Чтение 6–й страницы книги ~Враг рода человеческого~

Тот, кто стоял рядом, все так же молчал, не реагируя ни на слова Салида, ни на отчаянную мольбу в его глазах, ни на дикий ужас, охвативший раненого. Он просто смотрел на Салида своим проницательным взором, от которого, казалось, ничто не могло укрыться. Взгляд его древних, как мир, глаз проникал в самые тайные уголки души Салида, читал его самые сокровенные мысли. В мгновение ока он увидел всю жизнь Салида и разглядел то, о чем тот сам не знал или не желал знать.

Салид начал плакать.

- Шайтан, - всхлипывал он, - шайтан...

Он все повторял и повторял это слово. Салид попытался отвести в сторону глаза, чтобы не видеть этот страшный образ, но не смог этого сделать. Сама близость этого порождения преисподней сковала его. Он больше не мог ни пошевелиться, ни перевести дыхание, ни о чем-нибудь подумать.

Медленно, без всякой суеты Князь Мира Сего наклонился и - коснулся рукой раны на бедре Салида. И сразу же боль утихла, а вместе с нею исчез и страх. Вместо ужаса и паники Салид внезапно ощутил в своей душе пустоту. Вопреки собственной воле он поднял голову и взглянул в лицо стоявшего рядом с ним ужасного существа. Но ужас, испытываемый Салидом, тут же испарился.

Князь Мира Сего усмехнулся и произнес

- Встань и иди

И человек по имени Абу эль-Мот, Отец Смерти, тут же поднялся на ноги и торопливыми шагами направился в сторону заснеженного леса

И многие... будут смотреть на

трупы их три дня с половиною, и не

позволят положить

трупы их во гробы.

...Но после трех дней с половиною

вошел в них дух жизни... и великий

страх напал на тех, которые

смотрели на них.

АПОКАЛИПСИС, 11:9,11

С солнцем что-то было не так. Его свет казался таким ослепительно ярким, что болели глаза, даже если человек не смотрел в упор на раскаленный добела шар, стоявший в небе. Однако, несмотря на это, оно не освещало землю. Все вокруг выглядело серым и тусклым, а тени больше не походили на настоящие тени: поскольку нигде не было по-настоящему светло, то нигде не было и по-настоящему темно. День и ночь стали похожими друг на друга, и создавалось такое впечатление, словно мир начал бледнеть и стираться. Возможно, вскоре день и ночь сольются в одно, в какой-нибудь воображаемой точке между Светом и Тьмой, и мир станет еще более серым и пасмурным, превратившись в огромную пустыню, в которой все потеряет значение, в которой исчезнут различия, в которой свет сольется с тьмой, добро со злом, радость со страданием. Возможно, именно таким и был настоящий ад, пугающий Бреннера своими видениями.

Это был не первый кошмар, привидевшийся Бреннеру. За три дня, проведенные здесь, он видел много жутких снов, каждый из которых был страшнее предыдущего. Чаще всего ему снился ад, конец света, Апокалипсис, Армагеддон, последняя битва между Добром и Злом. Но самое странное заключалось в том, что во время сновидения он понимал, что видит сон. И от сознания этого ему не становилось легче. Напротив, это придавало сну какой-то особый смысл, делало его более реальным. Сны были сами по себе совершенно абсурдными, лишенными всякой логики, но они казались предвестниками чего-то страшного, что должно было произойти.

Меркнущий, тускнеющий мир, по которому бродил Бреннер во сне, не был пуст. Он был населен. Хотя в нем не существовало зданий, улиц, дорог и рек, гор и лесов. В нем даже не было обыкновенного горизонта. Бреннер слышал глухой рокот, крики, шум. Он видел людей, убегающих от чего-то, некоторые из них падали на землю и корчились в предсмертных судорогах, закрывая голову руками. Что-то страшное надвигалось на них. В первый момент Бреннер не мог понять, что это было.

Но затем Бреннер разглядел: это были насекомые, полчища отвратительных ползущих тварей величиной с мизинец ребенка, однако выглядели они воинственно - словно боевые лошади средневековых рыцарей, закованные в броню, оснащенные острыми шипами и зубами. Они нападали на человека, впиваясь в свою жертву крохотными зубами, кололи ее шипами, расположенными на кончиках их искривленных хвостиков, вспарывали кожу и мышцы человека своими жесткими и острыми, как лезвие, крылышками, превращая человеческое тело в кровавое месиво.

