read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


- Судьба ученого-гуманитария известна в наше время...
- Ничего вы не знаете, сударыня. - Мастер вдруг указал на стол. - Прошу вас, подайте мне вон ту подставку... Бумагу и карандаш... Нет, черную авторучку, с чернилами.
Аспирантка пошла к столу, и в это время дверь тихо и коротко распахнулась, впустив незнакомого молодого человека в сером костюме и жизнерадостным, комсомольским взором - эдакий пламенный вожак молодежи.
- Простите великодушно. - Он приблизился к постели. - Вы должны меня помнить, был у вас на приеме в прошлом году. Моя фамилия - Палеологов, Генрих Сергеевич...
- Нет, не помню, - с уверенностью проговорил академик, неожиданно для себя любуясь его открытым, вдохновляющим лицом. - Говорите... Говорите, что вам нужно?
- Я от московского правительства. Мы занимаемся поиском феномена... известного как библиотека Ивана Грозного.
- Да, что-то слышал...
- Скажите, уважаемый академик... Вы как величайший специалист в области древнерусской истории и культуры можете подтвердить ее существование?
- Это весьма интересный... и более того, спорный вопрос, молодой человек...
- Библиотека была привезена в Россию.
- Некоторые свидетельства имеются...
- Это мне известно, - заспешил Палеологов. - Меня интересует... Вы сами видели рукописи, книги, принадлежащие к этой библиотеке?
Его напор и дилетантская конкретность вдруг стали неприятными.
- Вам что угодно?..
- Я хочу услышать внятный и исчерпывающий ответ!
- Не понимаю, о чем он говорит, - пожаловался аспирантке Мастер. - Зачем он пришел?
- Вам лучше выйти, - обрела голос Лена. - Или я позову Лидию Игнатьевну.
- Не с вами разговариваю, - отрезал молодой человек. - Не мешайте...
Секретарша была легка на помине, стремительно вошла в кабинет и мгновенно оценила обстановку.
- Как вы посмели? - Взяла за рукав Палеологова. - Немедленно выйдите!
- Очень жаль, - ведомый к двери Лидией Игнатьевной, проговорил тот. - Я еще приду. Дождусь очереди и приду. Вы не умрете, пока не скажете.
Аспирантка принесла то, что требовал академик, и в нерешительности стала возле постели.
- Странный молодой человек. - Умирающий попросил надеть на него очки и потом заставил держать над ним подставку с бумагой, но ручку взял сам и дотянулся золотым пером до листа.
- По-моему, этот человек... Хам и наглец, - сказала Лена. - Сначала уговаривал меня пропустить, деньги предлагал...
- Как вы думаете... У него счастливая судьба?
- Наглость - второе счастье...
- И вы будете... - Мастер поднял глаза. - Никто не знает своей судьбы... Напишу в ученый совет... Утвердят без защиты...
- Наверное... это невозможно...
- Ваша судьба - на кончике моего пера... - Он начал писать, но рука была настолько неуправляема, что получались неразборчивые каракули, однако это ничуть не смутило академика. - Как вас... Полное имя...
- Я не верила, чтобы вот так, вдруг, - проговорила она отрешенно. - И можно быть счастливой...
- И будете... Фадлана под микитки... А я умру...
- Не умирайте...
- Еще напишу в Петербург, профессору Желтякову... Чтобы позаботился... о судьбе... - Рука Мастера не выдерживала напряжения, валилась вниз, и ручка оставляла на бумаге черные молнии зигзагов. - Впрочем... скажу ему сам, без письма... Эпистолярный жанр дается трудно...
Он передохнул, подняв на аспирантку выцветшие, почти неживые да еще увеличенные стеклами очков глаза, и она не выдержала, отвела взгляд.
- Понимаю, сударыня... Смотреть на умирающего... Но вы прорывались. Судьба, в которую вы верите...
- Неужели... это возможно?..
- Я написал... в ученый совет, - сообщил ей Мастер и, выронив ручку, запачкал постель. - Ах, какая досада... Прошу вас, Елена, возьмите в руки... свою судьбу.
Она сняла лист с подставки, растерянно взглянула на письмо.
- Благодарю вас... Но тут...
Академик внезапно захрипел, стал вытягиваться и выгибаться. Зрачки исчезли, белые, страшные бельма выкатились из глазниц, и аспирантка в ужасе закричала. Сначала в кабинет влетел дежурный врач, кинулся к академику со шприцем, но отступил.
- Агония...
