ребятам из лагеря "Хауксбилль".
не изменялась, так же как и в отношении современных газет и журналов.
Отменное вино - да. Объемное фото дочери, которую уже никогда нельзя будет
обнять, - нет.
"Хауксбилль". Какая-нибудь эпидемия могла скосить там всех еще десять лет
тому назад. Они не были даже уверены в том, удалось ли хоть одному из
изгнанников пережить путешествие в прошлое целым и невредимым. Опыты
Хауксбилля показали, что путешествие в прошлое менее чем на три года
фатальным не было. Производить эксперимент с большим сроком засылки в
прошлое они не решились. А каково перенестись назад на миллиард лет? Этого
со всей определенностью не знал и сам Эдмонд Хауксбилль.
допущения, что лагерь существует и есть кому эти посылки принять.
Правительство главным образом интересовалось действительностью, тщательно
разыскивая тех, кого затем обрекало на вечное отчуждение от общества. И
все же, каким бы оно ни было, правительство внешне не было злонамеренным.
Барретт давным-давно узнал, что кроме кровавых репрессии и тирании могут
быть и другие виды тоталитаризма.
разумеется, этот чужой воздух не таил в себе никаких необычных запахов. Он
наполнял им свои легкие, пока не почувствовал легкого головокружения. К
этому времени дождь снова прекратился. С серого неба заструились тонкие
полоски солнечного света, от которого засверкали и заискрились обнаженные
скалы. Барретт на мгновение закрыл глаза, опершись на костыль, и увидел
как бы на внутреннем экране своего сознания существ с множеством ног,
выползающих из моря, и широкий мшистый ковер, покрывающий скалы, и не
цветущие растения, разворачивающие и протягивающие к солнцу свои сероватые
чешуйчатые ветви, и тусклые панцири тупорылых амфибий, лежащих на берегах,
и тропическую жару каменноугольного периода, когда углекислый пояс накрыл
всю планету, как плащом.
млекопитающие. Питекантропы, охотящиеся с помощью ручных топоров в лесах
Явы. Саргон, Ганнибал и Атилла. Орвиль Райт, Томас Эдисон и Эдмонд
Хауксбилль. И, наконец, милостивое правительство, которое находило мысли
некоторых людей столь ужасными, что единственно безопасным местом, где
этих людей можно было оставить на произвол судьбы, оказалась скала у
начала времен.
подрывную деятельность, и слишком трусливым, чтобы позволить им оставаться
живыми на свободе. Компромиссом оказалось погребение заживо в лагере
"Хауксбилль". Миллиард лет, через которые не перепрыгнуть, были подходящим
изолятором даже для наиболее разрушительных идей.
к своей хижине. Он давно уже свыкся со своим изгнанием, но никак не мог
примириться с увечьем. Он не был физически слабым человеком, и потому
побаивался старости, так как боялся, что она повлечет за собой уменьшение
сил. Но вот ему исполнилось шестьдесят, и годы не так уж сильно истощили
его, хотя он, разумеется, и стал уже не тот, что прежде. Но он был бы еще
сильней, если бы не этот нелепый несчастный случай, который мог произойти
с ним в любом возрасте. Праздное желание найти способ снова очутиться в
своем родном времени и быть свободным больше уже не захватывало его мысли.
Теперь Барретт всей душой желал, чтобы оттуда, сверху, заслали бы в
прошлое хирургический комплект, который позволил бы хоть немного поправить
ногу.
на койку. Когда Барретт прибыл в лагерь "Хауксбилль", там еще не было
никаких коек. Спать приходилось на полу, а полом служил твердый базальт.
Если было на то желание, можно было пойти и наскрести земли, заглядывая в
расщелины и складки базальтового щита, собирая ее по горсти, чтобы
соорудить себе ложе толщиной в дюйм. Теперь жить стало несколько легче.
там было чуть больше десятка хижин и почти никакого комфорта. Наверху шел
тогда 2008 год. Лагерь в то время был голым жалким местом, и только со
временем благодаря постоянным отправлениям из двадцать первого века в нем
стало жить несколько терпимее.
никто в живых не остался. Вот уже почти десять лет после смерти
седобородого старика Плэйеля, которого он считал святым, Барретт был
старше всех в лагере.
наверху. Молот был прикован только к одному моменту времени и двигался
всегда вперед в том же темпе, что и само время, так что Лью Ханн, прибыв
сюда сегодня более чем через двадцать лет после Барретта, покинул двадцать
первый век ровно через двадцать лет, несколько месяцев, столько-то минут и
секунд после депортации Барретта.
целое поколение. У Барретта сегодня не хватило духу выуживать из Ханна
новости об этом поколении. Со временем он узнает обо всем, что ему нужно,
но он уже знал, что в любом случае в этих новостях ничего хорошего не
будет.
чем он предполагал. Несколько секунд он глядел на страницу, затем отложил
книгу и закрыл глаза. Перед его взором стали проплывать лица. Бернстейн.
Хауксбилль. Джанет. Бернстейн. Бернстейн. Он задремал.
него:
чтобы равнодушно смотреть на то, что происходит со слабыми людьми в этом
мире?
жизни? Что ты делаешь, чтобы предотвратить крах цивилизации?
болван. Ты что, газет не читаешь? До тебя дошло, что наша страна
испытывает конституционный кризис и что если такие, как ты и я, ничего не
предпримут, то не пройдет и года, как здесь, в Соединенных Штатах,
утвердится диктатура?
донимал его со дня самой их первой встречи четыре года назад, в 1980 году.
Тогда им обоим было по двенадцать лет. Барретт был уже почти ста
восьмидесяти сантиметров роста, сильным и крепким, а Джек - худым и
бледным, недоростком для своего возраста, и казался еще меньше, когда
стоял рядом с Барреттом. Что-то влекло их друг к другу - возможно,
притяжение противоположностей. Барретт ценил и уважал своего невысокого
приятеля за быстроту и гибкость ума и догадывался, что Джек видит в нем
защитника. А защита Джеку была очень нужна. Он относился к тому типу
подростков, которых хочется ударить без особых на то причин даже тогда,
когда они молчат, а уж стоит такому в конце концов открыть рот, то хочется
ударить еще сильнее.
надеялся, будет окончательным его ростом - около двух метров - и веса за
девяносто килограммов. Бриться ему приходилось ежедневно, голос его стал
низким и звучным. Джек Бернстейн все еще выглядел так, словно не достиг
зрелости. Росту в нем было не более ста семидесяти сантиметров, плеч
вообще не было, ноги и руки были такими худыми, что Барретту казалось, он
мог бы оборвать их одной рукой, голос был высоким и пронзительным, нос -
острым и хищным. Лицо его покрывали шрамы, оставленные какой-то кожной
болезнью, а густые косматые брови образовали толстую полосу вдоль всего
лба, видимую за полквартала. С возрастом он становился все более
язвительным, все более возбудимым. Бывали времена, когда Барретт вообще
едва его выдерживал. Как раз сейчас был один из таких случаев.
словесная чушь. Каждый, кто хочет немного подлатать мир, по твоему мнению
- подрывник? Верно Джимми?
подрывной?
известно, что его распяли.
хочешь всю жизнь отсидеться в стороне? Наращивать мускулы, жиреть, и пусть
волки пожирают весь мир? А не получается ли так, что когда тебе будет
шестьдесят, Джимми, и весь мир будет одним огромным невольничьим лагерем,
ты будешь сидеть в цепях и приговаривать: "Ладно, я жив, так что все
обошлось вполне прилично?"
Барретт.
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий