капитану Тригорьеву.
неопределенно-растерянного состояния духа, в какое начал впадать еще
наверху, в Министерстве, когда узнал, что человек, встреченный им не
далее, как пару часов назад, на самом деле давно уже умер и погребен, - и
в котором окончательно утвердился, увидев крайне подозрительного субъекта
по кличке "землянин" непринужденно покидающим здание Министерства.
названного строения, даже не подумав поискать попутчика среди множества
ведомственных машин, занимавших просторную стоянку. Он сел в троллейбус и
поехал, даже не думая, куда именно едет, вылез через несколько остановок,
опять-таки не контролируя своих действий, свернул с магистрали, прошел
переулком, свернул в другой - и в конечном итоге оказался именно во Втором
Тарутинском переулке, во дворе, прямо напротив кооперативной двери в узкую
реечку.
окошках было беспросветно, кроме одного - там слабо отсвечивала та самая
лампочка, при помощи которой капитану удалось усмотреть в ванне медленно
таявший труп; может быть, следовало еще раз проникнуть в кооператив,
посмотреть, и впрямь ли тело растаяло, а может быть, есть там какие-то
следы чего-то? Но капитан Тригорьев такой попытки не сделал почему-то; он
лишь глубоко вздохнул, как если бы пережил глубокое разочарование. Хотя,
может быть, вздох этот означал совсем другое: а именно, глубокое сожаление
о временах определенности и порядка, когда жулики нарушали закон, а
милиция их ловила, и было ясно, кто жулик, а кто - нет; а рабочие
работали, а политики занимались политикой, а друзья были друзьями, враги -
врагами, а в киосках были сигареты, а в булочных - хлеб... Но мы не
беремся точно определить, что именно лежало на душе у старшего участкового
инспектора, знаем только, что он стоял, глядя в сгустившуюся уже мглу и
ничего не видя, да и не желая видеть во дворе - весьма дурно, впрочем,
освещенном лишь тремя или четырьмя окошками второго этажа. Было тихо,
только раз где-то рядом несмело мяукнула кошка, и больше уже ничего не
слышно было. Только приглушенно ревела неподалеку знаменитая Тарутинская -
Овсяная площадь, где мимо островерхой бывшей Горемыкиной хижины проносился
автотранспорт - семь рядов в одном направлении; океанский этот рокот
совершенно заглушал звуки машин, заполнявших также недалекий отсюда
проспект имени товарища Тверского - овеществленную в камне ночную мечту
сверхсрочного фельдфебеля об идеальном равнении и полном единообразии:
все, как один - и не шевелись! Но на эти звуки капитан Тригорьев никакого
внимания не обращал; он просто стоял, отдавшись на волю подсознания,
пытавшегося как-то связать в один кружевной узор урку по кличке "трепетный
долдон", его во благовремении кончину и сегодняшнее явление в кооперативе,
где подвизался некто по кличке "землянин", в конце рабочего дня
навещавший, как оказалось, Министерство, которое ему бы обходить за десять
кварталов... Странные, прямо скажем, образы возникали в подсознании и
образовывали совсем уж невразумительные картины. Вдруг почудилось капитану
Тригорьеву Павлу Никодимовичу, что так называемый Землянин, выйдя из
Министерства, вовсе не к троллейбусу двинулся и не к метро, что было бы
естественно, но дошел до стоянки только, а там сел в машину, и не в
"жигулек" или "Москвич" какой-нибудь, а сел он - упорно внушало старшему
участковому подсознание - в черную "Волгу", причем не за руль, а рядом, и
"Волга" будто бы потом проскользнула поблизости от Тригорьева, так что он,
чисто механически, даже номер заметил и, естественно, запомнил, и номер
этот был не какой-нибудь там, но с Лужайки - то есть, имевший прямое
отношение к большому дому на Лужайке с видом на памятник и обратно. Если
этим картинкам поверить, то получалось очень даже интересно: что и весь
кооператив этот был ни чем иным, как каким-то из лужаечных подразделений;
а из этого могло следовать, что пресловутый Амелехин на деле не помирал
вовсе, не был официально списан в покойники, потому что понадобился для
выполнения каких-то-заданий, а вот теперь, по прошествии лет, выполнив
задание, был возвращен сюда для свидания с родными - может быть, в связи с
награждением или с присвоением звания полковника (подсознание Павла
Никодимовича уверенно было, что в системе Лужайки все сплошь полковники,
хотя здравая память подсказывала, что есть там и капитаны, и даже
лейтенанты наличествуют, но ведь десять лет отсутствовать - значит,
зарубежье, а уж там ниже полковника никого не бывает, точно)... Правда,
как-то не вязалось даже в подсознании представление, составленное по
произведениям разных искусств, о наших зарубежниках - с туповатым, скажем
прямо, мурлом Доли Трепетного; одного, Лужайка есть Лужайка, кто их там
разберет, может, им такие тоже нужны бывают? Вот как все выстраивалось: и
если в это поверить - надо было на все плюнуть и кооператив этот обходить
по дуге большого круга. Однако же, подсознание подсознанием, но
профессиональное милицейское чутье Тригорьеву подсказывало, что не так
все, вовсе не так, хотя с другой стороны и не так, скорее всего, как он
спервоначалу подумал. А значит - ...