Лидия Игнатьевна вошла через несколько секунд, взглянула на умирающего и прошипела аспирантке:
- Убирайтесь отсюда! Быстро!
А та, перепуганная насмерть и до крайности возбужденная, обезумела, протягивала листок с иероглифами и шептала:
- Он написал!.. Судьба!.. По собственной воле!..
Тем временем академик расслабился, затих, и наступила звенящая пауза. Даже врач замер и подогнул колени. Потом Лидия Игнатьевна спохватилась, вывела аспирантку из кабинета и, приблизившись к покойному, всмотрелась в его лицо.
Врач тоже опомнился, пощупал пульс, приставил фонендоскоп к сердцу и долго выслушивал.
- Ничего не понимаю... Кажется, он жив.
- Укол! - скомандовала Лидия Игнатьевна.
- Не приказывайте тут! - внезапно рассердился доктор. - Я доктор медицинских наук и знаю, что нужно делать!
- Я не приказываю, - сразу же сдалась секретарша. - Просто приехал профессор Желтяков, которого он так ждал... И не дождался.
- Простите, - так же внезапно повинился врач. - Нервы... Наблюдаю два удара в минуту. Ни жив, ни мертв...
- Может, все-таки инъекцию?..
- Да, пожалуй... Хотя мы лишь увеличиваем муки. После укола тело академика дрогнуло, появилось дыхание.
- Вы что, медик? - спросил доктор, сворачивая свою сумку.
- Нет, я просто очень хорошо знаю его.
Через двадцать минут академик открыл глаза и вяло огляделся.
- Опять здесь... Я запретил ставить стимуляторы.
- Но профессор Желтяков приехал, - мягко проговорила Лидия Игнатьевна. - Ждет на черной лестнице.
Он заметил пятно на простыне, оставленное выпавшей ручкой, попытался затереть чернила, но только размазал и испачкал руку.
- Оставьте, заменим! - поспешила секретарша.
- Я бы хотел... Эта барышня... аспирантка Елена... Представляете, фаталистка. Самого Фадлана... Пригласите ее ко мне.
- Но на черной лестнице стоит профессор, которого вы так ждали, - напомнила Лидия Игнатьевна. - И подъезжают остальные, кто был вызван...
- Да-да-да... - опомнился Мастер. - Разумеется... Откройте ему и впустите. Вот ключ... И все равно, прошу вар, позаботьтесь о ее судьбе...
Прежде чем наградить академика прозвищем, журналистам основательно пришлось покопаться в архивах, и по отрывочным, косвенным свидетельствам удалось лишь приоткрыть завесу таинственного прошлого. Далекого прошлого - настоящее так и оставалось непроницаемым, непрозрачным, как модно сейчас говорить. Всем было известно, что он мученик сталинских концлагерей, претерпел все вплоть до расстрела, но мало кто знал, за что его приговорили к пяти годам, да еще в пору, когда не было тотальных репрессий, - в конце двадцатых. А статья была известная, знаменитая - 58-5, под которой шли враги народа самого разного пошиба - от мужика, рассказавшего анекдот про Сталина, до членов контрреволюционных заговоров.
Статья эта все и покрыла...
Но как бы ни работала специальная масонская цензура и само время, вытравливая из письменных источников и памяти современников всяческую информацию о связи будущего нобелевского лауреата с вольными каменщиками, свидетельства его принадлежности сначала к Ордену рыцарей Святого Грааля, потом к Новым Розенкрейцерам и, наконец, к Мальтийскому ордену, как космическая пыль, проникали сквозь самые плотные слои атмосферы, накапливались до такой степени, что становились видимыми. В основном пробалтывались бывшие члены лож, низкой степени посвящения, когда-то избежавшие наказания или давно отошедшие от тайных обществ и за давностью лет считавшие свои юношеские устремления своеобразной игрой, пристанищем молодого, блуждающего ума. Сейчас же, по недомыслию или старческому маразму, они полагали, что масонство - это что-то вроде современной демократической партии, куда можно вступить, а потом выйти или перебежать в другую, и что теперь никаких тайных организаций давно нет и быть не может, и потому с радостью и даже с гордостью сообщали, что знаменитый ученый уже в то время заметно выделялся среди братьев и имел степень Мастера, за что и угодил в сиблаг.
Приятно было хоть так приобщиться к громкой славе академика...
