Глава вторая
московитами. Деревня Неворотынская. Доброе предзнаменование. Ложный Эдем.
испанского жеребца, купленного в Риге за сорок три рейхсталера (считай,
половина московитского задатка), и вороной, напуганный не столько ударом,
сколько диким, в самое ухо, воплем, с места взял рысью. Хороший конь:
приемистый, широкогрудый, на корм нежадный -- с ведра воды и пол-четверика
овса до семи миль проходит, не спотыкается. Да и на резвость, выходило,
недурен. А конская резвость для Корнелиуса сейчас была ох как важна.
поклажей -- тоже вовсю старалась, выкидывала в стороны растоптанные копыта.
Самое ценное фон Дорн, конечно, держал при себе, в седельной сумке, но
оставаться без каурой было не резон, поэтому все же слишком не гнал,
придерживал. Во вьюках лежало необходимое: вяленое мясо, соль, сухари и
теплая шуба собачьей шерсти, потому что, сказывали, в Московии и в мае
бывают лютые морозы, от которых трескаются деревья и покрываются ледяными
иглами усы.
Тупорылый пристав, обомлев от невиданной дерзости, так и пялился вслед. Трое
стрельцов махали руками, а один суетился, прилаживал пищаль -- допотопную,
такие в Европе еще в Тридцатилетнюю войну перевелись. Пускай его, все равно
промажет. Неспособность русских к огненному бою известна всякому. Для того
лейтенант -- нет, теперь уже капитан -- фон Дорн и призван в Москву: обучать
туземных солдат премудростям меткой стрельбы и правильного строя.
высокомогущества платили наемникам исправно, но когда война с англичанами
закончилась, а сухопутные сражения с французами поутихли, вюртембергские
мушкетеры оказались не нужны. Кто перешел служить к полякам, кто к шведам, а
Корнелиус все маялся в Амстердаме, проживал последнее.
кончились они, настоящие войны. Десять лет, с безусого отрочества, тянул фон
Дорн солдатскую лямку -- простым рейтаром, потом корнетом, два года тому
наконец выкупил лейтенантский патент -- а все выходило скудно, ненадежно, да
и ненадолго. Два года послужил французам, полгода мекленбургскому герцогу,
год датчанам, после шведам -- нет, шведам после датчан. Еще вольному городу
Бремену, польскому королю, снова французам. Попал в плен к голландцам,
повоевал теперь уже против французов. На лбу, возле левого виска полукруглая
отметина: в бою под Энцгеймом, когда палили из каре по кирасирам виконта де
Тюренна, раненая лошадь билась на земле и ударила кованым копытом -- чудо
Господне, что череп не расколола. Дамам Корнелиус говорил, что это шрам от
стрелы Купидона, девкам -- что след от кривого турецкого ятагана.
решению стал склоняться храбрый лейтенант на исходе третьего месяца
безделья, когда долги перевалили за две сотни гульденов и стало всерьез
попахивать долговой ямой. Уж, кажется, немолод, двадцать шестой год, а ни
славы, ни богатства, ни даже крыши над головой. В Теофельс, к старшему
брату, не вернешься, там лишнему рту не обрадуются. У Клауса и без того
забот хватает: надо замок чинить, да старую, еще отцовскую ссуду монастырю
выплачивать.
вакансии не сыщется. Тогда хоть в монахи иди, к брату Андреасу -- он из фон
Дорнов самый умный, уже аббат. Или в аманты к какой-нибудь толстой, старой
купчихе. Хрен горчицы не слаще.
подсел к столу солидный человек, назвался отставным полуполковником
московитской службы, господином Фаустле. Оказался почти что земляк, из
Бадена. Послужил царю четыре года, теперь вот едет домой -- хочет купить дом
с садом и жениться. До Амстердама герра Фаустле милостиво довез русский
посланник фюрст Тулупов, который отряжен в Европу вербовать опытных офицеров
для русской армии. Жалованье платят не столь большое, но зато исправно.
Выдают на дорогу щедрые кормовые, сто рейхсталеров, а по приезде еще и
подъемные: пятьдесят рейхсталеров серебром, столько же соболями и пять
локтей тонкого сукна. Главное же -- для человека отважного и
предприимчивого, который хочет составить свое счастье, эта азиатская страна
открывает поистине безграничные возможности. Полуполковник объяснил, где
остановился русский фюрст, заплатил за вино и пересел к другому столу --
разговаривать с двумя голтшинскими драгунами. Корнелиус посидел, подумал.
