- Это очень хорошо, Сэм, - ответила девочка и отвернулась. Губы ее
задрожали, но голос оставался ровным. - Ты увидишь, как живут люди. Папа
всегда говорил, что путешествия - самое интересное на свете. Если бы он
был здоров, он бы уехал в Австралию... Ты выберешь, Сэм, самое лучшее для
себя, - договорила Эдит.
- И для тебя, Эдит, - тихо добавил я.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
- Знаю но пока лучше об этом не говорить. Ты такой хороший, Сэм! Мне
сейчас очень-очень грустно, а без тебя будет еще грустней. Но делай, как
лучше для тебя, Сэм, и, пожалуйста, не думай обо мне, не принимай меня в
расчет. Дядюшка Реджи говорил, что надо воевать с жизнью. А ты сильный,
Сэм. Ты сумеешь победить... Да, да, Сэм, поверь мне. Я знаю тебя лучше,
чем ты сам!Эдит мягко улыбнулась. - Хочешь знать, о чем я думаю?
- Очень хочу, разумеется.
Она сказала серьезно:
- Я думаю, что дружба помогает людям в жизни. Это я прочитала вчера в
одной книге, и это очень верно...
Потом мы спустились по Кинг-стрит к молу и долго смотрели на залив.
Красивые парусные яхты мчались к мысу Джен и там ловко поворачивали, ловя
ветер. Одна из них обогнала все остальные. Ее паруса блестели в лучах
заходящего солнца.
- Как ловко управляется с парусами парень,-заметила Эдит, кивая на яхту,
где чернела фигура толстого человека, сидевшего на корме.
- Это Боб, - отозвался я.
- Ну да, Боб Бердворф, - подтвердила Эдит. - Он скоро получит наследство,
говорят.
Мне не понравилось, что Эдит так много внимания обращает на суденышко
этого Боба, племянника господина Сэйтона. Но действительно его яхта была
прелестна.
- Может быть, мы вернемся домой?-предложил я Эдит.
- Да, Сэм. Здесь свежо,-покорно согласилась со мною она, хотя на берегу
совсем не было свежо.
Когда я пришел домой, огец ужинал. На его безмолвный вопрос я мог только
опустить голову.
- Ничего утешительного.
- Ешь, если голоден, - сказал отец.
После ужина он позвал меня в кабинет, где каждая мелочь, начиная с
каминных щипцов в виде широких когтистых лап и кончая громадной
пепельницей из панциря гвинейской черепахи, была мне знакома с детства. Я
видел блестящую седину на висках отца и добрый взгляд его усталых
выцветающих глаз. Милый отец! Из старинного секретера он вынул два
банковых билета и сказал тихим голосом, в котором звучала печаль:
- Дорогой малыш! Ты получил образование, как хотела твоя покойная мать...
- При этих словах отец посмотрел на висевший в простенке большой портрет
своей ж"ны, так безвременно покинувшей нас, и приложил носовой платок к
повлажневшим глазам.
Растроганный, я молчал. В эти минуты я памятью оживлял нежные черты мамы.
Она так любила меня.
- Сын мой, тяжело говорить, но скажу,- продолжал отец, смотря на меня
из-под густых седых бровей. У него был торжественный вид, и выражался он
несколько старомодно. - От бывшего нашего лорда нет никаких вестей, и не
исключена возможность, что его уже нет в живых. Но не смею осуждать
судьбу, ибо знаю строгую мудрость законов земли и неба. Если тебе не
суждено закончить образование, пусть будет так. Но мы все - и я, и дядюшка
Реджи, и наша добрая Оливия - хотим, чтобы ты нашел свое счастье. Сегодня
я имел долгую беседу с наставником нашим отцом Иеремией. Досточтимый
служитель церкви вполне согласен с тем, что советовал раньше дядюшка
Реджи...
- Знаю, - произнес я, опуская голову.
- Очень хорошо, что ты сознаешь наше положение, -вздохнул отец. - Ты сам
должен отыскать свою судьбу. У моего малыша Сэма крепкие руки и светлая
голова, напичканная разными премудростями, а сердце такое же доброе, как у
его покойной матери...
Мы оба снова посмотрели на портрет с грустью и благодарностью.
- У тебя, Сэм, есть желание работать,-продолжал отец. - Мы с Реджинальдом
видели, как старался ты устроиться здесь, и решили... - С этими словами
отец вручил мне два банковых билета. - Возьми, малыш. Эти
деньги - все, что я имею, скудные остатки моих сбережений. Постарайся
истратить их так, чтобы потом с благодарностью вспомнить о своих
родителях. Помни, что родители всегда любят своих детей. Знай, что над
бумагами лорда Паклингтона в конторе я просиживал по четыре часа лишних
ежедневно, а твоя добрая мать экономила по мелочам. Мы трудились, чтобы
скопить хоть что-нибудь для тебя.- Отец взволнованно затряс головой и
протянул мне руки:-Дорогой мой!..
