Чтение 6–й страницы книги ~Д`Артаньян

- Вы хотите сказать, что живых не осталось? - встрепенулся д'Артаньян. - И вы отпустили его живым?

Каюзак пожал плечами:

- Живым - да, но после моего доброго пинка он ещё долго будет существовать стоя...

- Эх! - досадливо воскликнул д'Артаньян. - Нужно было захватить хотя бы одного, нашлось бы, о чем его порасспросить...

- О чем можно расспрашивать такую мразь? - недоуменно уставился на него Каюзак, одаренный незаурядной силой, честно говоря, в некоторый ущерб уму.

Граф де Вард, наоборот, сразу заподозрил неладное.

- Каюзак, займитесь дамой, она вот-вот упадет в обморок, - быстро распорядился он и отвел гасконца в сторонку. - Д'Артаньян, вы хотите сказать, что это была не простая уличная стычка?

- Уверен, - сказал д'Артаньян столь же тихо. - Они шатались и притворялись пьяными, но от них совершенно не пахло вином, они пытались оскорбить меня так, что этого не вынес бы ни один дворянин, они определенно следили за нами на ярмарке... Черт, кто же это был такой, закутанный в плащ? В голове вертится...

Только теперь он оценил в должной мере предупреждения кардинала, которыми столь неосмотрительно пренебрег. Оглянулся на Анну - и содрогнулся от ужаса при мысли, что с ней могло произойти нечто страшное. Погибни она, следовало и самому умереть немедленно, чтобы не корить себя потом всю оставшуюся жизнь...

Но она была жива, и от радости д'Артаньян даже махнул рукой на то, что новехонький плащ гвардейца кардинала, обошедшийся ему в двадцать пистолей, был измят и испачкан, хоть выбрасывай.

Анна подошла к нему вплотную, её огромные синие глаза были прекрасными и совершенно сухими.

- Вы уже второй раз спасаете мне жизнь, Шарль, - сказала она едва слышно.

- Какие пустяки, милая Анна, - сказал д'Артаньян, ощущая невероятную усталость и стыд за свое легкомыслие. - Готов проделывать то же самое хоть тысячу раз. Испанец прав - я полон самым чистым из огней... Я люблю вас, пусть даже вы никогда не ответите на мои чувства. Позвольте мне любить вас, вот и все...

Сейчас его совершенно не волновало, слышат их окружающие или нет.

Глава шестая

Два гасконца

Самым трудным вопросом, который пришлось решать д'Артаньяну перед визитом к де Тревилю, был и самый короткий: как одеться?

Появление в штаб-квартире королевских мушкетеров - или, говоря откровеннее, в логове врага - в красном плаще с серебряным крестом, без сомнения, могло быть воспринято как вызов. Гасконец прекрасно помнил, сколько "синих плащей" обреталось во дворе и в доме. Невозможно выдумать более простого и действенного повода для дуэли - точнее, многочисленных дуэлей. Вызовом это могло показаться и самому де Тревилю, а меж тем д'Артаньян вовсе не собирался с ним ссориться без весомейших на то причин - неловко чуточку ссориться со старым другом отца по пустякам...

С другой же стороны... Как-никак он был гвардейцем кардинала. Появиться у де Тревиля в обычной своей одежде, не обремененной явными признаками принадлежности к роте, - все равно, что показаться переодетым. Это могло быть воспринято как трусость...

Он долго размышлял, взвешивая все "за" и "против" насколько мог хладнокровно. И в конце концов решил: будь что будет, а пойдет он в форменном плаще. Каковой тут же и надел, бормоча под нос:

- Провались они пропадом, мушкетеры короля, сколько их ни есть. Ломай ещё из-за них голову...

Планше с мушкетом шагал позади - на сей раз д'Артаньян уяснил, что поучения кардинала весьма отличаются от наставлений госпожи де Кавуа: если вторые можно при некоторой ловкости обходить, пользуясь чисто формальными предлогами либо непредусмотрительностью Мирей, то с первыми так поступать не стоит. Кардинал никогда не воюет с призраками и не предупреждает зря...

К некоторому его удивлению, знакомый двор был пуст, отчего показался и вовсе огромным. Оставив Планше у крыльца, д'Артаньян поднялся до лестнице - тоже пустой, как мир божий в первый день творения, - и оказался в пустой приемной.

