Чтение 6–й страницы книги ~Левиафан~

- Ничего, - небрежно дернула плечом мадам Клебер. - Я из французской Швейцарии. А в той части, где Феттбург, и вправду, живут одни остолопы. Я, кажется, слышала эту историю, она смешная. Но ничего, рассказывайте.

- Кому, может, и смешная. - Гош укоризненно вздохнул и вдруг подмигнул Клариссе, что уже переходило все пределы. - Однажды честные бюргеры городка пришли в неописуемое волнение. Один крестьянин по фамилии Мебиус, слывший в Феттбурге бездельником и тупицей, похвастался, что накануне продал свою землю, узкую полосу каменистой пустоши, одной важной даме, которая назвалась графиней де Санфон. За 30 акров бесплодной земли, где даже чертополох не рос, дура-графиня отвалила 3000 франков. Но в городском муниципалитете имелись люди поумнее Мебиуса, и им эта история показалась подозрительной. Зачем графине 30 акров камней и песка? Что-то здесь нечисто. На всякий случай отрядили в Цюрих самого шустрого из горожан, и тот выяснил, что графиня де Санфон - особа известная. Живет широко и весело, а что самое интересное - частенько появляется в обществе господина Гольдзильбера, директора Государственной железнодорожной компании. Поговаривали, что у господина директора с графиней интрижка. Тут-то бюргеры и сообразили, что к чему. А надо сказать, что городишко Феттбург давно мечтал обзавестись собственной железнодорожной веткой, чтоб дешевле было шоколад и окорока вывозить. Пустошь, приобретенная веселой графиней, как раз тянулась от ближайшей железнодорожной станции до леса, где начинались общинные земли. Отцам города все стало ясно: графиня узнала от своего любовника о готовящемся строительстве, купила ключевой участок и собирается здорово нагреть руки. И в бюргерских головах возник ошеломительно дерзкий план. К графине отрядили депутацию, которая стала уговаривать ее сиятельство уступить землю славному городу Феттбургу. Красотка сначала артачилась, утверждала, что ни о какой железнодорожной ветке ведать не ведает, но когда бургомистр тонко намекнул, что дело пахнет сговором ее сиятельства с его превосходительством господином директором, а это дело подсудное, слабая женщина всхлипнула и согласилась. Пустошь разбили на тридцать одноакровых участков и продали горожанам на аукционе. Феттбургцы чуть не передрались между собой, цена за отдельные участки доходила до 15 тысяч. Всего же графине досталось... - Комиссар провел пальцем по строчке. - Без малого 280 тысяч франков.

Мадам Клебер прыснула и показала Гошу жестом: молчу-молчу, продолжайте.

- Шли недели, месяцы, а строительство все не начиналось. Горожане послали запрос в правительство - им ответили, что в ближайшие пятнадцать лет вести к Феттбургу ветку не планируется... Они в полицию: так, мол, и так, грабеж среди бела дня. Полиция выслушала пострадавших сочувственно, но помочь ничем не смогла: ведь госпожа Санфон сама говорила, что о железной дороге ничего не знает, и продавать землю не хотела. Оформлено все по закону, не подкопаешься. Ну, а то, что она назвалась графиней, это, конечно, некрасиво, но, увы, уголовно ненаказуемо.

- Ловко! - засмеялся Ренье. - Действительно, не подкопаешься.

- Это еще что. - Комиссар листал бумажки дальше. - Есть история и вовсе фантастическая. Место действия - американский Дикий Запад, год 1873-ий. В Калифорнию, на золотые прииски, приехала всемирно известная некромантка и Великая Драконесса. Мальтийской Ложи мисс Клеопатра Франкенштейн, по паспорту же Мэри Сэнфон. Она объявила старателям, что в эти дикие места ее привел голос Заратустры, повелевшего своей верной служительнице поставить в городке Голден-Наггет великий эксперимент. Именно на этой широния в августейшем семействе. Роды былитрудными. Принимал их лейб-медик, почтенный доктор Фогель. Наконец спальня огласилась писком. Когда великая герцогиня, от страданий на несколько минут лишившаяся чувств, открыла глаза и слабым голосом попросила: "Ах, герр профессор, покажите мне моего малютку", доктор Фогель с крайне смущенным видом подал ее высочеству очаровательного крикуна светло-кофейного цвета. Великая герцогиня снова лишилась чувств, а доктор выглянул за дверь и опасливо поманил пальцем великого герцога, что было вопиющим нарушением придворного этикета.