Будучи не в силах говорить, я только склонился на грудь отца, долго
целовал его сухие, запачканные чернилами руки и орошал их благодарными
слезами.
- Ну, ну, малыш...
Отец ласково потрепал меня по плечу.
- Спрячь деньги... Свет велик, во владениях короля не заходит солнце, и
Нептун покровительствует нашему флагу на морях. Устраивайся! А вернешься,
будь уверен, ты найдешь в Эшуорфе по-прежнему любящих тебя людей.
Чуть прищурившись, отец покосился на окно, через которое виднелся домик
Уинтеров, и я понял, что отец знает о моей тайне.
Отец проговорил со мною до полуночи, сидя в кресле у любимого камина. В
юности он путешествовал, и мне пришлось лишний раз выслушать историю, как
в Новой Гвинее охотятся за черепахами.
Милый неудачник! До сих пор помню его ласковый взгляд, когда он поднимался
по узкой винтовой лестнице к себе в спальню. На ступеньках он
приостановился со свечой в руках. Из кухни несло сыростью. Свеча оплывала,
и стеариновые сосульки падали на тяжелый медный подсвечник, дрожавший в
руке отца. Перегнувшись через перила, отец кивнул мне.
- Не проспи, малыш. Старый Орфи поедет за скипидаром ровно в шесть и
согласен захватить тебя. Ты попадешь в Уэсли на поезд семь семнадцать.
Спокойной ночи.
Я плохо спал. Решено. Утром я уеду из Эшуорфа потихоньку, чтобы никто и не
заметил этого. Эдит я буду присылать письма...
Мне показалось, что за окнами начинается шторм. Но это только возвратился
дядюшка Реджи. Он бурно спорил о чем-то с Оливией, но внезапно смолк. У
Оливии была своя манера управляться с нарушителями спокойствия в ее
кухонном царстве. И вскоре я услышал смиренные шаги дядюшки и осторожный
скрип двери его комнаты...
Утро сияло осенним очарованием.
Черепичные крыши эшуорфских домов, умытые свежей росой, ярко и разноцветно
блистали на солнце. В туманной лиловой дали под пышным пологом розовых
облаков еще дремал величественный океан. Шоссе медленно извивалось вокруг
холма. Старый Орфи не очень торопился, сидя в повозке, где глухо
позвякивали оплетенные соломой аптечные бутылки. Костлявая лошадь
мужественно преодолевала подъем на верхнем -шоссе. Эшуорф медленно
опускался. Зелень придорожных кустов ласкала мои взоры.
Я мысленно прощался со всем, что мне было дорого здесь. Вот и поворот у
моста.
Неожиданно я увидел Эдит. Она стояла на берегу ручья и махала мне рукой.
Орфи предупредительно натянул вожжи, и девочка подбежала к остановившейся
повозке, из которой я выпрыгнул.
- О, Эдит!
Мы пошли вперед по шоссе. Эдит протянула мне маленький букет горных фиалок:
- Счастливого пути, Сэм.
Глаза Эдит были похожи на темные влажные фиалки.
Я растроганно прошептал:
- Как хорошо, что ты пришла, Эдит!
- Мне хотелось пожать тебе руку на прощанье. Вот и все, - сказала она.
- До свидания, Эди. Ты не забудешь меня?
- До свидания, Сэм. Возвращайся!.. Я буду ждать... Копыта лошади гулко
простучали по деревянному мосту. Повозка завернула за холм, и я уже не
видел Эдит. Аптекарь меланхолично пошевелил вожжами.
- Не знал я раньше, что маленькая Уинтер любит утренние прогулки.
Я промолчал, дожидаясь, когда мысли старого Орфи перестанут касаться чужих
дел, а потом равнодушно заметил:
- Какая теплая погода!
Но аптекарь был упрямцем и любил соваться не в свои дела. Он долго ворчал:
- Не мог старина Пингль придумать чего-нибудь получше, чем отпускать парня
от себя. Хм... Вот я... дальше Уэсли не ездил и Эда никуда не пущу. Доктор
Флит прав:
даже в раю должна понадобиться аптека. И на наш век хватит...
В непонятном раздражении аптекарь вдруг больно хлестнул лошадь, крикнув:
- Ну ты, инфузория!
Четвероногая "инфузория" нервно взмахнула хвостом и сразу прибавила рыси.
Эшуорф остался позади.
Если подробно рассказать обо всех бедах, которые обрушивались на меня с
того памятного очаровательного утра, когда я покинул Эшуорф в поисках
постоянного куска хлеба, то понадобится чрезвычайно много времени, трудов
и бумаги. Скажу только, что неудачи преследовали меня, знаменуя