Чтение 6–й страницы книги ~Хроники смутного времени~

- Видимо, больной, - хладнокровно отвечает чиновник. Важный человек делает шаг назад.

- Не заразный, надеюсь? - спрашивает он. Чиновник вопросительно смотрит на Марину.

- Вы... Послушайте... По какому праву вы вламываетесь в мой?..

- Мы отнюдь не вламываемся, Марина Николаевна, - пожимает плечами чиновник. - Мы работаем. Право на осмотр квартиры потенциальными покупателями оговорено в договоре, который вы вчера подписали... А время не ждет. Через шесть дней вам все равно придется так или иначе...

- Как - дней?

Чиновник снова пожимает плечами.

- Ну - так дней, - говорит он абсолютно невозмутимо. - Если в течение шести дней вы не внесете обратно сумму залога с полагающимися процентами...

- Вы же сказали - шесть месяцев! - кричит Марина.

- Я сказал - шесть месяцев? - чиновник непробиваем, а важный человек брезгливо кривится, как-то искоса глядя на Марину оценивающим взглядом. - Не понимаю... Я не мог сказать такой глупости. Впрочем, давайте посмотрим договор.

Марина лихорадочно роется в своей сумочке, висящей на вешалке рядом с кителем, украшенным издевательски сверкающими, ничего не значащими медалями и орденами. Достает.

- Вот...

Чиновник листает, находит.

- Ну конечно, - показывая пальцем, протягивает документ обратно. - Даже если я оговорился... от усталости, знаете, всякое бывает, работы очень много... черным по белому написано - шесть дней.

Марина долго вчитывается в трепещущий в ее нетвердой руке лист бумаги, потом поднимает помертвелое лицо.

- Как же вы можете так? - тихо говорит она.

- Что ? - картинно не понимая, спрашивает чиновник.

- Это же...

И она умолкает. Слова бессмысленны.

- Вы ведь читали договор, - с начинающим закипать праведным раздражением говорит чиновник. - Вот ваша подпись!

- Я сегодня же внесу обратно деньги,- говорит Марина, комкая бумажку.

- Это ваше право, - хладнокровно отвечает чиновник.

- А теперь, - кричит Марина не своим, отвратительно визгливым, на грани безумия голосом, - вон отсюда оба!

- Пойдемте, право, - говорит важный человек чиновнику. - Мне совсем не улыбается подцепить от этих какую-нибудь заразу.

Они идут к двери.

- Хозяйка аккуратная, - говорит важный человек чиновнику, - но, по-моему, сумасшедшая... И, знаете, нужно будет продезинфицировать тут все.

Дверь захлопывается.

Александр смотрит на Марину с подушки. Она проводит ладонью по волосам, по щекам.

- Саша... Ты только не волнуйся... - бормочет она, а потом вдруг срывается с места и начинает лихорадочно одеваться. - Я сейчас... сейчас. Это ошибка, это недоразумение... Я приду, и пообедаем, а пока... пока... - она уносится на кухню и уже через секунду бежит обратно в комнату с остатком купленного позавчера батона на блюдце, - пока вот, если проголодаешься, булочки покушай... Я скоро, Саша!

- Ы-ы-ы! - доносится из комнаты. Это уже не голос лишенного возможности говорить человека - нет. Протяжный, долгий, жуткий вой смертельно раненного зверя. - Ы-ы-ы-ы!!

Банк. Строгие окошечки касс, дюжие охранники в пятнистом на каждом углу, небольшие, но долгие очереди у каждого окошка. Наконец очередь доходит до Марины. Кассирша смотрит ее платежку, качает головой.

- Это не ко мне. Это в пятое окошко.

- Ну я уже сорок минут отстояла!

- Так спросить надо было, гражданочка... Или инструкцию почитать, вон висит... Томка, - оборачивается она к соседке, - квартирные в пятой?

- В пятой, - отвечает Тома, заполняя какую-то ведомость под пристальным взглядом всунувшего крючковатый нос в ее окошко старика.

- Ну, вот видите...

Марина переходит к пятому окошку. Стоит. Отходит покурить в на лестницу, за стеклянную дверь, бдительно следя, как продвигается перед ее окошком очередь из двух человек. Наконец настает ее час.

Кассирша долго читает платежку, потом, с сомнением покачав головой, куда-то звонит. Занято.

