Чтение 6–й страницы книги ~Разрушитель меча~

Дел вздохнула, рассеянно сражаясь с чалым поводом. Мерин фыркнул, брызгая слюной.

— Кажется однажды ты мне говорил, что знаешь Юг как линии своей руки.

— Говорил. Знаю лучше чем многие. Но это не значит, что я должен вести себя как дурак, — я расстегнул подпруги, снял седло и влажный потник, бросил их на сумы. Спина жеребца была мокрой и взъерошенной. — Мы давно не были на Юге, баска. Наверняка с тех пор по пустыне пронеслось не меньше двадцати песчаных бурь. Все изменилось. И чтобы понять, что изменилось и где мы, мне нужно видеть.

— Я это понимаю, — терпеливо согласилась она. — Но если мы задержимся, нас будет легче найти.

Я показал на источник.

— Видишь те каракули? Они защищают не только воду. Здесь в неприкосновенности все путешественники пустыни.

— Даже путешественники, обвиняемые в убийстве мессии? — заинтересовалась она.

Я оскалил зубы.

— Да.

Вообще-то я этого не знал, но спорить не хотелось.

Дел не унималась.

— И люди с уважением отнесутся к этому закону?

— Все зависит от того, кто нас разоблачит, — я пошатнулся и расставил ноги пошире, когда жеребец прижал голову к моей руке и начал тереть зудящую от жары и пыли шкуру. — Племена всегда уважали перемирие путников. Они кочевники, баска… места вроде этого много значат для них. Это племена придумали вырезать символы на камнях, обещая защиту воде и путешественникам. Вряд ли они нарушат обычай даже если найдут нас, а в этом я тоже сомневаюсь.

— А если приедет кто-то другой? Кто не уважает обычаи?

Жеребец потерся сильнее и чуть не свалил меня. Я отпихнул назойливую голову.

— Значит придется с ними разбираться. Рано или поздно. Сегодня вечером или завтра утром, — я прищурился и посмотрел на нее. — Тебе не кажется, что пора дать лошади напиться? Она тянет повод с того момента как мы сюда приехали.

Так оно и было. Чалый, чувствуя запах воды, пританцовывал от нетерпения и хлестал хвостом, пытаясь добраться до бассейна, но Дел держала его на коротком поводе, не позволяя опустить голову.

После моих слов Дел сморщилась, вынула ноги из стремян и соскочила с мерина. Как и я за несколько минут до этого, она подвела лошадь к бассейну и чалый припал к воде. Несколько секунд Дел стояла неподвижно, нахмурив светлые брови в слабом раздражении, потом выражение ее лица изменилось. Дел оттащила чалого от бассейна — нельзя позволять лошади пить очень много сразу — и начала расседлывать его. Работа отвлекла ее, и морщины на лбу разгладились. Дел снова стала молодой.

И восхитительно великолепной той смертоносной острой красотой, которая так похожа на только что отточенный клинок меча.

Обычно на время наших остановок я снимал с жеребца уздечку и, стреноженного, оставлял его в одном недоуздке. Теперь это было рискованно. В любой момент могла появиться погоня и нам пришлось бы тут же садиться на лошадей и уезжать, а седлая стреноженную лошадь без уздечки мы рисковали потерять весь драгоценный запас времени. Так что уздечку я снимать не стал. Я просто придавил повод камнем, хотя жеребец и сам не собирался никуда уходить. Рожденный и выросший в пустыне, он понимал, что нельзя променять воду на неизвестность.

Я повесил седло и потник на каменную стену сушиться, а сам занялся одеялами, флягами и сумками. В общем, я чувствовал себя довольно бодро. Молот в голове совсем затих, хотя небольшое неприятное ощущение осталось, и желудок уже не возмущался. Я снова стал человеком и наконец-то послал Дел свою обычную ухмылку.