"Это неспроста, - проницательно подумал гасконец, уже знакомый с царившими в особняке нравами. - Мне достоверно известно, что тут, что во дворе, что в приемной, всегда толкутся господа мушкетеры. В это время дня их остается гораздо меньше, но все равно никогда дом де Тревиля не бывал настолько пуст, словно тут совсем недавно прошла "черная смерть" или другая какая-нибудь зараза, выкашивающая людей под корень. Он нарочно всех удалил, без сомнения. Что же, д'Артаньян, держим ухо востро? Париж способен испортить даже гасконцев, такой уж это город..."

Послышались тихие шаги. Навстречу ему вышел тот самый раззолоченный лакей, что в первый визит сюда д'Артаньяна отнесся к нему с откровенным пренебрежением, на которое слуги царедворцев такие мастера. Однако на сей раз ничего подобного не было и в помине: слуга проворно согнулся в почтительном поклоне и, не дожидаясь вопросов, поторопился сообщить:

- Вашу милость ожидает господин граф, он велел немедленно провести вас к нему...

"Прах меня побери! - подумал д'Артаньян. - Перемены налицо, и какие разительные! Я уже не "сударь", а "ваша милость", и со мной не сквозь зубы разговаривают, а со всем возможным почтением..."

- По-моему, мы с вами уже встречались, любезный? - не удержался он. - В этой самой приемной?

- Извините великодушно, ваша милость, не припоминаю...

- Ну как же, - сказал д'Артаньян, пряча ухмылку. - Я-то вас хорошо помню, милейший. Правда, тогда я выглядел несколько иначе...

- Простите, ваша милость, но...

- Ладно, ладно, - сказал д'Артаньян, непринужденно похлопав его по плечу. - Нас тут столько бывает, что не мудрено и запамятовать... Вы мне кажетесь дельным слугой, старина, вот вам за труды...

И он двумя пальцами опустил в ладонь раззолоченного лакея медный каролюс14, заранее припасенный для этой именно цели и для этого именно лакея, - почти стершийся, почти никчемный...

Лакей определенно был обижен не на шутку столь жалкой "благодарностью" - и, вполне возможно, понял издевку, но с принужденной улыбкой поспешил поблагодарить по всем правилам, и д'Артаньян окончательно уверился, что де Тревиль весьма даже тщательно готовил их сегодняшнюю встречу...

Он поднялся из-за стола навстречу д'Артаньяну и вежливо пригласил:

- Садитесь, дорогой друг. Я рад вас видеть...

- Я тоже, - сухо сказал д'Артаньян, усаживаясь и старательно расправляя складки плаща.

Де Тревиль показался ему угнетенным тяжелыми раздумьями, что в свете недавних событий было неудивительно...

- Как ваши дела?

- Благодарю вас, - сказал д'Артаньян. - Не будь я суеверным и осторожным, как любой гасконец, я употребил бы, пожалуй, слово "блестяще" - но все же поостерегусь... Дела неплохи, - и он вновь демонстративно разгладил плащ - другой, новенький, полученный от капитана де Кавуа.

- Да, я слышал, вы были приняты королем, и его величество высоко оценил ваши заслуги...

- Его величество каждому воздает по заслугам, - сказал д'Артаньян. - Не зря его называют Людовиком Справедливым. Можно ли осведомиться, какая награда ждала вас, господин граф?

- Простите?

С простодушнейшим видом д'Артаньян сказал:

- Ну как же! Вы не могли не получить своей награды! Вы ведь в этой дурно пахнущей истории, несомненно, выступали на стороне его величества, против врагов и заговорщиков...

Говоря это, он прекрасно знал: единственной наградой, которую получил участник заговора де Тревиль, было то, что король повелел оставить его в покое и не преследовать вместе с остальными.

- Вы стали жестоки, д'Артаньян, - тихо сказал де Тревиль.

- Что поделать, - ответил д'Артаньян серьезно. - В последнее время жизнь меня не баловала добрым отношением - постоянно пытались убить то меня, то моих друзей, то женщину, которую я люблю... Смешно думать, что после такого в характере не появится некоторая жестокость. Но, право же, я никогда не начинал первым... У вас ко мне какое-то дело, господин граф?