А осужденный розенкрейцер еще в лагере, когда по пояс в снегу валил краскотом сосны в два обхвата, ощутил, как пуст и бесполезен тот мир, в котором он жил; масонство с его тайнами, клятвами, идеями переустроить мир - не что иное, как естественная паранойя, развивающаяся в бездеятельных умах интеллигенции. Исправительный лагерь - вот ложа, где под руководством гроссмейстера-начальника одновременно тысячи посвященных совершенствуют свою душу, ищут смысл жизни, бытия и высшую истину.
Тогда он искренне раскаялся и поклялся сам себе никогда не возвращаться к прошлому. А оно, прошлое, и здесь, во глубине сибирских руд, напомнило о себе, когда до конца срока оставалось меньше года. Однажды в лагерь пришел очередной этап, и на следующий же день Мастер заметил интеллигентного человека средних лет с черной ленточкой на шее, выбивавшейся из-под нательной рубахи. И этот его взгляд не ускользнул от новичка: в очередной раз, когда тот проходил мимо по темному барачному проходу между нар, приложил руку к сердцу и сделал короткий кивок. Мастер не ответил на братское приветствие, но не смог скрыть непроизвольного внутреннего толчка, и этого оказалось достаточно, чтобы быть признанным за своего.
Несколько месяцев подряд вновь прибывший вольный каменщик при встречах делал ему знаки, однако Мастер не отвечал на них, и если тот проявлял настойчивость, пытался заговорить и даже совал в руки мешочек с колотым сахаром, он молча уходил.
Будущий академик жил в бараке с кержаками и уголовниками, которых было примерно поровну и которые умудрялись сосуществовать под одной крышей без особых ссор и драк - терпели друг друга, поскольку любая искра могла привести к кровавому побоищу, а силы и невероятная страсть к воле были равны.
Кержаки попадали в лагерь в основном за то, что у них когда-то останавливались или прятались отступающие белогвардейцы. А чтоб такого больше не повторилось, их пытались выдавить из леса, но упрямые раскольники не хотели оставлять привычного скитнического образа жизни, выходить и жить в селах. Тогда с каждого скита брали несколько мужчин и сажали на исправление в лагерь. У Мастера в напарниках оказался один из них, и когда образованный. но инфантильный и очень уж слабый очкарик выбивался из сил и обвисал на пиле, Мартемьян Ртищев отгонял его от лучка и в одиночку укладывал огромное дерево.
- Ты посиди, паря, мне свычней, - говорил в заиндевевшую бороду.
Несмотря на дюжую, лошадиную силу и невероятную выносливость - заключение, исправление трудом для них было чем-то вроде отдыха от тяжелых крестьянских работ, - молчаливые кержаки ни с того не с сего начинали еще больше смирнеть, отказывались от пищи и работы и тихо умирали в штрафных изоляторах.
- Тоска, паря, тоска, - объяснял Мартемьян. - Сердце съедает...
А чаще всего в набожных, с виду робких и степенных бородачах внезапно просыпался бунтарский дух; затосковавшие до сердечной хвори кержаки средь бела дня били охрану на делянках и срывались в безумный побег - с малыми, в два - три года, сроками. Поймать их в тайге было очень трудно, и если кого настигали - забивали прикладами и ногами, после чего зарывали под мох или в снег, если зимой. Зато каждый такой побег отмечался предупредительными расстрелами строили заключенных в одну шеренгу, выводили каждого десятого или вовсе прямо в строю, и хорошо, если в голову или сердце, а то в живот...
Мастер досиживал последние месяцы, когда таким же образом глухой осенней ночью расстреляли Мартемьяна Ртищева, а другого напарника не дали. И начался ад кромешный: в одиночку и полнормы не сделать, значит, и полпайки не получить, а это как снежный ком: меньше ешь, еще слабее на работе. Человек переводился в разряд доходяг и сгорал в две-три недели.
Он еще держался, царапался из последних сил, но не ведал судьбы: однажды при выводе в лесосеку к нему пристроился кержак и сообщил, что будет ему напарником. Этого угрюмого человека с сумасшедшими черными глазами в лагере побаивались сами кержаки, называя его почему-то заложным; его сторонились даже уголовники, поговаривая, будто за ним числятся страшные злодеяния на свободе, а сидит он так, для отвода глаз. Мастеру было все равно, лишь бы не сорваться в пропасть, над которой завис. Они благополучно и быстро спилили и раскряжевали первое дерево, а когда стали валить второе, могучий заложный кержак внезапно схватил своего легковесного напарника и как тряпку швырнул под комель падающей сосны.