Бреннер снова услышал страшный, грохочущий звук и обернулся. По земле, на которой корчились умирающие, стонущие люди, в его сторону во весь опор скакала конница. Бреннер не мог разглядеть всадников, но он знал, что их вид устрашил бы его, если бы он воочию их увидел. Сами лошади походили скорее на огромных черных чудовищ с львиными головами, из их ноздрей выбивалось пламя. От топота их копыт дрожала и стонала земля. А того, кто оказывался на их пути, они беспощадно затаптывали. Кони мчались прямо на него, и Бреннер знал, что это не случайно. В этом призрачном блекнущем мире он был всего лишь зритель: ни люди, ни саранча, похожая скорее на скорпионов и изводящая людей, не замечали его Но всадники явились именно по его душу. Если они его настигнут, он погибнет.

Они не настигли его. Бреннер наконец проснулся и оказался в мире, не многим отличавшемся от его сна. Здесь не было шума, криков, топота копыт, шелеста жестких чешуйчатых крыльев полчищ насекомых, однако этот мир тоже состоял из одних серых, тусклых тонов и был по-своему таким же пугающе отвратительным, как мир его сновидений, потому что от кошмара реальности не было избавления.

Врачи объяснили ему, что с ним происходит. Бреннер понял, откуда взялись все его страхи - а с ними и сны, в которые эти страхи воплощались.

Понимание этого, по мнению врачей, должно было помочь ему выздороветь. Но и в этом отношении действительность очень походила на те видения, которые мучали его в течение последних трех дней. Как в сновидениях сознание того, что все это снится, не помогало ему справиться со своим страхом и проснуться - точно так же понимание причин страха не помогало ему преодолеть его. Боли оставили его, но мрак не хотел отступать.

Бреннер попытался осторожно сесть. Движение до сих пор причиняло ему боль. Он сжал зубы и мужественно продолжал прилагать усилия для того, чтобы привстать и принять сидячее положение, опираясь на один локоть. Это все, что он мог себе позволить, поскольку ощущал себя гусеницей в коконе из бесчисленных проводов, шлангов, трубочек и бинтов, связывающих его по рукам и ногам. Но что касается спины, то она не причиняла ему беспокойства. То, что у него не было никаких переломов, врачи называли чудом - однако, когда Бреннер шевелился и чувствовал нестерпимую боль во всем теле, он начинал сомневаться в диагнозе докторов. У него было ранено плечо, но, упав с крутой лестницы, ведущей в подземелье, он остался цел - такому трюку позавидовал бы любой каскадер. Однако все его тело болело от ушибов, и казалось, что каждая связка получила растяжение. Он не просто был весь в синяках и кровоподтеках - его тело представляло собой один сплошной синяк

Во всяком случае, у Бреннера было такое ощущение.

Бреннер замер на несколько секунд, отдыхая, а затем медленно повернул голову налево - туда, где было окно. Он не мог разглядеть его и видел лишь более светлый прямоугольник на фоне вездесущих чуть брезжущих сумерек. Бреннера вновь охватила паника, но он постарался преодолеть свой страх. И это удалось ему - правда, на короткое время. То, что он не видел окна, могло происходить по ряду причин. Например, на улице могло уже стемнеть, или в этой комнате были опущены жалюзи. Кроме того, сегодня - в отличие от вчерашнего дня - он кое-что все же видел. Вчера он не мог разглядеть даже смутно белеющего прямоугольника. Значит, все происходило так, как и предсказывали врачи: зрение возвращалось к нему. Пусть медленно, но все же оно восстанавливалось. Пройдет еще несколько дней или, может быть, даже мучительных недель, и он опять обретет способность нормально видеть. Во всяком случае, Бреннер очень надеялся на это.

Должно быть, его попытка переменить позу всполошила медицинских работников, потому что через несколько секунд дверь с негромким скрипом открылась, и через мгновение сумерки, в которых он теперь постоянно пребывал, осветились смутным мерцанием - в них возникло белое размытое пятно.