Видно было, что комиссару доставляет особое удовольствие рассказывать эту историю чопорным виндзорцам. Вряд ли в полицейской сводке содержались такие подробности - Гош явно фантазировал. Он подсюсюкивал, говоря за герцогиню, а слова нарочно подбирал возвышенные - видно, так ему казалось смешнее. Кларисса аристократкой себя не считала, но все-таки морщилась, почитая за дурной тон глумление над высочайшими особами. Насупил брови и сэр Реджинальд, баронет и отпрыск древнего рода. Но комиссару такая реакция, кажется, только прибавляла вдохновения.

- Его высочество на лейб-медика не обиделся, потому что момент был волнующий, и, обуреваемый отцовскими и супружескими чувствами, бросился в спальню... Последовавшую за этим сцену вы можете вообразить себе сами: и по-солдатски ругающегося-венценосца, и великую герцогиню, то рыдающую, то оправдывающуюся, то лишающуюся чувств, и орущего во: всю глотку негритенка, и замершего в благоговейном ужасе лейб-медика. В конце концов его высочество взял себя в руки и решил следствие в отношении ее высочества отложить на потом. Пока же требовалось замести следы. Но как? Потихоньку спустить младенца в уборную? - Гош шутовски приложил ладонь к губам. - Прошу прощения, сударыни, сорвалось. Избавиться от младенца было нельзя - его рождения ждало все княжество. Да и грех как-никак. Советников собирать - не дай бог проболтаются. Что делать? И тут доктор Фогель, почтительнейше откашлявшись, предлагает спасение. Говорит, что у него есть одна знакомая, фрейлейн фон Санфон, которая способна творить чудеса и может не то что новорожденного белого младенца, но даже и птицу феникс с неба достать. Держать язык за зубами фрейлейн умеет, денег за свою услугу, будучи девицей благородной, конечно, не возьмет, но очень любит старинные драгоценности... В общем, через пару часов в атласной колыбельке уже покоился славный малыш, белее молочного поросенка и даже с белобрысыми волосенками, а бедного негритенка вынесли из дворца в неизвестном направлении. Впрочем, ее высочеству сказали, что невинное дитя будет увезено в южные широты и передано там на воспитание хорошим людям. Итак, все устроилось наилучшим образом. Благодарный герцог передал доктору для фрейлейн фон Санфон чудесную алмазную табакерку с вензелем, а также благодарственную записку и устное пожелание раз и навсегда покинуть пределы княжества. Что деликатная девица немедленно и исполнила. - Гош, не сдержавшись, фыркнул. - Наутро, после скандала, длившегося всю ночь, великий герцог наконец решил рассмотреть получше своего наследника. Брезгливо вынул паренька из колыбельки, повертел и так и сяк - и вдруг увидел на розовой, пардон, заднице родимое пятно в виде сердечка. Точно такое же имелось на филейных частях у его высочества, а также у покойного фатера его высочества, у гроссфатера и так далее до седьмого колена. В полном недоумении герцог послал за лейб-медиком, однако выяснилось, что доктор Фогель накануне ночью отбыл в неизвестном направлении, оставив жену и восьмерых детей. - Гош зашелся хриплым смехом, закашлялся, замахал руками. Кто-то неуверенно прыснул, мадам Клебер целомудренно прикрыла губы ладошкой.

- Наскоро организованное расследование установило, что лейб-медик в последнее время вел себя странно и якобы даже появлялся в игорных домах соседнего Бадена, причем в обществе некоей веселой молодой особы, по описанию очень похожей на фрейлейн фон Санфон.

- Сыщик посерьезнел.- Доктора обнаружили два дня спустя в страсбургской гостинице. Мертвым. Принял смертельную дозу лауданума, оставил записку: "Во всем виноват я один". Явное самоубийство. Кто истинный виновник, было ясно, но поди докажи. Что до табакерки - высочайший подарок, и записочка имеется. А судебный процесс обошелся бы их высочествам себе дороже. Конечно, самое загадочное - как удалось подменить новорожденого принца на негритенка и откуда в краю голубоглазых блондинчиков вообще взялся шоколадный младенец. Правда, по некоторым сведениям, незадолго до описанной истории у Мари Санфон состояла на службе горничная-сенегалка...

- Скажите, к-комиссар, - сказал Фандорин, когда стих хохот (смеялись четверо: лейтенант Ренье, доктор Труффо, профессор Свитчайлд и мадам Клебер). - А что, Мари Санфон так хороша собой? Способна вскружить голову любому мужчине?