Спасло его то, что мох на земле был короткий и мокрый; Мастер буквально выскользнул из-под дерева, и лишь сбитой хвоей осыпало. И немедля он ринулся в лес, где чуть не столкнулся с охранниками, закричал, мол, помогите, но его сбили с ног, стали катать пинками по земле и забили бы, но все происходило на болоте - лишь втоптали в торфяную кашу и бросили. А через час вытащили, чтобы сволочь в общую яму, но, обнаружив, что он живой, сволокли в штрафной барак.
Здесь он понял, что это смерть. Мерзкая, глупая и обидная, потому что до свободы рукой подать. Понял и увидел непоправимую судьбу свою и оставшуюся жизнь, короткую и сухую, как винтовочный выстрел.
И все-таки не ведал рока: среди ночи в барак в сопровождении охранника вошел вольный каменщик с лентой на шее.
- Встань, брат, и иди за мной, - сказал просто, как Христос, собирающий учеников.
Мастер встал и пошел.
* * *
Все основные распоряжения Желтякову были сделаны давно, еще полгода назад, когда академик отошел от третьего по счету инсульта. Его преемник все это время руководил ложей, исполняя обязанности Генерального секретаря, и оставалась последняя, завершающая и очень важная деталь: передача документов, уполномочивающих определенных членов ложи на право совершать операции со счетами в банках, а самого профессора - на право подписи. И еще, можно сказать, торжественное вручение ему символа братства розенкрейцеров - тяжелого нагрудного знака в виде золотого креста с крупными, рдеющими красным сапфирами, обрамленного лепестками роз из рубина и цепью из звеньев в форме пентаграмм. Эту драгоценную реликвию Мастер получил в пятьдесят седьмом году вместе со степенью гроссмейстера из рук своего предшественника и учителя. По легенде, передаваемой братством, она принадлежала самому графу Сен-Жермену и была привезена лично им еще в середине восемнадцатого века в качестве знака согласия и разрешения Великого Востока Франции основать ложу в Петербурге. (В то время никакая самодеятельность не допускалась.) Так или иначе, но символ розенкрейцеров действительно представлял большую художественную и ювелирную ценность, стоил огромных денег и, давно утратив ритуальное назначение, рассматривался вольными каменщиками скорее не как святыня, а как золотой запас на черный день - вместе с другими драгоценностями и тайными счетами во внутренних и зарубежных банках.
Владея знаком более сорока лет, Мастер никогда не надевал его, даже по самым торжественным случаям, ибо к концу двадцатого века масонство почти полностью освободилось от замысловатой наивной мистики и ритуальности. Братья делали конкретное дело, ложа больше напоминала ученый совет, где решались важные научные и геополитические проблемы, или совет директоров некрупного, но очень действенного и мощного предприятия. Милые исторические глупости вроде ломания над неофитом шпаг или укладывания его в гроб при посвящении выглядели бы как театр абсурда.
Встреча ученика и учителя была деловой и короткой. Правда, бледный и взволнованный важностью момента Желтяков потянулся было к руке Мастера, но наткнулся на массивный сейфовый ключ. И помимо воли, зная, от чего этот ключ, потянул его на себя, однако академик не выпустил ключа из ладони.
- Вы заставили меня ждать...
- Простите, брат, я заставил вас жить, - поправил профессор. - Почти целый час.
- Да-да... Вы правы, благодарю. Но я не жил, а страдал. - Мастер вспомнил аспирантку и выпустил ключ. - Заприте дверь и откройте первый сейф.
Желтякову можно было ничего не подсказывать; он давно знал, как следует поступать в таком случае, и делал все с размеренной четкостью. Нашел защелку и осторожно отвел в сторону дубовый книжный шкаф, укрепленный на незаметных шарнирах, после чего отогнул край обоев на стыке и вставил ключ в скважину. Дверь засыпного сейфа открылась с легким гулом, будто чугунное колесо прокатилось по рельсу и стукнуло на стыке. Профессор увидел толстую пластмассовую папку на полке, однако спохватился и решил соблюсти не ритуал, а правила приличия - выжидательно обернулся к Мастеру.
- Возьмите ее, - бесцветным голосом разрешил тот. - Будьте осторожны, не выключайте... самоликвидацию.
Исполняющий обязанности Генерального секретаря представлял, зачем идет к ложу умирающего, и взял с собой вместительный кейс, куда теперь вложил заминированную папку, а потом и ключ от сейфа, но крышку не закрыл - ждал дальнейших распоряжений, искоса поглядывая на китайскую картину с иероглифами, висящую в изголовье.