Тревиль долго смотрел на него словно бы в некоторой нерешительности, что было довольно странно для опытного царедворца, лихого бретёра и старого вояки. Потом медленно произнес:

- Вы поставили меня в сложнейшее положение, д'Артаньян...

- Соблаговолите объяснить, почему. Каким образом? Сам я, слово чести, не прилагал к этому ни малейших усилий...

- Давайте поговорим без ненужной дипломатии, безо всяких уверток, - сказал де Тревиль. - Излишне уточнять, что все сказанное останется достоянием только нас двоих...

- Я никогда не сомневался в вашем слове, граф. Что бы ни произошло... и что ни произойдет.

- Благодарю... - сказал де Тревиль, на лице которого по-прежнему отражалось тягостное раздумье. - Так вот, д'Артаньян, вы, нисколько того не желая, поставили меня в сложнейшее положение, крайне затруднительное... Что греха таить, при дворе существуют различные партии, и я принадлежу к одной из них. Я назвал бы её партией короля, но вы, сдается мне, уже достаточно осведомлены о некоторых качествах нашего властелина, делающих его, выразимся так, не похожим на иных предшественников и вряд ли способного возглавлять те или иные партии достаточно последовательно и упорно. Поэтому...

- Поэтому ближе к истине будет, если мы назовем эту партию партией королевы...

- Вы правы, - кивнул де Тревиль. - Так вот, борьба, как вы сами убедились, ведется суровая, и в ней сражаются отнюдь не павлиньими перьями, сплошь и рядом не соблюдают правил чести и конечной целью видят смерть противника, которой следует добиваться любой ценой...

- Я уже столкнулся с этим милым обыкновением, - сказал д'Артаньян.

- Я знаю. Тогда вы, наверное, поймете, в чем щекотливость моего положения? Как старый друг вашего отца, я не могу причинить вам вреда. Как член одной из партий, я обязан содействовать разгрому партии противостоящей. И ради вас, какие бы я ни питал к вам чувства, я не могу пренебречь своим долгом, своими обязательствами перед известными лицами...

- Я все прекрасно понимаю, - кивнул д'Артаньян. - Но разве я просил вас о снисхождении? Черт побери, я его от вас и не приму! В конце концов, я - не малое дитя и совершенно сознательно выбираю свою дорогу!

- Это достойный гасконского дворянина ответ, - произнес де Тревиль удрученно. - Но попробуйте представить, какие душевные терзания меня ждут, если когда-нибудь придется...

- Что вас больше волнует - моя участь или собственное душевное спокойствие?

- Положительно, д'Артаньян, вы слишком быстро повзрослели...

- Это все Париж, - сказал д'Артаньян. - Такой уж это город, тут взрослеют быстро, потому что жизнь не знает ни снисхождения, ни благодушия по отношению ко всем нам...

- Я мог бы вам помочь.

- Каким образом? - с любопытством спросил д'Артаньян.

- Вы совсем молоды, и вас никак нельзя назвать закосневшим сторонником кардинала, и никак нельзя сказать, что вы бесповоротно отрезали себе дорогу к отступлению...

- Черт побери, что вы понимаете под отступлением? - взвился д'Артаньян. - Я сроду не отступал и не собираюсь этому учиться!

- Простите, я неточно выразился, - примирительно произнес де Тревиль. - Пожалуй, следовало бы сформулировать иначе.... Вам ещё не поздно расстаться с прежними заблуждениями, исправить те ошибки, что вы совершили по юношеской горячности. Я выражаю не собственные мысли... то есть не только собственные мысли, но и намерения известных лиц...

- Проще говоря, её величества?

- Ну хорошо, хорошо... - поморщился де Тревиль. - Без всякой дипломатии... Вот именно, её величества. Был разговор... Ее величество осознает, что вы - ещё совсем молодой человек с неустоявшимися взглядами и убеждениями. Королева готова помочь вам выбрать правильную дорогу. Черт побери, вы зарекомендовали себя сильным и опасным человеком, а с такими сплошь и рядом торгуются. Вам, моему земляку, повезло, быть может, ещё сильнее, чем мне: с вами готова торговаться сама королева Франции. Право же, это большая честь!

- Не спорю.

- Вы готовы?

- Выслушать я всегда могу... Меня от этого не убудет.