- Да ничего особенного в ней нет. Всюду написано, что внешности она самой заурядной, особые приметы отсутствуют. - Гош нагло окинул Клариссу цепким взглядом. - Цвет волос, манеру поведения, акцент, стиль одежды меняет с легкостью. Но, видно, есть в этой женщине что-то особенное. Я по роду службы всякого навидался. Самые что ни на есть роковые разбивательницы сердец редко бывают красавицами. На фотографии увидишь - взгляд не задержится, а встретишь - так искорками по коже и защекочет. Мужчина ведь не на прямой нос и длинные ресницы клюет, он особый залах чует.

- Фи, комиссар, - одернула пошляка Кларисса. - Вы в обществе дам.

- Я в обществе подозреваемых, - очень спокойно парировал Гош. - И вы - одна из них. Почем я знаю, нет ли здесь, за столом, мадемуазель Санфон?

Он так и впился глазами в Кларисеино лицо. Это все больше и больше напоминало дурной сон. Стало тяжело дышать.

- Если я п-правильно сосчитал, этой особе сейчас должно быть 29 лет?

Спокойный, даже вяловатый голос Фандорина помог Клариссе взять себя в руки. Она встрепенулась и - не до женского тщеславия - воскликнула:

- Нечего на меня так смотреть, господин сыщик! Вы мне делаете явно незаслуженный комплимент. Я старше вашей авантюристки... почти на десять лет! Да и остальные дамы вряд ли подходят на роль мадемуазель Сан-фон. Госпожа Клебер слишком молода, а госпожа Труффо, как вам известно, не говорит по-французски!

- Для такой ловкачки, как Мари Санфон, скинуть-накинуть десяток лет - сущий пустяк, - медленно ответил Гош, все так же пристально глядя на Клариссу. - Особенно если куш так велик, а провал пахнет гильотиной. Так вы и вправду не бывали в Париже, мадемуазель Стамп? Где-нибудь в районе рю де Гренель?

Кларисса смертельно побледнела.

- Ну, тут уже вынужден вмешаться я как представитель пароходства "Джаспер-Арто партнершип", - раздраженно прервал полицейского Ренье. - Дамы и господа, заверяю вас, что на наш рейс проходимцам с международной репутацией доступ был закрыт. Компания гарантирует, что на "Левиафане" нет ни шулеров, ни кокоток, ни тем более известных полиции авантюристок. Сами понимаете - первое плавание, особая ответственность. Скандалы нам ни к чему. Мы с капитаном Клиффом лично проверяли и перепроверяли списки пассажиров, в случае необходимости наводили справки. В том числе и у французской полиции, господин комиссар. И я, и капитан готовы поручиться за каждого из присутствующих. Мы не мешаем вам, мсье Гош, выполнять ваш профессиональный долг, однако вы попусту тратите время. И деньги французских налогоплательщиков.

- Ну-ну, - проворчал Гош; - Поживем-увидим. После чего миссис Труффо, ко всеобщему облегчению, завела разговор о погоде.

Реджинальд Милфорд-Стоукс

10 апреля 1878 г.

22 часа 31 минута

В Аравийском море

17*06'28" сев.ш. 59*48'14"вост.д.

Моя дорогая и горячо любимая Эмили!

Этот адский ковчег находится во власти сил Зла. Я ощущаю это всей своей измученной душой. Хотя неизвестно, может ли быть душа у такого преступника, как я. Написал и задумался. Я помню, что совершил преступление, страшное преступление, которому нет и не может быть прощения, но, странное дело, совершенно запамятовал, в чем оно, собственно, состоит. И очень не хочется вспоминать.

Ночью, во сне, я помню его очень хорошо - иначе чем объяснить то ужасное состояние, в котором я просыпаюсь каждое утро? Скорей бы уж кончилась наша разлука. У меня такое чувство, что еще немного, и я сойду с ума. Вот было бы некстати.

Дни тянутся мучительно медленно. Я сижу в каюте, смотрю на минутную стрелку хронометра. Она не двигается. На палубе за окном кто-то сказал: "Сегодня десятое апреля", а я не мог взять в толк, что за апрель такой и почему непременно десятое. Отпираю сундучок и вижу, что вчерашнее мое письмо Вам датировано 9 апреля, а позавчерашнее 8-м. Значит, все правильно. Апрель. Десятое.