- Господи, что вы опять здесь устраиваете? Вам же нельзя вставать! А вы знаете, который теперь час? - это был голос медицинской сестры, дежурившей по ночам. Бреннер до сих пор ее еще ни разу не видел. И у него вызывало удивление то, как быстро все остальные чувства начали компенсировать утраченную функцию зрения. В часы бодрствования потерявший зрение Бреннер с особой "полнотой, непредставляемой им раньше, воспринимал звуки, с наслаждением осязал предметы.

Но особенно полно и явственно он ощущал боль.

- Нет, я этого не знаю, - ответил он. - Мне трудновато следить за временем по часам. Мои часы со светящимся циферблатом, по всей видимости, испортились.

- Вы очень остроумно шутите, - заметила дежурная медсестра и, подойдя к больному быстрым твердым шагом, вновь бесцеремонно уложила его на постель, так что голова Бреннера утонула в прежней вмятине на подушке, оставленной ею. - Если вы хотите знать, сколько сейчас времени, то я вам скажу: сейчас начало четвертого утра. То есть, по существу, еще три часа! Три часа утра. Почему бы вам еще немного не поспать?

Бреннер хотел ответить что-нибудь в ироническом духе, но не нашелся что сказать. Он чувствовал себя очень усталым, однако Бреннер хорошо понимал, что не сможет уснуть. Господи, неужели он действительно находится здесь всего три дня? Ему казалось, что он лежит в этой палате уже три месяца.

- Вам скучно, да? - спросила сестра. Бреннер не был уверен, действительно ли в ее голосе было сочувствие или ему это показалось, потому что он хотел это услышать. - Я могу это понять. Иногда для меня время тоже тянется слишком долго. Очень плохо, когда ничего не видишь. Нельзя ни почитать, ни посмотреть телевизор...

- Вы могли бы мне, по крайней мере, принести радио, - заметил Бреннер.

- Вы имеете что-то против установленного в нашей больнице распорядка?

- Я ничего не имею против, - недовольно проворчал Бреннер. - Просто в таком случае я мог бы подпевать певцам, поющим по радио.

На этот раз медсестра или не нашла шутку остроумной, или ей требовалось время для того, чтобы понять остроту. И все же в конце концов, хотя и с опозданием, женщина рассмеялась. Правда, не совсем искренне.

- Мне очень жаль, но это технически неосуществимо. Кабель еще не подключен.

- А как насчет транзистора? - спросил Бреннер. - Какого-нибудь маленького дешевого радиоприемника с антенной? Вы знаете, есть такие штуковины, которые очень просты в употреблении, но правда, быстро выходят из строя.

- К сожалению, руководство больницы не разрешает больным держать в палатах личные вещи, в том числе приборы и радиоприемники, - ответила сестра. - Кроме того, даже если бы такой транзистор и был у вас, от него все равно не было бы никакого толку. Мы находимся в зоне своеобразной черной дыры, куда не доходят радиоволны. Поэтому вы не услышали бы по приемнику ничего, кроме радиопомех.

- Я люблю слушать радиопомехи, - заявил Бреннер и довольно неприязненно взглянул туда, где смутно белело лицо медсестры. Он спрашивал себя, сколько примерно лет дежурной сестре. Ее голос казался Бреннеру молодым, но шаги были слишком твердыми и тяжеловатыми для молодой женщины. Кроме того, во всех ее действиях и реакциях ощущалась приверженность рутине. Но, с другой стороны, у этой женщины были очень мягкие, нежные руки.

- Где-то в шкафу должен лежать мой бумажник, - продолжал Бреннер. - Я выпишу вам чек, а вы пойдете и купите мне радиоприемник, хорошо?

- Но я же вам сказала, что...

- Я знаю, - перебил ее Бреннер. - Но я не шутил, когда говорил, что люблю слушать радиопомехи. Особенно по стереофоническому приемнику!

На этот раз прошло несколько секунд, прежде чем медсестра ответила несколько изменившимся голосом.

- Очень жаль, - сказала она, - но я не могу этого сделать. Однако знаете что? Сегодня довольно спокойная ночь, я сейчас отправлюсь проведать двух других пациентов, и если не случилось ничего непредвиденного, то я вернусь и составлю вам компанию. Я могу вам, например, почитать что-нибудь вслух.

