Чтение 6–й страницы книги ~Серебряная тоска~

названием "Полярный сентябрь", которые начинались со строчки "Уж нерпа
осенью дышала".

- Глумление над классикой, - вздохнул Руслан.

- Точно так бы мне, наверное, сказали во времена не столь отдал"нные. А
нынешний заявил: "Извините, этого напечатать не можем, потому что это
плагиат. Это Некрасов, в смысле, Есенин". Ну, я не стал выяснять, что
такое "Некрасов в смысле Есенин", и, вежливо плюнув, уш"л. Ощущаешь,
Русланчик, как распалась связь врем"н?

- И в этот ад, - продолжил Русланчик, - заброшен ты, чтоб вс" пошло на
лад.

- Нет, - ответил я, уставившись Руслану даже не в глаза - в зрачки. -
Столько я-то на себя не возьму. Ошибка бедного принца Гамлета в том, что
он только притворялся, а не был сумасшедшим. Сош"л бы с ума на самом деле
- и вс" бы пошло на лад. Для него, во всяком случае.

- Пойд"м домой, - сказал Руслан.

Тепло Руслановой квартиры встретило нас, как блудных сыновей, -
положило руки на плечи, погладило по головам и, наконец, заключило в
отеческие объятья.

- Пойду, чайку поставлю, - сказал Руслан.

- Давай, - ответил я и неожиданно рассмеялся.

- Ты чего? - удивился Руслан..

- Ничего. Иди ставь чай.

Руслан, чуть улыбнувшись, пожал плечами и удалился на кухню.

Я тут же бросился к компьютеру, включил его, вош"л в Winword и
забарабанил пальцами по клавишам.

- Баловство, - раздался из кухни псевдонедовольный голос Руслана. - Ты
пользуешься компьютером, как реб"нок. Забиваешь телескопом гвозди.

- Телескопом забивать гвозди нельзя, - возразил я. - Окуляр разобь"тся.

Я вышел из программы и выключил компьютер.

Руслан вышел из кухни в комнату, подош"л ко мне.

- Ты что, обиделся? - спросил он.

- Ничуть. Где ча"к?

- Скоро закипит. Обиделся?

Его глаза были такими испуганно-нежными, что мне вдруг захотелось
прыгнуть в них.

- Говорю ж тебе, дураку, - нет. Так где ча"к?

- Говорю ж тебе, дураку, - скоро закипит. - Нарочито-бодрый голос его
не выдержал, дрогнул.

- Не обиделся, - как можно ласковей сказал я, положив ему руки на
плечи. И в ту же секунду ощутил, что мне не нужно говорить как можно
ласковей, что я и так ласков, что мне стыдливо-тепло, и тепло это исходит
не от квартиры Руслана, приютившей шпиона, вернувшегося с холода, а от
Руслана самого, от его плеч, на которых лежат мои руки, от его детских
глаз, в которых хочется - не утонуть, но тонуть бесконечно, не пошло и
гадко захл"бываясь, а погружаясь, погружаясь, погружаясь...

- Тогда прочти, - прошевелил губами Руслан.

- Кого? - я снова всплыл на поверхность.

- Стихи.

- Какие?

- Те самые... Которые ты сейчас хотел... На компьютере.

- Да, - сказал я. Руки мои оставались на плечах Руслана. - Да.

Как продрогшие зимние пьяницы В злотую коньячность елея Погрузись в мою
музыку пальцами От оттаявших звуков хмелея Так земля окунается в
утренность Так в луне растворяются волки Так навеки свою целомудренность
Укрывает утопленник в Волге И отчаявшись быть обездоленным Наше сердце
украситься небом Словно вечность ему недозволенным И таким же как вечность
нелепым.

Тут я физически ощутил - да, вдруг, да, внезапно, - что стихи, ватно
обессилив мои ноги, не улетели в никуда, ни в небеса, ни к Богу, они
впервые, пожалуй, остались тут - не просто на Земле, а совсем рядом; они
перетекли из меня в Руслана . Каждое слово, каждая буква. Я не знал, что
делать. Мне хотелось целовать Руслана, каждое слово в н"м, каждую букву в
н"м. И я пылал стыдом, потому что не знал, как в н"м это отзов"тся. Пылал
стыдом и любовью, любовью и стыдом, стыдом и любовью. Любовью. Потому что
не знал. Стыдом. Нет, любовью.

Умереть бы сейчас и не мучаться. Потому что любовью. Но как?