Крикнул герру Фаустле: "А с турками царь воюет?" Оказалось, воюет -- и с
турками, и с татарами. Это решило последние сомнения.
расшитой драгоценными камнями шубе, в высокой шапке из великолепных соболей
(каждая такая шкурка у меховщика самое малое по двести рейхсталеров идет!),
то уже боялся только одного -- не возьмут.
рейхсталерам подорожных и подъемным (не соврал полуполковник, все точно -- и
серебро, и соболя, и сукно) еще жалованья одиннадцать рублей в месяц да
кормовые. Срок контракта -- четыре года, до мая 1679-го. Для пущей важности
и чтоб был маневр для торга, фон Дорн потребовал капитанского чина, зная,
что без патента не дадут. Дали! Был лейтенант -- вечный, без надежды на
выслугу, а теперь стал капитан мушкетеров. Посол сразу и бумаги выправил на
новое звание, с красными сургучными печатями, честь по чести.
было объехать стороной, потому что могли припомнить позапрошлогоднее
дезертирство из полка князя Вишневецкого. Весь пропах селедкой, зато вышло
недорого, всего шесть рейхсталеров.
необходимым, чего в Азии было не достать: толченым мелом для чистки зубов
(их замечательная белизна принесла Корнелиусу немало галантных побед); не
новым, но еще вполне приличным париком (цвет -- вороново крыло); батавским
табаком; плоской, удобной блохоловкой (вешается наискосок, подмышку). Ждать
попутчиков не стал -- у капитана фон Дорна английский мушкет, два
нюрнбергских пистолета и толедская шпага, лесных разбойников он не боится.
Отправился к русской границе один.
крепостцы Нойхаузен. Лейтенант, проводивший фон Дорна до пограничной речки,
показал направление: вон там, за полем и лесом, в двух с половиной милях,
русская деревня Неворотынская, названная так потому, что у московитов тут
всего два поселения, и второе называется Воротынская, поскольку принадлежит
стольнику Воротынскому. Вот вам пример того, как глупы и лишены воображения
эти чесночники, сказал лейтенант. Если бы здесь была еще и третья деревня,
они просто не знали бы, как им решить такую головоломку.
русские начисто лишены обоняния. При нездоровом пристрастии к мытью (моются
чуть ли не раз в месяц, что, впрочем, скорее всего объясняется
распущенностью, ибо бани у них для мужчин и женщин общие), московиты
совершенно равнодушны к дурным запахам, а главная их пища -- сырой лук и
чеснок.
сиживал в осаде, знает, что чеснок очень полезен -- хорош и от скорбута, и
от опухания ног, и даже, сказывают, от французской болезни. Пусть русские
едят чеснок сколько им угодно, лишь бы жалованье платили в срок.
x x x
выскочила ватага: один толстый, со свинячьим багровым рылом сидел на лошади,
еще четверо трусили следом. Все были в длиннополых зеленых кафтанах, изрядно
засаленных, только у конного кафтан был целый, а у пеших в дырьях и
заплатах. Корнелиус испугался, что разбойники, и схватился было за седельную
кобуру, но сразу же сообразил, что лихие люди в мундирах не ходят. Стало
быть, пограничная стража.
кривая сабля. Он грозно сказал что-то, налегая на звуки tsz, tch и tsch --
будто на гуся зацыкал. О смысле сказанного можно было догадаться и без
перевода. Что за человек, мол, и какого черта топчешь землю великого
московского царя.
выразительно покачал печатями. Потом развернул и сделал вид, что читает из
середины -- на самом деле повторил заученное наизусть: "I tomu
muschkaterskomu kapitanu Korneju Fondornowu jechati wo Pskow, da w Welikij
Nowgorod, da wo Twer, a izo Tweri na Moskwu ne meschkaja nigde".
шнапсом), но Корнелиус, слава богу, не вчера на свет появился. Еще разок
показал подвешенную печать, да и прибрал подорожную от греха.
погрозил. -- Meschkaja nigde (что означало "по срочному государственному
делу").
Ларссон Стиг
Зыков Виталий
Куликов Роман
Перумов Ник
Акунин Борис
Сертаков Виталий