- Какую-нибудь газету?

- Боюсь, что у меня вряд ли найдется хотя бы одна газета. Я не интересуюсь политикой. А что вы скажете, если мы с вами почитаем Библию?

Бреннер намеренно выдержал паузу, прежде чем ответить. Он никогда в жизни не интересовался религией и не брал в руки Библию.

Но Бреннер чувствовал, что медсестра задала свой вопрос с лучшими намерениями, и поэтому не хотел ее обижать. Он не стал язвить в ответ, хотя колкая острота вертелась у него на языке. Вместо этого Бреннер сказал:

- Сейчас мне... не до столь тяжелых вещей.

- У меня есть карманное издание, - заметила сестра. - Оно совсем не тяжелое.

Бреннер засмеялся ее игре слов.

- Как бы то ни было, я благодарю вас за ваше предложение. Возможно, позже мы вернемся к этому. А сейчас... сейчас, может быть, мне все же удастся уснуть хотя бы ненадолго.

- Прекрасная мысль, - поддержала его медсестра - Часа через три меня сменят, и тогда вас разбудят самым безжалостным образом.

Бреннер услышал, как она начала возиться у аппаратов, к которым он был подключен, а затем медсестра продолжала:

- Вы идете на поправку. Надеюсь, вы вели себя хорошо и принимали все лекарства?

- А разве у меня был выбор? - Бреннер поднял правую руку, но не очень высоко - с тыльной стороны ладони в ней торчала игла, от которой отходила трубочка. Через эту тончайшую трубочку ему не только вводили внутривенно раствор, но и большую часть лекарств. Кроме того, эта рука немилосердно болела.

- Нет, у вас его не было, - подтвердила сестра веселым тоном. - И это хорошо. Если вам что-нибудь понадобится, вызовите меня звонком.

Она направилась к двери, и вскоре шаги медсестры затихли в коридоре. Бреннер остался один. То есть он был один в комнате, но за ним постоянно наблюдала, по крайней мере, одна пара глаз. Он понял это в тот момент, когда в его палату вошла медсестра. Она появилась здесь не случайно именно тогда, когда он пытался привстать. Даже если за ним наблюдала не она лично, то все его движения контролировали многочисленные приборы и аппараты, к которым он был подключен. Бреннер сразу же понял, что находится не в обычной больничной палате, хотя врачи отрицали это, - наверное, они не хотели волновать его по этому поводу. Вероятно, он находился в реанимационной палате и, скорее всего, в какой-то специальной клинике.

"Но почему?" - задавал себе Бреннер один и тот же вопрос.

Кроме потери зрения, у него в общем-то не было слишком серьезных проблем со здоровьем. Конечно, все его тело ныло и болело, и Бреннеру сделали за эти дни столько уколов, что он ощущал себя подушечкой, утыканной иглами, однако он не тяжело раненый. Это было совершенно ясно. Во всяком случае, полученные им ушибы и ранения не заслуживали столь тщательного ухода. Может быть, все же врачи обманывали его, утверждая, что зрение вернется? А что, если оно не только не вернется, но он утратит и последнюю способность что-то видеть? Или ему суждено жить до конца своих дней в этом тусклом смутном мире?

Бреннер отогнал от себя такие мысли, чувствуя их опасность для своего душевного состояния. В последние дни он несколько раз находился на грани паники - а один или два раза даже переступил эту грань, - но понял, что паника ему не поможет, это пустая трата сил. Паническое чувство не было конструктивным. Испытав его, Бреннер не ощущал живительного воздействия очистительной и освежающей грозы. Более того, выйдя из этого душевного состояния, Бреннер чувствовал себя еще более несчастным, обездоленным и выжатым, как лимон.

Он поднял левую руку, которая была свободна от трубочек и проводов, и неловко нащупал висевший вверху на длинном проводе радионаушник. Качество звука было отвратительное, впрочем, как и качество транслируемой по нему программы. Переключатель программ расположен высоко на стене. Чтобы дотянуться до него, Бреннеру нужно вывернуть руку. Однако пользы от этого было бы мало. Из шести предусмотренных каналов работали всего два - и оба канала передавались местной больничной радиостанцией, причем включали только музыку. Бреннер уже наизусть выучил последовательность программ на обоих каналах с их пошловатой поп-музыкой, однако это было лучше, чем ничего.