затрещав крылышками, вмиг улетела - поди, насыпь ей соли на хвост. Капитан
Тригорьев резко тряхнул головой, резво отшагнул назад и даже чуть было не
применил неуставное выражение. И тут же обрадовался тому, что такой
промашки не совершил, иначе замучили бы его тяжкие угрызения совести.
какой-нибудь, и даже не заблудившийся командировочный, мечтающий выйти к
станции метро. Но - девушка, совсем небольшая, молоденькая, в светлом
платьице, позволявшем и при этом освещении, а правильнее - при его
отсутствии - различить, какая она тонкая, хрупкая и - порядочная. Нет, в
этом сомнений никаких не было, тут у капитана чутье было профессиональное,
и шалаву он в два счета срисовал бы даже и на дипломатическом приеме, будь
она хоть в каменьях и соболях - если бы его, конечно, на такие приемы
приглашали. Нет, это девушка была из тех, кому, по нынешним нашим временам
и нравам, ходить в темноте по темным переулкам, не говоря уже о дворах,
противопоказано. Вот почему Тригорьев отнесся к девушке положительно:
приложил, как положено, руку к фуражке и произнес ободряющим голосом:
имел право. Скорее всего, девушка припозднилась и боится идти в одиночку,
а увидела милиционера и решилась попросить: пусть проводит - ну хоть до
метро. А он и проводит, и даже с удовольствием: пройтись рядом с такой
девушкой всякому приятно. Но девушка, вопреки его готовности, что-то
медлила, и он поощрил ее еще более доброжелательно:
пальцами кооперативную дверь, рядом с которой они стояли.
было честно ответить "нет", однако что-то побудило его дать ответ
неопределенный:
Попросите их... у них уже очередь, а я не могу ждать, просто не могу так
жить... Пусть они побыстрее вернут маму! Иначе я...
хотела вымолвить. Тригорьев же сразу насторожился: тут начинался разговор,
похоже, очень даже интересный.
вернуть это, так сказать, дело святое. Вы только расскажите: куда же они
ее девали, когда и при каких обстоятельствах. Внешность опишите, что
запомнили. А мы уж сразу...
расширившимися глазами посмотрела на него девушка.
недоумением. - При чем тут?.. Мама же умерла! - Она с отчаянием взмахнула
рукой. - Ничего вы не знаете, лжете вы!
женщина, это может быть превратно истолковано сторонним наблюдателем,
который обязательно подвернется. И он протянул было руку, чтобы
прикосновением успокоить собеседницу, - но ее больше не было рядом, платье
только кратко пробелело в глубине двора - и все.
живых. Мама, судя по разговору, тоже может вернуться к жизни - если эти
помогут. И к ним уже по этому поводу стоит целая очередь, на предмет
оживления - если только девушка эта не из психушки сбежала. Могло,
конечно, и так быть. Но уж очень все совпадало, чтобы быть простым
совпадением.
загорающийся в груди веселый огонек азарта.
кооператив. А вот Долдона упускать никак нельзя. Адрес его известен.
Сегодня? Нет, лучше завтра с утра.
9
Маккефри Энн
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сертаков Виталий