Я не умер. Руслан обнял меня. Руслан поцеловал меня в губы. Русланчик
обнял меня. Русланчик поцеловал меня в губы.

- Чайник не сгорит? - спросил я.

- Давно выключил.

Голенькие, как ночная тишина, мы лежали в постели и дымили сигаретами.

- Ты, наверное, больше не захочешь меня знать? - спросил Русланчик.

- Почему?

- Ну... ты, наверное, не ждал... этого.

- Не знаю. Может, и ждал.

- Я в себе это подозревал. А в тебе - нет. И боялся.

- А ты больше не бойся.

- А я больше не буду бояться. Я тебя люблю.

- И я тебя люблю. Я, может, впервые в жизни люблю.

- Да... Но это считается стыдным.

- Да, это считается...

- Да. Иной пошляк перетрахает с полсотни баб - безо всякой любви, так,
по причинности своего причинного места, - и это не стыдно. А тут, по
любви, - стыдно. Стыдно, да? Не стыдно. Нам друг перед другом, во всяком
случае, стыдно быть не должно. Вот что, не должно.

- А мне и не стыдно. Перед тобой - не стыдно. И перед собой не стыдно.

- А на других - наплевать.

- Да, пускай думают, что хотят... А... а, может, нечего им думать, что
хотят?

Может, пускай это останется нашей тайной?

- Да, - сказал я, погладив Русланчика по вьющимся волосам, - пускай это
останется нашей тайной.

- И от Кольки с Сер"жкой?

- И от Кольки с Сер"жкой. - Я обнял Русланчика за шею.

- Мы с тобой как дети, - счастливо улыбнулся он. - Дети обожают всякие
тайны.

- Мы и есть дети, - сказал я, прижимаясь к Русланчику телом. Мешали
сигареты. Мы докурили сигареты.

* * *

- ... Бабушка, бабушка! - кричу я ей. - Зачем же вы это?.. Вы упад"те,
там опасно!

А она поворачивает ко мне девяностолетнее личико и чего-то недовольно
бормочет беззубым и почти безгубым ртом. Сухонькие ручки уп"рты кулачками
в крышу, а невидимые ноги - почему-то они вс" же видятся в детских
коричневых колготках - свешиваются через край. Глубоко под нею
переливается зеленоватокрасновато-голубовато-желтоватыми огнями ночной
город, старушка то окунается в него бессмысленным взглядом, то вновь
оборачивается ко мне бессмысленным бормотанием. Я хочу подползти к ней и
утащить от этой неоновой пропасти, но мне страшно оказаться на краю крыши,
ужас перед высотой цепенит меня. Цепенит до такой степени, что хочется
расплакаться детским бессилием и позвать на помощь - уже не старушке, а
себе на помощь, и тут мою шею обхватывают чьи-то руки и тащат прочь от
пропасти, и мы с моим спасителем проваливаемся в люк и катимся вниз по
некрутой лестнице в едином объятии и едином хохоте. И становится смешно и
бесстрашно. Наконец, лестница кончается и мы вкатываемся в узенький
коридор, освещ"нный оранжевым светом, и вста"м на ноги, и Русланчик кидает
мне бело-зел"ный мяч.

- Русланчик! - кричу я. - Что за мяч?

- Пасуй! - кричит он в ответ.

Я даю ему пас и бегу впер"д, он пасует мне и бежит впер"д, я пасую ему
и бегу впер"д он пасует мне и бежит впер"д, я пасую ему и бегу впер"д, а
коридор вс" не кончается, а мы не уста"м, мы не задыхаемся, и он говорит
мне:

- Только давай никому не скажем, что мы играли в футбол.

- Давай, - отвечаю я - Потому что нас засмеют, - продолжает он. -
Скажут, что мы как маленькие.

- А мы и есть маленькие.

- Да. Мы и есть маленькие. Но это наша самая главная тайна.

- Да. У нас есть тайна. Дети любят тайны. У детей обязательно должна
быть тайна.

-Да. Большая тайна.

- Да. У маленьких всегда есть большая тайна. А у больших - только
маленькие секреты.

- Да. И мы никому не скажем, что играли в футбол.

- А если коридор кончится?

- А он не кончится. Пасуй!

- Держи! Пасуй!

- Пасуй!

- Чай!

- Что?! - И я открыл глаза.

Надо мною стоял Руслан, голый, с подносом в руках. На подносе дымились
две большие фарфоровые чашки.