Он приложил наушник к уху и поморщился, узнав звучавшую мелодию. В довершение всех своих неприятностей он, оказывается, включил гот канал, на котором часто звучала классическая музыка Теперь Бреннер стоял перед выбором: он мог или позвать медсестру или, изогнувшись самым немыслимым образом, постараться дотянуться до переключателя каналов на стене. В последнем случае ему все равно не избежать нового прихода медсестры Впрочем, он мог выбрать и третий вариант: продолжать слушать исполняемую каким-то неумелым пианистом сонату для фортепиано Дебюсси - или Бог знает кого - с пленки, которую тут, по-видимому, крутили месяцами.

Бреннер поднял левую руку, изогнулся и потянулся вдоль пластикового провода к стене. Однако вместо стены кончики его пальцев коснулись чьей-то головы.

- Подождите, я вам сейчас помогу, - сказал незнакомый голос.

Бреннер так испуганно вздрогнул, что задрожала его больничная койка.

- Кто это? - спросил он. Бреннер не слышал, чтобы кто-нибудь входил в палату. Не было ни звука шагов, ни шума открывающейся двери. Правда, в серых туманных сумерках, окружавших его, двигались какие-то тени, но он не мог с уверенностью сказать, были они реальными или нет.

- Простите, я не хотел пугать вас. Вы собирались послушать музыку?

Бреннер поспешно отбросил наушник в сторону и сел на кровати. При этом по крайней мере два аппарата - его электронные ангелы-хранители - тревожно запикали, но Бреннер не обратил на них никакого внимания.

- Кто вы? - спросил он еще раз. - И откуда вы, черт возьми, взялись?

- О, только не оттуда, куда вы меня посылаете, - тихо засмеялся незнакомец. И Бреннеру наконец удалось определить направление, откуда доносился этот голос. - Прошу простить меня. Я действительно не хотел вас пугать. Сестра сказала мне, что вы проснулись и, возможно, будете рады поговорить с кем-нибудь. Меня зовут Йоханнес. Патер Йоханнес из общины Иисуса. Но вы можете не принимать этого в расчет. Люди часто зовут меня просто Йоханнес.

- Патер? - переспросил Бреннер, склонив голову к плечу и напряженно вглядываясь туда, откуда доносился голос. Через несколько секунд ему действительно удалось разглядеть чью-то тень - первую тень за все время пребывания здесь, в больнице. Все остальные призрачные, туманные фигуры людей, которые с ним разговаривали, были белыми размытыми пятнами, а эта темнела на сером фоне. - Вы служите здесь тюремным священником?

Йоханнес засмеялся - негромко, но очень тепло и сердечно. Судя по голосу, этот человек был старше дежурной медсестры, но не старше самого Бреннера.

- В чем-то вы правы, - наконец сказал он. - Но не надо нервничать и раздражаться по этому поводу. Кроме того, я здесь не по долгу службы.

- Это хорошо, - заметил Бреннер. - Поскольку мне пока не нужен исповедник. Я ведь еще не собираюсь умирать.

На этот раз Йоханнес не стал смеяться. А самого Бреннера удивили скрытые едкие нотки в собственном голосе. Он уже справился со своей растерянностью и замешательством и теперь испытывал все нарастающее чувство враждебности к незнакомцу, которое он сам не мог объяснить.

- Я ведь сказал уже, что я здесь не по долгу службы, - повторил Йоханнес, немного помолчав - Я уже собирался уходить домой, когда встретил в коридоре дежурную медсестру. Она предложила мне заглянуть к вам и поболтать немного, чтобы скрасить ваше одиночество. Но если вы не хотите этого, то я сейчас же уйду.

- Нет, - поспешно ответил Бреннер. - Прошу вас, не уходите Простите меня, патер. Я не хотел обижать вас.

Судя по звуку шагов, Йоханнес обогнул кровать и, придвинув к самой постели стул, сел на него.

- Ну хорошо, - промолвил он. - После того как мы принесли друг другу взаимные извинения, думаю, мы можем немного поговорить. Если вы, конечно, этого хотите.