- Подождите минутку, - говорит она Марине. - Вон, можете присесть, я пока обслужу следующего клиента.

- Я очень спешу, - на выдохе, без голоса произносит Марина. Кассирша, пожав плечами набирает номер снова. И дозванивается.

- Пал Семеныч? По квартирным ссудам как у нас?

Слушает, сокрушенно покачивая головой. Марина ждет.

- Ну, я так и думала, - говорит кассирша и вешает трубку. Поднимает на Марину глаза. - В банке нет сейчас денег, и по подобным ссудам мы выплат временно не производим. Мне очень жаль, но... ну нет денег. Вы же понимаете все, смотрите телевизор, наверное.

- Как нет денег?..

- Ну, нет.

- А где же они? - нелепо спрашивает Марина; кассирша только плечиком слегка пожимает. - Так как же мне...

- Подойдите к концу месяца... нет, лучше в середине следующего. У нас несколько трансфертов на подходе... может, в феврале часть таких платежек мы и пропустим, - что-то в лице Марины настораживает ее, она отшатывается. - Ну нет денег в банке, нет! Я-то что могу сделать!

Другой банк. Кассирша вертит в руках Маринину бумажку, потом протягивает через окошечко ей обратно.

- Нет, с "Эльдорадами" мы дел не ведем, - слегка как бы извиняясь и оправдываясь, говорит она. - Для нас, дама, это не документ, а филькина грамота. "Эльдорады" - они... они какие-то... - и делает красноречивую гримасу презрения и недоверия.

Роговцев проводит свой сеанс.

- И главное, - говорит он уверенно и веско. - Вы должны полюбить эту жизнь. Не просто примириться с нею - простое примирение не поможет, потому что в подсознании у вас все равно будет копиться напряжение, чреватое срывом. Именно полюбить! Любовь...

Дверь с треском распахивается, и, волоча за собою вцепившуюся ей в локоть секретаршу, врывается Марина.

- Вы меня подставили? - кричит она в наступившей тишине. - Я просто хочу знать, вы меня нарочно подставили за какую-то там долю денег - или это совпало так?

Несколько секунд Роговцев растерянно, почти жалобно смотрит на нее. Потом берет себя в руки, лицо его становится жестким. Угрюмо и нехотя, как бы выполняя неприятный и совершенно бессмысленный долг чести, он спрашивает:

- Ну что такое еще случилось?

- Я была у вас вчера, - говорит Марина, - и вы посоветовали...

- Я помню, - отвечает Роговцев. - Но я не понимаю, по какому поводу... и по какому праву... вы тут устраиваете сцены.

Марина смеется.

- Меня ограбили, - говорит она. - Самым банальным образом, как дурочку. И я хочу знать...

- Боже, - мертво говорит Роговцев. - Это ужасно. Какое время, Марина, какое время... И нет ему конца.

- Вы же воевали вместе! - снова кричит Марина. Все уже ясно, но она не может так уйти. - Под пулями в горах в этих!..

Роговцев подходит к Марине вплотную.

- Да, - тихо произносит он. - Это было отвратительно. И очень подло. Мы как игрушки были... как фишки... со всем своим героизмом и товариществом. Чем больше товарищества и героизма - тем легче любому подонку нами вертеть... И теперь тоже. Что я могу поделать?

- Я сегодня же еду в Москву, - говорит Марина так же тихо. - В прокуратуру Минобороны. Не может быть, чтобы...

Она не договаривает. Ей просто нечем закончить эту фразу. Потому что - может быть. Давно и всем понятно, что - может.

И поэтому Роговцев пожимает плечами и, горбясь, отворачивается. Слабо машет ей рукой: мол, уходите, женщина, не надрывайте мне сердце; оно мне еще пригодится.

Вокзал. Суета. Переполненный перрон. Веселые компании уезжающих, пьяные и нищие... Старушки-торговки, буквально пристающие к пассажирам: "Водочки не желаете? Пивко свежее". "Пирожки с пылу, с жару!"

Вдоль длинного состава, издалека, идет Марина. Вот она останавливается возле одного из проводников, проверяющего билеты, что-то говорит ему. Он что-то отвечает. Она опять что-то говорит. Он отрицательно качает головой. Марина идет к следующему - там повторяется та же сцена. Она идет к следующему...