Дел покосилась на меня и занялась мерином. Как и я, она придавила повод камнем и освободила мокрую спину от седла и вещей. Чалый был неплохой лошадью, хотя и высокой, но это на мой взгляд. Я привык к моему коротконогому, крепенькому жеребцу, и не променял бы его на большого, мохнатого Северного мерина, у которого под шкурой было слишком много жира. Конечно на Севере лишний слой жира и густая шкура согревали в морозы, но в пустыне чалый, конечно, начал линять. Дел, сморщившись, вырвала несколько клоков влажной шерсти и пустила их лететь по воздуху.

Закончив с чалым, Дел повернулась ко мне.

— Значит мы остаемся здесь на ночь.

Я задумчиво осмотрел ее.

— Я думал, с этим вопросом мы уже разобрались.

Она решительно кивнула, потом повернулась ко мне спиной и прошествовала по траве, песку и камням в сторону Севера. Отойдя на несколько шагов, она вынула из ножен меч.

— Только не снова, — простонал я.

Дел подняла меч над головой, положив рукоять и клинок на раскрытые ладони, и запела. Песня была тихая и нежная, но полная силы и достоинства. Она так легко отзывалась на призыв и совершала то, для чего и была создана. Жемчужно-розовое сияние, слепящая белая вспышка, глубокая голубизна зимней бури. Они скользили по клинку, а потом срывались с него как дыхание баньши, умывая руки Дел.

Я не видел ее лица, только выгнутую спину под бурнусом, волосы, стекающие с плеч, но и этого было достаточно. Глубоко изнутри меня, болезненно, поднимались чувства, в которых я не мог разобраться. Не обычное желание, к нему я уже привык, не поклонение, потому что Дел не была совершенством, а все, что есть между ними. Хорошее и плохое, черное и белое, мужское и женское. Две половины создают целое. Дел была моей второй половиной.

Она долго пела. Потом опустила меч, прорезав дыхание мороза, и воткнула меч в землю.

Я вздохнул.

— И это тоже.

Другая мягкая, нежная песня. Дел, конечно, предпочла бы, чтобы я ее не слышал, а может ей было все равно. Она нарочно выдавала свои чувства. Я понял, что этот маленький ритуал, такой бесконечно Северный, был предназначен для меня так же как и для богов, к которым она обращалась.

Внезапно я чуть не расхохотался. Если я действительно был джихади, она могла бы помолиться и мне. По крайней мере я был Южанином.

И тут же из темноты выкралось сомнение, чтобы напасть на меня при дневном свете. Гнетущее, неразрешимое сомнение, древнее по своей сути, но одевшее теперь новые, модные одежды.

Был ли я Южанином? Или кем-то совсем другим?

Я дернул плечом, хмурясь и пытаясь отогнать его. Для сомнения места не было, я должен был защититься от него. Я наконец-то вернулся домой, после стольких месяцев вдали: теплый, здоровый и довольный жизнью, я снова чувствовал себя уютно. Знакомо.

Дома.

Дел пела свою Северную песню, уверенная в своем наследстве, родне, обычаях. У меня всего этого не было.

Я раздраженно нахмурился. Аиды, ну что за ерунда лезет в голову? Я был дома, как бы странно это ни звучало. Ну то есть, даже если я не был совсем Южанином, я родился здесь. Вырос здесь.

Был рабом.

Дел вырвала клинок из земли и повернулась ко мне. Лицо у нее было спокойным и непроницаемым, скрывая мысли и чувства.

Я тоже постарался ничего не выдать.

— Теперь лучше? — спросил я.

Она ссутулила одно плечо.

— Им решать. Если они захотят предложить защиту, мы будем под двойным благословением.

— Под двойным?

Дел коротко махнула рукой на окаймленный камнями бассейн.

— Южных богов и Северных богов. Можно ведь попросить благословения и тех и других.

Я умудрился ухмыльнутся.