Собственно говоря, Бреннеру вовсе не хотелось этого. Он все еще испытывал к священнику необъяснимое и беспричинное чувство сильного недоверия. Почему?

В конце концов Бреннера начали мучить угрызения совести - ведь этот человек не сделал ему ничего плохого, напротив, он вел себя по отношению к больному дружелюбно и предупредительно. Патер пожертвовал ради него своим свободным временем - а это, возможно, была самая настоящая жертва, потому что, по мнению Бреннера, вряд ли священники больницы имеют много свободного времени.

- Хорошо, давайте поговорим, - поколебавшись, сказал Бреннер. - Но боюсь, что... что я не очень силен в Священном Писании.

Йоханнес вздохнул:

- Почему все на свете думают, что мы, священнослужители, способны вести беседы только о Библии и смысле жизни? Должно быть, это проклятие всех, кто носит сутану.

- А вы ее носите? - спросил Бреннер.

- Нет, у нас это не принято. Видите... - Йоханнес запнулся, помолчал несколько секунд, а затем продолжал смущенным тоном: - Простите. Я совсем выпустил из виду, что вы потеряли зрение.

- Ничего страшного, - солгал Бреннер, хотя его ответ прозвучал не совсем убедительно, да он и не старался придать своим словам вескость.

- К этому привыкаешь, вы меня понимаете? Кроме того, это ведь ненадолго. Сегодня я уже вижу лучше, чем вчера. А вчера видел лучше, чем позавчера, - это утверждение Бреннера звучало еще менее уверенно. Йоханнес ничего не ответил, и что-то в его молчании сильно раздражало Бреннера, который через несколько секунд прибавил: - Через пару дней со мной будет все в порядке. Во всяком случае, я на это надеюсь.

- Ваши слова звучат очень неубедительно, - прямо сказал Йоханнес. "Этот священник довольно своеобразно выполняет свой долг", - подумал Бреннер. Однако ему понравилась прямота патера. До сего дня Бреннер упрямо отказывался беседовать со священнослужителем, хотя это было первое, что ему предложили в больнице после того, как он несколько пришел в себя. Кроме того, ему сообщили, что эта больница находится в ведении церковной общины.

- Вы пришли сюда для того, чтобы развеять мои мрачные мысли или для того, чтобы укрепить меня в них? - спросил Бреннер, улыбаясь. - Нет, не беспокойтесь, я знаю, что зрение вновь вернется ко мне. Но только... не так быстро, как мне бы этого хотелось. Когда ничего не видишь, чувствуешь себя таким беспомощным. И в голову лезут очень странные мысли.

- Странные мысли?

- Да, хотя и очень неопределенные, - уклончиво ответил Бреннер. Он сразу же пожалел, что заговорил на эту тему. - Когда ты прикован к постели, целыми днями лежишь и умираешь от скуки, то в голову невольно приходит всякая бессмыслица.

- А вас здесь разве никто не посещает?

- А кто меня может посещать? - поспешно ответил Бреннер вопросом на вопрос. Вопреки его желанию, в его голосе слышались боль и сожаление.

- Разве у вас нет ни родственников, ни друзей... ни даже коллег?

- Есть, конечно, - поспешно сказал Бреннер, как будто оправдываясь. - Но я не хотел бы, чтобы им сообщали о моей болезни.

- А почему вы этого не хотите?

- Моей матери скоро исполнится семьдесят лет, и последние десять лет она страдает от болезни сердца, - ответил Бреннер. - Я не хотел бы, чтобы ее волновали по пустякам. Что же касается моего отца, то он давно уже в могиле.

Йоханнес уловил тон, которым это было сказано, и не стал расспрашивать Бреннера о его друзьях и коллегах. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, в ней ощущалось что-то недоброе, грозящее неведомой опасностью. Казалось, что темнота сгустилась и начала наползать на Бреннера. Йоханнес, не желая того, открыл запретную дверь, ведущую в воспоминания Бреннера, которые он сам от себя пытался скрыть. Бреннер не любил вспоминать ни о своей семье, ни о своих друзьях - которых у него, по существу, не было - ни тем более о своих коллегах по работе, с которыми он был вынужден вести мирное сосуществование, скрепя сердце. Но он, конечно, в эти дни волей-неволей вспоминал о них, как и о несчастном случае, произошедшем с ним, о пожаре, взрывах и смерти... Когда ты лежишь и тебе нечего делать, то роешься в своей памяти, думаешь и понимаешь, что три дня - это очень долгий срок.