Вагон в хвосте поезда - как после бомбежки. Выбитые стекла, облупленная краска, железо во вмятинах... Внутри - никого. Вероятно, его прицепили, чтобы перегнать на ремонт - или на свалку. Но дверь его почему-то открыта, и на полу тамбура сидит, потягивая пивко, молодой парень в железнодорожной форме.

- Мне обязательно надо уехать этим поездом в Москву, - останавливаясь у этой двери, затверженно произносит Марина. Парень удивленно опускает руку с бутылкой.

- Так мест же полно... сунь любому...

- У меня не хватает денег.

Парень легко, точным движением встает.

- Сколько дашь?

- Семьдесят.

Он присвистывает разочарованно.

- У меня только полтораста, и мне нужно вернуться сегодня же, - произносит Марина, - но это уже не вполне она. Зомби, из последних сил выполняющий неведомо чей приказ.

Парень разглядывает ее некоторое время.

- А садись! - вдруг азартно говорит он.

За окном купе проводника уплывают назад последние городские дома, начинаются пустыри, переходящие в пустоши. Снега, снега... Бьет колесами в разболтанные рельсы тяжелый состав.

- Случилось чего? - спрашивает парень Марину. Она молчит. Остановившиеся тусклые глаза, мертвое лицо. Сумку с плеча она так и не сняла. Только пальто расстегнула - и сидит, чуть покачиваясь вперед-назад.

- Слушай, нам три часа ехать, - говорит парень, пересаживаясь к ней поближе. - Так молчать и будем?

Марина молчит.

- Ну ты даешь, - говорит проводник. - Как хоть звать-то тебя?

Марина молчит. Кажется, ее просто-напросто здесь нет - высохшая, покинутая душой оболочка.

Парню не по себе. Он достает из-под столика початую бутылку водки, из шкафчика - пару стаканов.

- Погреемся?

- Спасибо, - говорит Марина едва слышно, - я не буду.

- Н-ну, как знаешь. А я погреюсь, - парень наливает себе полстакана и выпивает неторопливо, с удовольствием. Крякает. Придвигается к Марине еще ближе, обнимает за плечи. - И тебя погрею. Ты ж замерзнешь, у нас не топят...

- Не нужно, - устало говорит Марина, - пожалуйста, не нужно.

- Нужно, - с ласковой настойчивостью говорит парень. - Ты сама не понимаешь, как это нужно. На себя-то посмотри! Тебе это нужно больше, чем мне!

- Не нужно...

- Слушай, а я тогда с тебя денег не возьму!

- Возьмите лучше деньги...

Стучат колеса. Летит за окном хмурый зимний день. Поля, поля, заснеженные полустанки, вросшие в измученную землю черные, перекошенные лачуги тонущих в снегу деревень, белые мохнатые провода... И голос Марины: усталый, безнадежный, и непонятно, к чему - к тому ли, что, возможно, происходит невидимо для нас в купе, или к тому, что мелькает за окном - относится ее монотонное:

- Мне это не нужно... Мне это не нужно... Мне это не нужно...

Москва, площадь Трех вокзалов - суетливая, заваленная снегом. Марина почти бежит.

Уже начинает смеркаться, короткий зимний день на излете. Улица близ Министерства обороны. Марина растерянно озирается, потом, по-прежнему почти бегом, бросается куда-то дальше - наискось через улицу.

Длинный, унылый коридор, битком набитый людьми. Мужчины и женщины, военные и гражданские... Так, наверное, в сталинские времена выглядели очереди родственников арестованных, ждущих хоть какой-то весточки о родных... В свете газосветных ламп все кажутся покойниками. Марина пытается пройти, рвется куда-то вперед, протискивается - ее не пускают. Сквозь сдержанный, слитный и смиренный гул голосов не слышно, что ей втолковывают, и не слышно, что она отвечает.

Какая-то сердобольная бабулька наклоняется к ней поближе, взяв под локоток:

- Да что ты, милая! Мы тут неделями сидим только чтоб на прием записаться!

- Я не могу! - визжит Марина, вырывая локоть. - Я должна сегодня! Я должна к ночи вернуться домой! Он же с ума сойдет, если я не вернусь!! Пустите, пустите!!

Ее хватают - она начинает биться всерьез. Ну, тогда и за нее принимаются всерьез.

