города. 700-01-003 умер... А собственно он и не существовал: от него и
следа не останется. Можете трогаться в путь, ~кочевник~!
так и не видел.
простора и свободы! Постояв немного без движения, она пошла. Легкая
городская одежда мало подходила в пустыне, особенно ночью. Но ждать
нечего, надо идти. Впереди у Цилы было четыре-пять часов, пока не найдут
соплеменники. И она двинулась широким, ритмичным шагом, привычным для
кочевого народа.
одна из них - высокая, красная - заставила ее сердце бешено заколотиться.
Мир, который она покинула так недавно и который, казалось, она уже
потеряла навсегда, снова принадлежал ей - и он был самым прекрасным из
всех миров! Часовой уже заметил ее. Несколько мгновений спустя навстречу
ей уже галопом мчались всадники. Цила устремилась им навстречу, протягивая
руки.
оставшиеся позади. Посягнуть на его жизнь не посмели, но предоставили
умирать медленной ужасной смертью! Инстинктивно он двинулся на юго-запад.
Может быть, там отыщется девушка - та самая, ни имени, ни близких которой
он не знал, отыщется и спасет...
малейшего разочарования. Да разве можно сожалеть о первом и единственном в
жизни свободном поступке! Только в одном можно было упрекнуть себя - разве
можно было быть столь самонадеянным, считая себя выше всех; чего ради надо
было возвращаться в город после содеянного!
не очень", - подумал он, не замечая, что несколько часов неподчинения в
определенной степени изменили его систему ценностей.
ноги совсем ему отказали. Опухшие ступни покрылись ссадинами и волдырями.
Обескураженный, он бессильно повалился на землю. Что за безумие надеяться
вот так вот встретиться с кочевниками! Ни малейших признаков, которые бы
говорили об их близости... Да раньше подохнешь, чем увидишь хоть одного
номада! Уже начинала мучить жажда... И чем больше времени пройдет, тем
нестерпимее она будет становиться.
застывшим остекленелым взглядом, из-за которого придется ссориться
одичавшим собакам. В ужасе он прогнал от себя этот навязчивый образ. Так
хочется жить! Необходимо продолжать идти, пока хватит сил, идти, пока не
угаснет последняя искра надежды. И он - бывший длинный набор цифр, человек
без имени - поднял голову, ощущая новый прилив энергии. Сбросил ботинки и,
разрезав на лоскуты тунику, кое-как привязал израненные в кровь ноги.
Снова обулся и выпрямился. Первые шаги вызвали судороги на побледневшем
лице, но он пошел...
опускался по каменистым склонам холмов и всею душой ненавидел этот голый,
пустынный край, вынуждавший его стискивать зубы от боли при каждом
неверном шаге. Резкий отблеск каменистых поверхностей слепил глаза, уже и
без того покрасневшие от пыли и ветра. Непонятно, почему вдруг начался
ветер, который все усиливался, и солнце вдруг неожиданно быстро, точно
провалившись в яму, скрылось за горизонтом. И сразу наступила непроглядная
тьма, которая наравне с усталостью вынудила молодого человека вновь
замедлить ход. Ног он уже не ощущал. Только жгучая, горькая невыносимая
жажда вздувала горло и превращала язык, распухший и непослушный, в нечто
похожее на язык колокола...
и еще! Он затрепетал от ужаса. Его выследили роботы. Ясное дело, патриции
задумали его прикончить вдали от людских глаз.
сопротивлению. Темнота рассеялась и в лучах яркого прожектора... Чьи-то
руки подхватили его, повернули и свежесть влаги ощутилась кожей его лица и
горящими губами. Через несколько минут он уже несколько пришел в себя.
не могу - в центре, чего доброго начнут беспокоиться, и мне уж не миновать
твоей участи...
не поверил, что ты отважишься на такое!
него. Тот засуетился:
это понадобится, прежде чем ты сможешь отыскать кочевников!
сожалеть, в чем сомневаться!? А ну, братишка, с богом! Я сделал все, что
было возможно, а больше этого не смогу. На, бери еще этот плащ. В пустыне
ночи холодные!
ветер. Немного погодя молодой изгнанник услышал шум машины, которая
двигалась по направлению к куполам...
вздохнула с облегчением. Она была все же сильно напугана тем, что участие
этих троих в ее рискованном предприятии могло кончиться их гибелью, и,
увидев их живыми и здоровыми, она могла наконец успокоиться. Никто не
произнес имени Ксуана. Что толку говорить о нем, если и так ясно, что
больше его не увидеть никому. Осталось только почтить его память - что еще
можно было сделать для него?
Спустившись на землю, она легла, вытянулась обессилено, и кочевники,
столпившись вокруг, смотрели на женщину.
верхом, - с усмешкой сказал Ло.
только поправится. Мы с Зорги решим, что с ней делать...
позаботиться о ней - один человек из города сделал для меня очень много. И
в конце концов, - здесь она оказалась по моей вине.
ущелье. Мог наконец поесть, напиться и снова быть готовым к путешествию.
По прошествии нескольких дней он несколько привык и мужество вернулось к
нему. По крайней мере он уже не боялся умереть на половине дороги.
Единственное, чего приходилось опасаться, так это нападения какой-нибудь
стаи одичавших собак.
однажды ночью он опять оказался без еды и питья... И тогда стало ясно, что
если он в ближайшее время не повстречает номадов, то едва ли протянет
долго...
разумом. Какой-то животный рефлекс заставлял его идти и идти. Он падал,
поднимался и снова падал, чувствуя, что прошел несколько километров между
двумя падениями.
завертелась в его глазах горизонт наклонился, и сознание покинуло его.
Зорги. Все знали, что причиной тому - абсурдная надежда на то, что Ксуан
отыщется. Но в одно ненастное утро могучие кони разорвали круг кибиток, и
следом за повозками стада потянулись к зеленым болотам.
номадах она открыла нечто, что вызвало у нее смущение и растерянность. Она
узнала некую новую для себя человеческую добродетель: душевное тепло.
черпала в присутствии людей, под грубостью который скрывалась огромная
доброжелательно. Она перебирала в памяти этих мужчин и женщин, более
гордых, в сущности, чем сами патриции, часто недоедавших и бедных, но
умеющих смеяться. Никогда не забыть ей горячие споры у костра, дивные
протяжные песни, в которых говорилось о ветре, девушках прекрасных, точно
дикие кобылицы, о вечной дружбе и свободе...
научим вас некоторым вещам, а вы научите нас жить...