конца своих дней, какими бы долгими или короткими они ни оказались, -
величал меня титулом Чарпона.
энергия, а он упал на колени, в темноте умоляя меня, чтобы я не причинил
ему зла. Эта энергия прояснила мои мысли, и я готов был излучать ее
разными дозами и в различных направлениях.
врагов или, возможно, это не было так трудно, как в диких землях за
Эшкореком, когда после вспышки наступала беспомощность и болезненное
оцепенение.
я ехал рядом с ним. Я не мог видеть его лица на фоне красных огней, но я
видел белую кошку, сидевшую на его плече; она протягивала лапу и царапала
его грудь там, где сердце, и его черная рубашка была в крови. Он не
вскрикивал от этих резких ударов, угрожавших его жизни, но тихо сказал
мне:
измени моей воле, которая движет тобой.
корабле, и все бесконечные ошибки, которые я сделал, оставили во рту
кислый привкус, как вино, которое слишком долго держали в бочонке.
смерть, как свинцовая веревка, висела вокруг моей шеи. Мой отец не стал бы
так шутить со своей судьбой, как я шутил со своей. Он гораздо лучше
применял и свое безжалостное честолюбие, и свой железный рассудок, и свои
способности. Неужели я лишь пародировал Эттука, этого жалкого рыжего
борова, хрюкающего в своем хлеву?!
отсутствие, как толпа игнорирует идущего мимо прокаженного - раздаваясь в
стороны и продолжая говорить о погоде и состоянии торговли, - братство
цепов подняло ряды на работу.
проснувшиеся провожали меня блестящими, полными страха глазами.
чем они могли меня остановить. Я уже пользовался оружием и энергией; было
любопытно превратить человека в камень одним взглядом.
масрийскому закону никакое зажженное пламя нельзя было оставлять
неприкрытым, только перед богом. Комната пахла борделем и конюшней.
красивого мальчика, который, как я видел, приставал к нему раньше. Лицо
мальчика, творожно-белое между красноватой кушеткой и красноватым телом
капитана, было обращено ко мне со злобным ужасом, как белая маска крысы,
загнанной собаками в угол.
рассердить капитана и страхом передо мной.
плохом масрийском. С проклятием Чарпон тяжело повернулся и увидел меня.
Его пальцы скользили по кушетке, разыскивая пояс с ножом. Я позволил ему
крепко схватиться за рукоятку, прежде чем проучить его. В тот раз я увидел
молнию, ударившую из моей руки. Я молча схватил его за запястье, но Чарпон
заорал и отскочил в сторону, уронив вытащенный нож. Мальчишка запищал и,
спрыгнув с кушетки, забился в угол. Я его пожалел - ночь его удачи
кончилась так неожиданно.
убью его, а ты, обещаю, будешь следующим.
копьем. Он согнулся среди экзотических мехов, хватая воздух ртом.
и доживешь, чтобы выгрузить свои товары на берег.
суровой школы, он быстро усваивал уроки. Магия была менее убедительна, чем
жестокость, лишь еще одним ответвлением которой она, очевидно, была; ее
надо было избегать, от нее защищаться, но по возможности и пользоваться
ею.
свои неровные зубы.
разные штучки. Ты, наверное, жрец? Я слышал, что жрецы знакомы с подобными
уловками.
через дверь.
Поняв, что не сможет померяться со мной силой, Чарпон не тратил сил на
сопротивление.
быть сделано. Позовем твоих офицеров и сообщим им счастливую новость.
парусами сложились в другие узоры.
его. Он пришел хромая и встал рядом со мной.
он - лишь часть всего того, что меня окружало, какого-то полигона для
смертных, населенного созданиями, ничуть не похожими на меня, как трут не
похож на появляющееся из него пламя.
произвел. Это, как и многие другие вещи, было очень легко сделать.
Раздражающе легко. Нет ничего удивительного, что после я неохотно
экспериментировал с Силой, как почкой, набухавшей во мне, боясь ее столь
неожиданно высвобожденной мощности. Итак, я стал повелителем корабля
Чарпона, и девяносто семь человек той же ночью присягнули мне на верность,
стоя на верхней палубе на коленях, напуганные и озадаченные.
что напуган, как они. Я, не король и не волшебник, оказался на вершине; не
бог, просто человек, изолированный от своего рода. Я был одинок, как
никогда до того в своей жизни.
череп. Мой второй город, сияющий муравейник, жил и казался недоступным для
несчастий, упадка, стремительно летящих ветров времени, для любой из тех
сил, что заживо съели Эшкорек. Я помню, что несмотря на все те события,
который привели меня туда, я был все еще достаточно молод, чтобы на
семнадцатое утро разинуть от удивления рот, когда "Иакинф Вайн-Ярд",
свернув паруса, как голубой мотылек свои крылья, вошел на веслах в бухту
Храгон.
пять сотен дворцов купали свои отражения в море сапфира. Западнее, там,
где начиналась часть залива, отведенная для стоянки торговых судов, вода
была покрыта золотыми и зелеными кораблями-аллигаторами. В самой дальней
части залива, полыхая, как огонь высотой около шестидесяти футов, стояла
статуя из позолоченного алькума - фигура Масримаса Бар-Айбитнийского.
Храгон Масрийский, первый король-завоеватель, который сделал город
могущественным, установил и статую. Это стоило жизни тысяче хессекских
рабов, но жизнь раба, как всегда, недорого обходилась. Бог был облачен в
складчатую юбку, штаны с обильными сборками и высокие, до колен, сапоги
завоевателей; еще он имел массивный воротник, наплечники и остроконечный
шлем воина. Этот наряд, впечатляющий на высоких масрийцах и на самом деле
служивший для того, чтобы они казались гигантами среди мелкоты, был для
людей под их властью еще одним напоминанием о том, что уменьшить человека
до карликового роста значит победить его.
только эмбрион города - Бит-Хесси, или Устье моря. Внутренние земли
занимали три хессекские провинции, а через море к западу лежали хессекские
Сима и Тинзен. Хессекским королевствам удалось просуществовать несколько
веков, прежде чем гроза войны разрушила древнюю и уже пришедшую в упадок
культуру. Война пришла с востока в лице людей молодой расы, рвавшихся на
юг и на запад. Старый мир рассыпался там, где они проходили. Маленькие
империи, разбитые и разграбленные, истреблялись одна за другой и
восстанавливались под рукой Масримаса, повелителя пламени.