Марина на улице. У нее уже вид полубезумной - да и с одеждой творится Бог знает что после схватки в коридоре. Похоже, она снова где-то у вокзалов; и опять кругом роскошные, переполненные яркими товарами витрины, светящаяся разноцветными огнями ларьковая суета. Не протолкнуться. Но она вдруг замечает кабинку телефона-автомата, замирает на секунду, а потом бросается к ней, словно осененная некоей новой спасительной мыслью, новой иллюзией. Марина не сдается, просто не может сдаться, она что-то еще пытается предпринять. Но у двери будки она останавливается, лезет в сумочку... Мертвеет. Шарит лихорадочно раз, другой... Из сумочки каким-то невероятным образом вываливается и шлепается в снег ее косметичка. Марина рывком переворачивает сумочку - та аккуратно взрезана, вспорота, и только чудом из нее не вывалилось вообще все содержимое. Но теперь Марине даже не на что позвонить.

Вокзальный пикет милиции. Симпатичный лейтенант за столиком что-то шустро пишет, у стенки сидят два расхлюстанных, в хлам пьяных мужика.

- Да брось ты эту лабуду, - невнятно говорит одни. - Ну, прогулялись, ну, выпили, ну, телок снять пошли... Где телку снять простому человеку? На вокзале... Начальники по гостиницам кадрят, а рабочие люди - на вокзалах... Чего такого?

- А ничего такого, Тимофеев, - мирно отвечает лейтенант. - Ровным счетом. Сейчас дооформлю - и ничего такого.

- Ну ты волчара...

- Жуткий, - соглашается лейтенант.

В дверь просовывается голова сержанта:

- Петр Андреич, бабу какую-то задержали. Вроде как не в себе...

- Датая?

- Да нет...

- Может, на игле?

- Непохоже. Интеллигентная такая, только пыльным мешком трахнутая.

- Ну, давай сюда.

Пока лейтенант дописывает, вводят Марину.

- Ну, и что она там вытворяла? - спрашивает лейтенант, откидываясь на спинку стула и с интересом разглядывая женщину. Да, действительно не в себе...

- К проводникам приставала. И все твердит: я должна успеть до вечера... я должна успеть до вечера... Когда к одному в пятый раз пристала, он ее нам сдал.

- Странно. Вот уж в поезд сесть не проблема. Сунул на лапу - и хоть во Владивосток...

- Да ей, похоже, и совать-то нечего, товарищ лейтенант, - сержант протягивает лейтенанту сумочку Марины. Тот в два движения осматривает ее со всех сторон, разевает ей пасть разреза и вновь ее смыкает.

- Элементарно, Ватсон, - говорит он. - А внутри... - лезет внутрь. - Бумаги какие-то... - просматривает. Мужики у стены, предоставленные самим себе, затихают - один просто заснул, другой пялится на Марину. Лейтенант с длинным присвистом чешет в затылке.

- Да-а... - поднимает к Марине лицо. - Как же вас угораздило, гражданочка? - мягко говорит он.

- Я должна вернуться к вечеру, - затверженно бубнит Марина. - Он с ума сойдет...

- Дуй в медпункт, - решает лейтенант. - Пусть Варвара сюда подскочит... и успокоительных притащит, что ли... Вы присядьте, гражданочка, пожалуйста, - ласково говорит он Марине. Та послушно садится, глядя на него с безумной детской надеждой - она так давно не слышала ласкового голоса, что теперь ей начинает казаться: вот оно, чудо, случилось наконец. Но опамятоваться она пока не может.

- Вы хоть помните, где живете? - мягко спрашивает лейтенант.

- Я должна вернуться к вечеру, - повторяет Марина. Лейтенант аж головой дергает от жалости.

- Что, козлы, - оборачивается он к сидящим у стенки мужикам. -Вот... вот кому запить! А вы! Уроды хреновы!

- Чего лаешься-то, чего лаешься, - отвечает тот, который не спит. - Может, она б и запила, да не на что! Башли-то тю-тю!

- Дур-рак, - говорит лейтенант, и в этот момент поспешно входит сержант, а за ним - пожилая медсестра в пальто поверх белого халата.

- Вот, Варвара Никодимовна, пациентка вам, - говорит лейтенант. - Попробуйте ее хоть как-то оклемать...

Медсестра отводит Марину в сторону, в дальний угол.

- Паспорт-то был при ней? - спрашивает лейтенант.