

В прошлом году, дав "отбой" Разину, Валентин ощутил свободу, как мальчишка в первый день каникул. Правда, ощущалась в этой свободе горечь, и стыд был - за ту вину, что едва не обрушилась на него. Но и облегчение было. И чтобы сбросить прежний груз и переживания, Валентин решил наконец, что сегодня закончит все срочные дела, позвонит Валентине и наутро купит билет на проходящий поезд. Укатит куда-нибудь к морю.

А ночью по городу пошли посыльные военной коллегии, подымая и сгоняя на сборные пункты солдат и офицеров резерва. Подняли и Валентина.

В ту пору уже вовсю по южным краям Восточной Федерации шло "выяснение отношений" и громыхали бои местного значения. Каждая провинция вспоминала свою историю, шила разноцветные флаги и требовала, чтобы ее признали отдельным государством. Но при этом не хотела признавать других и гребла под себя соседние территории. Города бастовали и строили баррикады, а между станицами и селами, кишлаками и аулами ощетинивались колючей проволокой границы. "Национальные гвардии" и "дружины борцов за справедливость" палили друг в друга (а чаще - в мирных жителей) из всевозможных стволов - начиная от музейных кремневых ружей и кончая залповыми установками, захваченными в местных гарнизонах. Порой (обычно, когда очередной конфликт уже выдыхался) центральное командование спохватывалось и храбро посылало в "горячий район" батальоны всяческого спецназначения. Бравые парни в разноцветных беретах лихо въезжали на площади и проспекты, шарахая очередями по темным окнам и наматывая на гусеницы зазевавшихся демонстрантов... Потом объявлялись дни траура, создавались всякие комиссии для расследования, и занудно заседал парламент, не приходя, как правило, ни к какому решению...

Но заваруха в Саида-Харе напугала власти особенно сильно. Примыкавшие к Саида-Хару области не только заявили о создании очередной "независимой республики", но возымели намерение слить ее с соседним государством. Открыли границу с ним, разогнав и срыв бульдозерами заставы. Из-за кордона пошли отряды чернобородых, в белых чалмах добровольцев и потоком хлынуло оружие, которым до недавнего времени Восточная. Федерация щедро снабжала "наших миролюбивых соседей и братьев". И столичный штаб принял экстренные меры.

...Полусонных, не забывших еще теплые постели, матерящихся, перепуганных и проклинающих "демократические преобразования" резервистов торопливо переодели в драное "хэбэ", дали под расписку короткоствольные "Б-1" с полным боекомплектом, погрузили в тряские, дребезжащие заклепками четырехмоторные "кентавры" и к утру приземлили на раскаленном аэродроме в двадцати километрах от Саида-Хара. Дальше двигаться было некуда, дороги на Саида-Хар и на границу оказались перекрыты. На горизонте что-то дымно горело, отдаленно ухали залпы, а в сухой траве у бетонной полосы надрывно и мертво, как механизмы, трещали кузнечики.

Резервную офицерскую роту поместили в нагретом пустом ангаре - почти без воды и совсем без еды. Так прошел день, а в темноте ангар кто-то попытался атаковать. Очереди гулкими отбойными молотками ударили по гофрированному железу стен. И люди в ответ лупили наугад, в ночь, из автоматов и старого "ручника", высунув стволы в щели между металлическими листами. Стояла вонь от пороха, разогретой ружейной смазки и горячей стали...

Утром повезли их в Саида-Хар. Открытый грузовик, в котором ехал Валентин, шел впереди. Под колесом что-то рвануло, кузов упруго вздыбился. Валентина кинуло на кремнистую обочину. Он упал на сгиб левой руки и, кажется, порвал связки.

Никаких врачей, конечно, с ними не было. Эдик Авербах - похожий на сердитого подростка актер ТЮЗа - дал Валентину моток бинта, помог наложить шину из отколотой от кузова щепки. Все лаялись и хмуро сочувствовали. Оказалось, никто, кроме подпоручика Волынова, не пострадал...

В Саида-Харе были знойные улочки с каменными заборами и глухими домами под выцветшей черепицей. У Валентина осталась в памяти меловая пыль, которую выбивали из камней редкие пули. А еще - колючки в щелях между плитами и сломанный пирамидальный тополь во дворе одноэтажной школы, где разместили роту. Никто ничего не знал, никто ничего не обещал, кругом было пусто, но изредка откуда-то постреливали. К отхожему месту в глубине двора приходилось бегать пригибаясь.