- Отлично, - сказал де Тревиль со вздохом облегчения. - Ее величество предлагает вам оставить нынешнюю, совершенно не подходящую для вас компанию и перейти на её сторону. Ей нужны такие люди, как вы. Одно ваше слово - и вы выйдете из этого кабинета гвардейцем мушкетеров короля. Я, со своей стороны, клянусь чем угодно, что прежние недоразумения будут сглажены, прежняя рознь забыта, и я приложу все силы, чтобы покровительствовать сыну моего старого друга. Вы далеко пойдете и подниметесь гораздо выше, чем мог бы вас поднять кардинал. Чересчур опасно полагаться на министра, на временщика...

- Ну, а как быть, если этот временщик служит Франции?

- Мы все служим Франции, д'Артаньян...

- В самом деле? - усмехнулся гасконец. - Странные кое у кого представления о благе Франции, господин граф... Считается совершенно естественным ради блага Франции вступать в заговоры с иностранными державами, принимать у них золото и оружие, обещать им пограничные крепости и города, готовить убийство министров и даже самого короля...

В глазах де Тревиля сверкнула молния:

- Следите за выражениями, д'Артаньян! Я не замешан ни в чем подобном!

- Не сомневаюсь, - сказал д'Артаньян. - Но другие все это проделывали... и, боюсь, проделают ещё не раз. Более того, ваше благородство служит той ширмой, за которой вольготно разместились менее благородные помыслы. Знаете, совсем недавно мне довелось столкнуться со случаем, когда карточные мошенники из квартала Веррери устроили притон в доме одного старого и благородного дворянина с наилучшей в свете репутацией. Он служил им именно такой вот ширмой, за которой очищали карманы глупцов с помощью фальшивых козырей и налитых свинцом костей... Господин граф, вы знаете герцогиню де Шеврез и герцога Анжуйского... впрочем, уже Орлеанского, гораздо лучше меня. Неужели вы всерьез верили, что эти люди движимы исключительно благородной целью избавить государство от негодяя Ришелье? Что они будут рисковать всем, что имеют, ради того, чтобы вздохнули свободно благородные люди вроде вас? Вы искренне полагаете их бескорыстными благодетелями?

На лице де Тревиля отражались досада, горечь, неловкость.

- Д'Артаньян, вы ещё не искушены в политике, - сказал он, на миг опустив глаза. - Вы плохо понимаете, что порой приходится идти на союз с людьми, быть может, и не вполне достойными, но стремящимися к тем же целям... Такова политика...

- Да провались она ко всем чертям, ваша политика! - закричал д'Артаньян, уже не сдерживаясь. - А если бы мы опоздали и они убили бы короля?! В жизни не поверю, что вы с такой же преданностью служили бы королю Гастону... или королю Бекингэму! Черт побери, де Тревиль, неужели эта ваша политика разрешает сидеть в дерьме по самые уши, милуясь с откровенными подонками?!

- Говорите тише! - воскликнул де Тревиль. - И у стен есть уши...

- Вот она, ваша политика, - тихо продолжал д'Артаньян, грустно кривя губы. - Вы боитесь говорить откровенно в собственном кабинете, в собственном доме...

- Да поймите, мы ни за что не допустили бы того финала, о котором вы упомянули...

- Ах, как все вы чисты и решительны, - усмехнулся д'Артаньян. - Ну, а если другие заранее предусмотрели, что вы не одобрите иных крайностей, и приняли свои меры, чтобы заставить вас замолчать навсегда? Вы уверены, что за спиной у вас не было человека, готового вонзить вам нож в сердце? Что же вы молчите, граф? У некоторых персон были свои персональные убийцы, готовые подправить жизненные и политические планы вышеозначенных персон...

Де Тревиль посмотрел на него с такой затаенной болью, что д'Артаньян на миг преисполнился жалости и сочувствия, но только на миг. В конце концов, слишком серьезными и кровавыми были дела, чтобы поддаваться обычному человеческому сочувствию, и причина не в черствости, отнюдь, - скорее уж в верности и долге...

- Ваше молчание красноречивее любых слов, граф, - тихо произнес д'Артаньян. - В глубине души вы, быть может, прекрасно отдаете себе отчет, во что ввязались, согласившись на эту вашу политику...