В руке академика оказался второй ключ, меньше первого, с причудливыми и длинными бородками.
Желтяков снял картину, слегка расшатал и вынул дюбель из стены, им же выковырял деревянную пробку и всунул ключ.
- Четыре оборота против часовой... - подсказал Мастер, не видя, что там делает профессор. - И пол-оборота назад...
- Да, я помню...
Небольшая дверца сейфа за долгие годы была заклеена пятью слоями обоев, и потому дело застопорилось - просто так открыть оказалось невозможно.
- Возьмите в ящике с гола... - с трудом выговорил академик. - Для бумаги...
Желтяков послушно достал нож и с треском разрезал обои по наметившемуся квадрату - освобожденная массивная дверца открылась сама. Овальный футляр из черного дерева занимал почти все пространство сейфа; несмотря на то, что более сорока лет пролежал чуть ли не замурованным, он все же покрылся довольно толстым слоем пыли.
Желтяков бережно вытянул футляр, и когда взял на руки, сказал непроизвольно:
- Тяжелый...
- Это тяжелый крест, - согласился Мастер.
- Я снимаю его с ваших плеч, брат.
- Благодарю...
- Да, на черной лестнице ждет мой специалист, - деловито проговорил Желтяков. - Вы позволите... снять гипсовую маску?
- Прямо... сейчас?
- Разумеется, нет... Потом...
- Вот и спросите потом... У покойного.
- Мой долг перед братьями... И традиция.
- Поступайте, как считаете... Я уже не властен... Скажите Лидии Игнатьевне, она распорядится...
Профессор уложил футляр в кейс и не удержался: стоя спиной к умирающему, приподнял деревянную крышку.
- У вас... будет время... - напомнил о себе академик. - У меня его... слишком мало...
- Извините, - опомнился Желтяков, торопливо закрывая кейс на кодовые замки.
- И прошу вас... Отключите грелку... И снимите ее с моих ног... Сделайте и эту милость.
Профессор исполнил просьбу, аккуратно смотал шнур, свернул сапог и зачем-то сунул его под стол.
- Ступайте, - поторопил Мастер. - И несите крест.
- Прощайте, брат. - Не выпуская кейса, Желтяков приложил руку к сердцу и кивнул головой, однако торжественность момента была нарушена тяжелой ношей в руке - хрупкую фигуру профессора перекосило, и пиджак сполз с плеча на сторону, увлекая за собой рубашку и галстук.
Таким он и удалился в дверь, которая вела из кабинета на черную лестницу.
Академик же. на короткое время оставшись в одиночестве, вытянул ноги, распрямил спину, словно и в самом деле снял с себя тяжесть, и, закрыв глаза, вновь ощутил холод, бегущий по телу от конечностей. Но теперь он оставался спокойным: все прочие, кто был приглашен к прощанию, уже ничего бы не добавили к сознанию исполненного долга. И никто из них не заставит его растрачивать последние душевные чувства. Среди ожидавших не было ни одного кровного родственника: так уж получилось, что его четверо детей умерли один за другим, не дожив до пенсионного возраста, а двое с горем пополам появившихся на свет внуков ушли вслед за родителями в результате непредсказуемых несчастных случаев. Старший уехал с подружкой на Черное море и там утонул, а младший разбился на мотоцикле. Вот уже три года академик был один на свете и сейчас утешался тем, что смертью своей не принесет горя и страдания - коли нет кровной родни, не будет и кровной скорби...
И потому оставался небольшой промежуток времени, возможно, считанные минуты, когда он мог бы почувствовать себя поистине свободным от всяческих обязательств и войти в состояние, которое испытывает, пожалуй, лишь младенец, и то до тех пор пока не отрезали пуповину: потом уже появится первый долг и серьезное занятие - сосать материнскую грудь. Сейчас он не академик и не заключенный, не лауреат и не гроссмейстер, не отец, муж, брат или дед. И даже состояние измученного болезнью тела не волновало, и холод конечностей, пробиравшийся к сердцу, был естественным и не имел значения.
Он был никто...
А значит, свершилось то, к чему он стремился всю жизнь, - абсолютная свобода духа, равная божественной.
Мастер прислушался к себе и, кажется, вместе со смертным параличом рук и ног ощутил облегчение в той своей сущности, за которой скрывалось ничем не защищенное, голое, как тельце новорожденного, "Я". Или ментальное тело, как это называлось в пору увлечения будущего академика мистикой и эзотерикой. Оно еще находилось в нем, как во вместилище, однако, изгоняемое предродовыми схватками холода, отрывалось от плоти и сосредоточивалось где-то в области гортани, чтобы потом выйти одним толчком, как выдох.