- Может быть, вы хотите об этом поговорить? - спросил Йоханнес, прерывая молчание.

- О моей семье?

Бреннеру показалось, что он слышит, как патер качает головой.

- Нет, о том несчастном случае, который с вами произошел. Иногда рассказ облегчает душу.

"Значит, патер все же решил исполнить свой долг, - подумал Бреннер. - Ему никуда от себя не деться. Забота о душе ближнего остается его заботой даже тогда, когда он по пути домой случайно заглядывает в палату, чтобы навестить пациента и немного поболтать с ним". Эти мысли почему-то успокаивающим образом подействовали на Бреннера.

- У меня почти не сохранилось воспоминаний об этом, - начал он. - Все происшедшее, должно быть, было ужасно, но... - он попробовал подыскать подходящие слова, однако в конце концов лишь пожал плечами. - По существу, я ничего не знаю о том, что случилось, кроме тех сведений, которые сообщила мне полиция.

Это далеко не было правдой. У него в памяти сохранилось множество воспоминаний, но Бреннер не мог бы с уверенностью сказать, какие из них истинные, а какие являются плодом его воображения и бреда. Во всяком случае, некоторые из встающих в его памяти картин были столь причудливыми, что он не мог не сомневаться в их реальности. С его памятью дело обстояло точно так же, как и со зрением - врачи сказали, что она вернется к нему, но возвращение памяти - длительный и довольно мучительный процесс. Однако, в отличие от желания вновь, как можно быстрее, обрести зрение, Бреннер не очень стремился вернуть свои воспоминания о произошедшем с ним несчастье. Скорее наоборот.

- Надо сказать, что вам крупно повезло, - заметил Йоханнес. Ему была присуща, по крайней мере, одна человеческая слабость - любопытство.

Бреннер невольно усмехнулся.

- Да уж, конечно, мне позавидовал бы любой каскадер, если бы узнал, что я пропахал, падая вниз головой, тридцать пять ступенек крутой каменной лестницы и при этом не получил ни одного перелома, - сказал он.

- Вы не помните, как это было? - поинтересовался патер.

Бреннер покачал головой, поморщился и добавил, нарочно изображая на лице страдание:

- Нет, но все это несомненно правда. Более того, я готов поклясться, что ступеней было не тридцать пять, а, по крайней мере, четыре тысячи... и каждую из них я пересчитал собственным телом. А некоторые из них, пожалуй, даже дважды.

Йоханнес засмеялся, но как-то неискренне - скорее по обязанности. И Бреннер явственно услышал в его голосе некоторую натянутость.

- Так что, собственно, с вами произошло? - спросил патер. - То есть я имею в виду не только с вами, а вообще? Я слышал о каком-то пожаре и о взрыве...

Бреннер хотел было ответить, но внезапно замер, молча глядя туда, где маячила смутная фигура Йоханнеса. Вопрос патера все еще звучал у него в голове, но Бреннер не находил на него удовлетворительного ответа.

Так что же, собственно говоря, произошло в действительности?

Бреннер не знал этого. В его памяти сохранились картины, звуки, воспоминания о чувствах, владевших им тогда... все это сливалось в какую-то сумятицу, бессмысленную неразбериху образов. Но не это было самое страшное. Когда он Прежде мысленно возвращался к тем странным роковым событиям - самостоятельно или по просьбе врача, - Бреннер делал это, испытывая своего рода покорность судьбе и тому обстоятельству, что он не может восстановить в памяти цельную картину происшедшего. Теперь же он впервые честно задал себе вопрос: так все-таки он не может или не хочет вспомнить все, что с ним произошло?

Эти мысли испугали его. Бреннер не был профессиональным психологом, но все же не раз видел подобные ситуации в фильмах и читал о них в книгах и знал, что означают слова "вытеснение в подсознание". Неужели то, что с ним произошло, было столь ужасно, что у него были веские причины не вспоминать об этом, или...