- Довольно! - воскликнул де Тревиль. - Я не нуждаюсь в сочувствии мальчишки, романтического и наивного!

- Пару минут назад вы назвали этого мальчишку жестоким и в одночасье повзрослевшим...

Де Тревиль уже совершенно овладел собой. Он сказал холодно:

- Оставим эти словесные игры, д'Артаньян. Поговорим лучше о моем предложении.

- Вряд ли в этом есть особенная нужда, - решительно сказал д'Артаньян. - Я вынужден его отклонить без особенных раздумий. Поверьте, граф, тут нет ничего от юношеской скоропалительности, я все обдумал гораздо раньше... Понимаете ли, это очень просто объяснить. Помните, как я явился к вам, растерянный, чужой в Париже, не знающий никого и ничего? Вы изволили отвергнуть меня. О, поверьте, я нисколечко не обижаюсь на вас, вы были правы, вы поступали так, как подсказывало разумение и опыт... Повторяю, у меня нет ни обиды, ни мстительности - в конце концов, никто не обязан верить явившемуся неизвестно откуда пришельцу без единой рекомендательной строчки, к тому ж с ходу взявшегося вам жаловаться на ваших лучших людей... Так что вы были совершенно правы. Но, видите ли... Нашлись и другие. Они приняли меня в свои ряды, не ища никаких особенных выгод, без далеко идущих целей. Попросту приняли во мне участие, не требуя ничего взамен, любой человек был бы глубоко благодарен за столь доброе отношение, но не в одной благодарности дело, вернее, уже не в благодарности. За это время я стал там своим, вы прекрасно понимаете, где... Я дрался вместе с ними, их цели - мои цели, их задачи - мои задачи, я к этому пришел своим умом, без принуждения и подсказки. Теперь уже вы поймите мое положение. Так сложилось, что все мои друзья - там, а все мои враги - здесь. Меня дурно приняли бы "синие плащи", а "красные" совершенно справедливо посчитали бы перебежчиком и предателем. Все, что я мог бы ещё вам сказать, господин граф, пожалуй, заключается в одном-единственном слове - поздно. Ваше предложение запоздало. Было время, когда я принял бы его, себя не помня от искренней и горячей благодарности, и почитал бы вас единственным на свете благодетелем. Но не теперь. Вы опоздали, граф... Я не могу предать своих друзей, единомышленников, тех, кто не далее как сегодня спас мне жизнь и кое-что ещё, что, быть может, важнее моей ничем не выдающейся жизни. Я не могу предать кардинала, потому что служу ему искренне, я понимаю, чего он хочет, и готов в этом сопутствовать...

Де Тревиль долго молчал, глядя на него с непонятным выражением лица. Странное дело, но д'Артаньян отчего-то почувствовал жалость к этому сильному и незаурядному человеку. В некотором смысле оба они были обречены поступать так, а не иначе - ни честь, ни жизнь, ни судьба не оставляли им другого выбора, и было мучительно больно это осознавать.

- Д'Артаньян, д'Артаньян... - произнес наконец де Тревиль с неподдельным сожалением. - Ну что же, переубедить я вас не могу. Вы поступаете совершенно правильно... но, быть может, делаете ошибку. Как дворянин я восхищаюсь вами, но как верный слуга её величества вынужден заметить, что вы поступаете крайне неосмотрительно, и это повлечет самые губительные последствия для вашей карьеры.

- Как знать, господин граф, - сказал гасконец. - Как знать...

- Могу вам пообещать одно: лично я никогда не стану ничего умышлять против вас. Но и воспрепятствовать ничему не смогу, в силу взятых на себя обязательств я даже не смогу хотя бы один-единственный раз предупредить вас, если мне что-то станет известно... Вам угрожает нешуточная опасность, вам многого не простят.

- Ну, это мне уже известно, - сказал д'Артаньян. - Что же, спасибо и на том... В сущности, господин де Тревиль, в нашем с вами положении нет ничего нового. Мы с вами всего-навсего смотрим на одно и то же с двух разных точек зрения. Вы давненько не бывали в Гаскони, но, без сомнения, помните, что мы, гасконцы, называем примыкающий к нашей стране залив Гасконским, а наши соседи, испанцы, именуют его Бискайским. Но сам залив - один и тот же. То, что его именуют двумя разными названиями, решительно ничему не мешает и ничего не меняет - те же волны, приливы и отливы, бури и корабли...