— Наверное можно. Значит двойное благословение, да? — я поднял ножны и вынул собственный меч. — Ну ты знаешь, что в пении я не мастер, но думаю, что смо… аиды!

— Что? — встревожилась Дел.

С чувством отвращения я изучал порез на правой руке.

— Так, ерунда… царапина, — я нахмурился, обсасывая неглубокий, но болезненный порез на перепонке между большим пальцем и указательным. — А жжет как в аидах, — я оторвался от пореза и осмотрел его. — Ладно, это слишком далеко от сердца, чтобы быть смертельным.

Дел, успокоившись, села на свое одеяло, разложенное рядом с моим.

— Стареешь и становишься небрежным.

Я нахмурился, но она, сама невинность, уже занялась чисткой меча, покрытого пылью и липким соком травы.

Мне бы следовало заняться тем же самым. Я вытащил из сумы масло, точильный камень, ткань. Такая забота необходима, если вы хотите иметь чистую, сильную сталь. Я даже не считал это привычной работой. Люди ведь не считают дыхание работой: дышат не задумываясь.

Скрестив ноги, я положил меч на бедра. Под солнечными лучами сиял весь клинок, кроме потемневшего кончика. Чернота, пачкавшая прекрасную сталь, забралась почти на ширину ладони. Уже по привычке я тихо выругался. Когда-то клинок был чистым, нежным и новым, и сиял серебром. Но обстоятельства — и волшебник — замыслили все изменить. Замыслили изменить меня.

— Трижды проклятое отродье! — прошептал я. — Почему ты влез в МОЙ меч?

Этот вопрос я задавал уже неоднократно. Никто не потрудился ответить.

Я сжал пальцы на рукояти. Я чувствовал тепло, приветствие, интерес: меч был яватмой, благословенной Северными богами, потому что я побеспокоился попросить их об этом. Он был «создан» Северным способом рожденным на юге танцором меча, которому такой меч не был нужен. Я неправильно напоил его кровью, убив снежного льва вместо человека; позже, узнав про него достаточно, чтобы суметь навлечь на себя беду, я повторно напоил его в Чоса Деи, волшебнике из легенды, который оказался слишком реальным. Повторно напоив меч, я наконец-то призвал его и он стал живым и магическим — по мнению Северян — только жизнь и магия в нем были извращенными, потому что в яватме поселился Чоса Деи.

Тот факт, что сделал я это находясь в безвыходном положении, ничего не менял. Моя яватма, Самиэль, приютила душу волшебника.

Душу злого волшебника.

— Расскажи мне еще раз, — попросила Дел.

Я растерянно уставился на нее.

— Что?

— Расскажи мне еще раз. О Джамайле. Как он говорил.

Нахмурившись, я уставился на запятнанную сталь.

— Говорил и все. Толпа разошлась, оставив его в центре, и я услышал его. Он пророчествовал. Ведь он Оракул — или по крайней мере все это утверждали, — я пожал плечами. — Вообще-то все сходится. Ходили слухи, что Оракул не женщина и не мужчина… Ты помнишь старика в Ясаа-Ден? Он говорил что-то насчет… — я нахмурился, пытаясь вспомнить, — «он не мужчина и не женщина», — я кивнул. — Точно, так он и сказал.

— И ты веришь, что он имел в виду Джамайла? — обеспокоенно спросила Дел.

— Я не знаю, что он имел в виду. Я знаю только, что Джамайл появился во время танца мечей и показал на меня как на джихади. ПОСЛЕ того, как он говорил.

— Но у него вырезан язык, Тигр! Это сделал Аладар, помнишь? — лицо Дел было бледным и напряженным, слова с шипением вырывались из горла. — Он сделал его немым и кастрировал…

— И может быть сделал его Оракулом, — я пожал плечами, вытирая мягкой тканью всю длину клинка. — Я не знаю, баска. На все эти вопросы у меня нет ответов. Точно я могу тебе сказать только одно: он показал на меня.