- Я задал какой-то бестактный вопрос? - голос Йоханнеса явился той спасительной соломинкой, за которую ухватился Бреннер, чтобы вновь вернуться к реальности, оставив свои тяжелые мысли. - Я не собирался огорчать вас.

- Вы вовсе не огорчили меня, - заверил его Бреннер. "Я сам себя огорчил", - мысленно прибавил он. - Но боюсь, я не смогу ничего вспомнить. Все так... запутано.

- Частичная амнезия, - сказал Йоханнес, и Бреннер услышал шорох его одежды, когда патер кивнул. Должно быть, это был шелк. - В этом нет ничего необычного. И уж, конечно, у вас нет ни малейших причин пугаться своего состояния. В большинстве случаев память возвращается уже через несколько дней.

"Точно так же, как зрение?" - хотел спросить Бреннер, но вместо этого задал другой вопрос:

- В большинстве случаев, вы сказали?

- Почти всегда, - поспешно поправился Йоханнес, а затем, помолчав несколько секунд, сказал: - Всегда.

- Осторожно, господин священник, - насмешливо заметил Бреннер. - Ведь среди заповедей Господних есть одна, запрещающая ложь, не так ли?

Йоханнес засмеялся. На этот раз его смех звучал искренне.

- Вы должны называть меня патером, - сказал он весело. - Что же касается подобной заповеди, то она действительно существует... - он вздохнул. - Я, к сожалению, слишком поздно понял, что мне, по-видимому, не следовало приходить к вам. Я, похоже, принес вам больше вреда, чем пользы. Может быть, мне лучше уйти?

- Нет, - поспешно сказал Бреннер. - Я просто немного раздражен. Это ведь... мало приятное занятие - целыми днями лежать в постели и к тому же ничего вокруг не видеть. У вас нет случайно какого-нибудь паршивенького транзисторного радиоприемника?

- Здесь - нет. Но я посмотрю у себя дома. Если я найду что-нибудь подходящее, то зайду к вам завтра. В отношении информации вас здесь держат на голодном пайке, не так ли?

- Да. Но они компенсируют это неудобство тем, что не допускают ко мне журналистов.

- Вам надо только радоваться этому, - убежденно сказал Йоханнес. - Сейчас волна интереса к вам немного спала, а первое время это была настоящая осада больницы. Репортеры залезали даже на деревья и часами дежурили там, пытаясь сделать снимки хотя бы вашей палаты, именно потому, кстати, вам занавесили окно.

Это сообщение должно было успокоить Бреннера, но вместо этого оно разозлило его. Неудивительно, что он даже днем не мог разглядеть окна. Если бы он знал, почему оконный проем постоянно остается темным, он был бы избавлен от множества переживаний.

- Если все обстоит так, как вы говорите, то, вероятно, вы знаете о том, что в действительности произошло, намного больше, чем я, - заявил он.

- Вряд ли, - отозвался Йоханнес тоном, в котором слышалось сожаление. - Газеты выдвигают самые дикие и невероятные версии, но никто ничего не знает наверняка, кроме того, что произошел какой-то взрыв, а за ним последовал грандиозный пожар. Полиция оцепила всю местность и никого даже близко не подпускает.

Словно вспышка молнии, в памяти Бреннера внезапно возникло видение: черный призрак, скачущий верхом на огненной струе, несущийся на него с оглушительным воем. Видение тут же потухло, прежде чем он успел понять, что же все это было и было ли оно в действительности. Сможет ли он хоть когда-нибудь восстановить подлинную картину случившегося с ним?

- Это было... что-то вроде монастыря, не так ли?

Бреннер пожал плечами:

- Думаю, что среди нас двоих вы намного лучше разбираетесь в монастырях и церквях, чем я.

- Да, - согласился с ним Йоханнес. - Вы ведь страховой агент?

- Ну и что?

- И вы знаете все агентства, существующие в городе? Или, скажем, в стране?

- Вы меня сразили наповал, - сдался Бреннер - Да, мне кажется, что это был своего рода монастырь. Мы застряли в дороге с машиной, у которой кончилось горючее, и хотели оттуда позвонить.

- Мы? - переспросил Йоханнес.