И он решительно поднялся, раскланявшись со всей возможной грацией.

- Вы обдумали все? - спросил де Тревиль, тоже поднявшись из-за стола.

- Не сегодня, граф, - сказал д'Артаньян, - Отнюдь не сегодня. У меня было достаточно времени, честное слово.

- Берегитесь. Это все, что я могу вам сказать.

Д'Артаньян, уже повернувшийся было к двери, остановился и, поколебавшись, ответил:

- Право же, господин де Тревиль, я могу от чистого сердца посоветовать вам то же самое. Движимый столь же дружескими чувствами, что и вы...

- Мы более не можем оставаться друзьями.

- Я понимаю. Но ничего не могу изменить, господин граф. В конце концов, мы оба гасконцы и прекрасно понимаем, что иного поворота событий нельзя было и ожидать в данных условиях... Всего наилучшего!

С этими словами д'Артаньян решительно вышел из кабинета, не оглядываясь и стараясь не поддаваться охватившей его смертной тоске, - невероятно тяжело осознавать, что гасконцы способны в одночасье сделаться врагами...

Глава седьмая

Цена головы

К некоторому облегчению д'Артаньяна, за время его отсутствия ни с верным Планше, ни тем более с лошадьми ничего не произошло. Планше дожидался его на огромном вымершем дворе, расхаживая с мушкетом наперевес и зорко озираясь, как примерный часовой.

- Ах, сударь! - воскликнул он с облегчением. - Столько я тут передумал... Двор пустой, смеркается, всякая чушь в голову лезет...

- Успокойся, Планше, - сказал д'Артаньян задумчиво, беря у него поводья. - Мы приятно поговорили с господином капитаном королевских мушкетеров, только-то и всего...

"Если не считать, что королева Франции теперь рассердится на меня ещё пуще, - подумал он, вскакивая в седло. - Но об этом не стоит говорить моему славному малому - он, конечно, парень верный, но далеко не всякий отважится и далее служить человеку, которого ненавидит сама королева Франции..."

Когда он поставил лошадь в конюшню и направлялся ко входной двери в неотступном сопровождении Планше с мушкетом, навстречу ему двинулся от тумбы ворот молодой человек в кожаном камзоле и шляпе с пушистым белым пером - наряде, который сам д'Артаньян носил совсем недавно. Правда, гвардеец этот ему был положительно незнаком.

Учитывая все сегодняшние события, нет ничего странного в том, что д'Артаньян, держа руку поближе к шпаге, окинул улицу подозрительным взглядом, но нигде не увидел притаившихся злодеев, никто не торопился нападать на него скопом, вечерняя улица была на удивление тиха, безмятежна и пуста...

- Я имею честь видеть шевалье д'Артаньяна? - спросил незнакомец, кланяясь со столичной непринужденностью.

- Совершенно верно, сударь, - вежливо ответил гасконец, не переставая, впрочем, зорко озирать улицу. Ему не понравилось, что молодой человек держался столь скованно и напряженно, что это ощутил бы и менее чуткий человек, не говоря уж о д'Артаньяне, чьи нервы были напряжены до предела...

- Мое имя шевалье де Невилет, - сообщил незнакомец, беспокойно озираясь. - У меня к вам чрезвычайно важное дело, которое не терпит отлагательства... Мы можем подняться к вам?

- Разумеется, - сказал д'Артаньян. - Прошу вас, сударь, идите вперед...

Он смотрел в оба, но, оказавшись на лестнице, умерил подозрительность - уж с одним-единственным злоумышленником, да ещё у себя дома, где, как известно, и стены помогают, он как-нибудь справится. Шпага при нем, на стене висит целая коллекция трофейных, есть заряженные пистолеты, поблизости верный Планше...

- Вина? - предложил д'Артаньян на правах радушного хозяина.

- Не откажусь, сударь...

Молодой человек единым махом осушил свой стакан - с видом не закоренелого пьяницы, а опять-таки крайне взволнованного человека.

- Выпейте еще, - сказал д'Артаньян непринужденно. - Мне чудится, любезный де Невилет, или вы в самом деле чем-то ужасно расстроены? Ба, да вы места себе не находите...