В середине дня полуголый, одуревший от зноя и безысходности обозный солдатик привез на транспортере термосы с дымно-подгорелой овсянкой и чаем, про который дружно решили, что это теплая верблюжья моча. После обеда опять ждали непонятно чего, маясь от неизвестности.

И была на душе тоска. Смешанная с надоедливой болью в забинтованной руке и запахом разогретых кирзовых сапог и ботинок, пропитавшим всю школу.

Вечером наконец сказали, что рота выполнила свою боевую задачу и завтра их повезут по домам. Позднее стало известно, что в тех местах, откуда взяли резервистов, бурно вскипели женские митинги и забастовки: "Верните мужей и сыновей, попавших ни за что ни про что в чужую мясорубку!" (Валентина говорила потом, что и она ходила на митинг. С плакатом!)

Вывозить должны были на рассвете. А в полночь пришел откуда-то Эдик Авербах. Озабоченно сказал дремлющим вповалку "служивым":

- Там один майор появился, ищет добровольцев. На телестанции сволочи из какого-то "Черного барса" взяли заложников, грозят порешить. Требуют два танка, чтобы уйти за кордон. Генералы танков не дают, а "спецы" куда-то сгинули...

Несколько голосов наперебой сказали, что пусть майор, "черные барсы", генералы, заложники и "спецы" все вместе идут туда-то и туда-то...

- Но ведь правда же угрохают людей, - напряженно и будто стесняясь, объяснил Эдик. - Там трое мужиков и мальчик, сын приезжего журналиста.

Кто-то буркнул, что "все мы приезжие", а Эдик неловко топтался у классной доски с полустертой арабской вязью и неумело держал за ствол свой "Б-1" будто палку. Он сам был как мальчишка - низенький и тощий, с ребячьей стрижкой, в зеленых шортах, пятнистой безрукавке, мятой егерской кепчонке козырьком назад и "гражданских" кроссовках.

Несколько человек, нехорошо поминая Генштаб, судьбу и белый свет, поднялись и взяли автоматы. Валентин попросил у бородатого соседа диск от "ручника", чтобы приткнуть к автомату вместо рожка.

- Куда ты с побитой-то клешней? - сказал сосед и ругнулся. Днем его укусила какая-то сколопендра, и он маялся с опухшей ногой.

- Да хрен с ней, с клешней. Как-нибудь с локтя... - И, вспомнив почему-то приезжего вундеркинда Андрюшку из "Грустных гномов", Валентин пошел за Эдиком...

У телестанции стало известно, что добровольцы уже не нужны: возникшие с подкреплением "спецы" с ходу взяли укрепленное здание, положили дюжину террористов, освободили заложников и тут же отвезли на аэродром.

От нечего делать Валентин и еще двое "служивых" побрели по станции. В комнатах и холлах были побиты окна, катались под ногами гильзы. Свисал со стены буро-оранжевый флаг с рогатым черным полумесяцем... Их догнал Эдик Авербах.

- Ребята, пошли. Поглядите, какой спектакль эти гады устраивали...

В небольшой, но высокой студии пахло жженым пластиком и валялись опрокинутые телекамеры. Горело несколько софитов. А на фоне размалеванного, как в сельском клубе, задника с цветущими деревьями, зелеными горами и густо-синим небом белели четыре петли. Из толстой капроновой веревки. Аккуратные, овальные, с похожими на детские кулачки узлами. Они спускались с высоты, с темной арматуры и висели метрах в двух от пола. Кроме одной. Та, третья по счету, - на полметра ниже. Под петлями стояла длинная низкая скамейка...

У Валентина колюче, будто от воткнутой сапожной иглы, заболело сердце.

Эдик стоял рядом, стукая по ноге, как дубинкой, опущенным автоматом, и тоже смотрел на петли. Потом шепотом сказал:

- Они трижды устраивали "репетицию". И давали в эфир... Выведут, поставят на скамью, наденут петлю, а диктор ихний вещает в микрофон: "Если не выполните наши условия, будет так..." И толкали скамейку. Не совсем, а для испуга...