Пожалуй, и дождался бы этого мгновения, однако незримая сила извне вдруг закрыла уста, отрезала путь, словно упавшее на пути дерево. Академик приподнял веки и увидел перед лицом руки, держащие зеркало, а потом, сквозь муть запотевшего стекла, - свой облик, серую, безжизненную маску.
- Рано... - низко, будто сейфовая дверь, скрипнул он. - Увидите... без зеркала.
Лидия Игнатьевна облегченно вздохнула и опустилась в кресло, а стоящий в изголовье врач тотчас же оказался перед глазами и, испуганный, что-то пристально рассматривал, одновременно водя фонендоскопом по груди. И причиной его непрофессионального страха было не то, что он глядел на больного, на умирающего высокопоставленного пациента или просто на труп; вероятно, он видел перед собой некую субстанцию, называемую одним словом - никто.
- Уйдите. - Академик шевельнул рукой, намереваясь отмахнуться, и, на удивление, рука повиновалась.
Врач стер пот со лба и вроде бы даже облегченно улыбнулся, словно поставил наконец верный диагноз и сейчас поднимет больного на ноги.
- Предсмертное облегчение, - произнес на латыни, а остальное по-русски: - Да, несомненно... Радужка глаз, зрачок...
- Ступайте отсюда, - жестко сказала ему Лидия Игнатьевна. - Я позову...
Только сейчас Мастер заметил у дверей своего научного преемника Копысова. Полгода назад, когда здоровье ухудшилось и приезжать на работу стало трудно даже раз в неделю, он не раздумывая вручил профессору руководство Центром исследований древнерусской истории и культуры, более известным как ЦИДИК. Правда, назначил покалишь исполняющим обязанности, но всем было ясно, что Копысов после смерти мэтра займет место директора. Академик был спокоен за свое детище, созданное еще в послевоенные годы и теперь превратившееся в полузакрытый и авторитетный научно-исследовательский институт, все наказы и распоряжения были даны Копысову заранее, и потому его не вносили в список допущенных к постели умирающего.
- Простите, но у профессора важное сообщение, - доложила и одновременно повинилась Лидия Игнатьевна. - Я не могла не впустить...
А Мастер вдруг заподозрил измену: должно быть, ей хотелось поработать еще, теперь под началом нового шефа, хотя вечная хранительница академика получала хорошую пенсию, чуть ли не официально считалась биографом и уже писала книгу воспоминаний. Однако это земное и теперь бессмысленное чувство лишь коснулось сознания и отлетело прочь. Ему уже не хотелось возвращаться назад, выслушивать какие-то срочные сообщения, делать заключения и решать вопросы уходящей жизни, ибо все это мешало начавшемуся высвобождению духа, отвлекало от самого важного.
Представительный, седовласый Копысов приблизился к постели на прямых ногах, коснулся руки мэтра.
- Ради бога извините... Я бы не посмел в такой час... Но дело не терпит отлагательств.
Мастер никогда не позволял себе сказать другому человеку "ты", не допускал грубой или даже простонародной речи, и эти привычки стали его сутью. Но тут он словно потерял контроль над собой и выпустил на волю то, что подспудно таилось в нем всю жизнь.
- Ну что тебе?.. Какого рожна... Профессор не обратил на это внимания.
- Поступила информация... Министерство подготовило своего человека, есть приказ о назначении. Но пока держат... И сразу же после вашей... Это катастрофа.
- Дай мне... умереть, - попросил Мастер.
- Но ЦИДИК окажется в руках проходимцев и националистов! Они посмели пренебречь вашим мнением!
Когда-то он сам учил Копысова настойчивости, воспитывал упорство и смелость в любом деле идти до конца. Тот был хорошим последователем, и отвязаться от него не было никакой возможности.
- От меня-то что...?
- Приказ! Задним числом! О назначении!..
- Назначает министерство...
- Они не посмеют отменить! Или признать недействительным. В обществе уже готовятся!.. Прощание с телом, траур...
- Проект приказа есть, - подхватилась Лидия Игнатьевна, чтобы остановить профессора, потерявшего чувство меры. - Вам только подписать и поставить дату своей рукой.



Страницы: 1 2 3 4 5 [ 6 ] 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.