- Вы правы, - с принужденным смешком признался странный гость. - Даже не знаю, с чего начать...

- Знаете что? - спросил д'Артаньян. - Начните с самого начала. Это, право же, отличнейший способ, дальше все пойдет, как по писаному, можете мне поверить... Великолепный способ, я его давненько предпочитаю всем прочим... Черт побери, начните же с начала!

- Вы полагаете? - нервно спросил гость.

- Честное слово! - заверил д'Артаньян. - Самый лучший способ!

- Дело в том, господин д'Артаньян, что обстоятельства сложились так... что именно я обязан вас убить...

Школа кардинала - великая школа. Д'Артаньян не двинулся с места, не пошевелился даже, но молниеносно окинул взором и комнату, и гостя, и его шпагу, прикинул мысленно не менее трех вариантов как нападения, так и защиты. И после этого спросил самым непринужденным, даже добродушным тоном, напоминавшим мурлыканье любимого кардинальского кота:

- Дорогой господин де Невилет, а не объясните ли, откуда вдруг у вас возникло подобное желание? О, я человек достаточно широких взглядов и соглашусь, что подобное желание с некоторых точек зрения вполне понятно и объяснимо, хотя сам я, как вы, должно быть, понимаете, отношусь к нему без малейшего восторга, как сторона, безусловно, крайне пристрастная... Я признаю за вами право питать желание меня убить...

- Да что вы! - воскликнул гость растерянно. - Я вовсе не питаю такого желания...

- Как выразился бы мой наставник и покровитель кардинал Ришелье, интрига приобретает интерес... - протянул д'Артаньян. - По-моему, дело запутывается. Сами вы вовсе не горите стремлением меня убить, но обязаны, понимаете ли... Вам кто-то приказал?

- Можно и так сказать...

- Послушайте, дражайший де Невилет, - сказал д'Артаньян, не настроенный разгадывать шарады и ребусы, в противоположность своему доброму знакомому Рене де Карту, коему без этого и жизнь не мила, - вам не кажется, что вы ведете себя странно?

- Простите!

- Нет уж, это вы меня простите! - живо воскликнул д'Артаньян. - У меня был чертовски трудный день, и я устал, как добрая дюжина дровосеков, только и мечтаю об отдыхе. Тут являетесь вы и начинаете разводить загадки вокруг намерения меня убить. Я согласен, тема довольно серьезная, а я - лицо заинтересованное, и все же... Если вы намерены меня убить - что ж, попробуйте прямо здесь и сейчас! Если у вас что-то другое на уме - выкладывайте, черт возьми! Прикажете ломать тут с вами голову всю ночь? Нет уж, увольте!

Он уже убедился, что взял верный тон - напористый, даже резкий. Очень похоже, его загадочный гость не обладал ни особенной отвагой, ни выдающейся хитростью, все в нем выдавало человека нерешительного, волею случая замешавшегося в дело, от которого он теперь с удовольствием открестился бы. Д'Артаньян с некоторых пор полагал себя недурным знатоком интриг и заговоров. А потому продолжал, видя, что незнакомец на глазах приходит в совершеннейшее отчаяние, что выражалось в заламывании пальцев украдкой и ерзанье на стуле:

- Послушайте, любезный де Невилет... Такими вещами не шутят, особенно когда речь идет о людях, с равным умением пользующихся и шпагой, и услугами хмурых молодцов, обитающих в подвалах Бастилии отнюдь не в качестве заключенных...

Упоминание о Бастилии и вовсе добило гостя - он плаксивым тоном возгласил:

- Можете мне поверить, я хорошо понимаю, что такое дворянская честь!

- Ну вот и прекрасно, вот и отлично... - тоном опытного исповедника сказал д'Артаньян. - Облегчите же душу, душевно вас прошу, а то я могу и рассердиться, знаете ли...

- Изволите видеть, сударь, я служу в рейтарах... Там, где совсем недавно имели честь служить вы, пока не получили повышение... В роте только и разговоров о вашей Фортуне... Словом, мы с вами, можно смело сказать, сослуживцы. Только я два последних месяца провел в Нанте у родителей, ради поправления расстроенного здоровья. Так что мы не могли встречаться в роте... Когда я вернулся, ко мне пришел сержант Росне, вы ведь его знаете...