Вот уже несколько дней я не спускаю глаз с профессора Свитчайлда (если он действительно профессор). Этот человек у нас в "Виндзоре" очень популярен. Он завзятый краснобай и кичится своими познаниями в истории и востоковедении. Что ни день - новые сказки о сокровищах, одна неправдоподобней другой. А у самого неприятные поросячьи глазки. Бегающие. И по временам в них сверкают безумные искорки. Слышали бы Вы, каким сладострастным голосом этот человек рассказывает о драгоценных камнях. Он определенно помешан на всех этих бриллиантах и изумрудах.

Сегодня во время завтрака доктор Труффо вдруг встал, громко хлопнул в ладоши и торжественным голосом объявил, что у миссис Труффо нынче день рождения. Все заахали, заохали, принялись поздравлять именинницу, а доктор публично вручил своей незавидной супруге подарок - на редкость безвкусные топазовые серьги. Какая вульгарность - устраивать спектакль из вручения подарка собственной жене! Однако миссис Труффо, кажется, так не считала. Она необычайно оживилась и выглядела совершенно счастливой, а ее постная физиономия приобрела цвет протертой моркови. Лейтенант сказал: "О, мадам, если б мы знали заранее об этом радостном событии, то непременно приготовили бы вам какой-нибудь сюрприз. Вините свою скромность". Безмозглая именинница зарделась еще пуще и робко пролепетала: "Вы и правда хотели бы сделать мне приятное?" Ответом ей было общее лениво-добродушное мычание. "Тогда,- говорит она, - давайте сыграем в мою любимую игру лото. У нас в семье по воскресеньям и в церковные праздники обязательно доставали карточки и мешок с фишками. О, это так увлекательно! Господа, вы доставите мне огромное удовольствие!" Я впервые слышал, чтобы миссис Труффо разразилась столь пространной речью. В первый миг мне показалось, что она над нами издевается - но нет, докторша говорила вполне серьезно. Деваться нам было некуда. Улизнул только Ренье, которому якобы пора было заступать на вахту. Невежа комиссар тоже предпринял попытку сослаться на какие-то неотложные дела, но все взглянули на него с таким осуждением, что он засопел и остался.

Мистер Труффо сходил за принадлежностями для этой идиотской игры, и началось мучение. Все уныло разложили карточки, с тоской поглядывая на освещенную солнцем палубу. Окна салона были нараспашку, по комнате гулял свежий ветерок, а мы сидели и изображали сцену в детской. "Для интереса", как выразилась окрыленная именинница, создали призовой фонд, куда каждый внес по гинее. Все шансы на победу были у самой ведущей, поскольку она единственная зорко следила за тем, какие выходят номера. Комиссар, кажется, тоже непрочь был сорвать банк, но он плохо понимал детские прибаутки, которыми сыпала миссис Труффо - ради нее на сей раз говорили по-английски.

Жалкие топазовые серьги, которым красная цена десять фунтов, побудили Свитчайлда оседлать его любимого конька. "Превосходный подарок, сэр! - обратился он к доктору. Тот засветился от удовольствия, но следующей фразой Свитчайлд все испортил. - Конечно, топазы нынче дешевы, но кто знает, не подскочит ли на них цена лет этак через сто. Драгоценные камни так непредсказуемы! Они истинное чудо природы, не то что эти скучные металлы, золото и серебро. Металл бездушен и бесформен, его можно переплавить, а каждый камень - неповторимая индивидуальность. Но они даются в руки не всякому. Лишь тому, кто не останавливается ни перед чем и готов идти за их магическим сиянием до самого края земли, а если понадобится, то и далее". Эти высокопарные сентенции сопровождались писком миссис Труффо, выкликавшей номера фишек. Допустим, Свитчайлд говорит: "Я поведаю вам легенду о великом и могучем завоевателе Махмуде Газне-ви, который был зачарован блеском алмазов и в тисках этих волшебных кристаллов прошел с огнем и мечом пол-Индии". Миссис Труффо: "Одиннадцать, господа. Барабанные палочки!" И так все время.

Впрочем, легенду о Махмуде Газневи я перескажу. Она поможет Вам лучше понять характер рассказчика. Постараюсь передать и своеобразный стиль его речи.

"В лето от рождества Христова (не помню какое), а по мусульманскому летоисчислению (тем более не помню) могучий Газневи узнал, что на полуострове Гуззарат (кажется, так) есть Сумнатское святилище, где хранится огромный идол, которому поклоняются сотни тысяч людей. Идол оберегает пределы той земли от чужеземных нашествий, и всякий, кто преступает границу Гуззарата с мечом в руке, обречен погибнуть. Принадлежит святилище могущественной браминской общине, самой богатой во всей Индии. И еще владеют сумнатские брамины несметным количеством драгоценнных камней. Бесстрашный полководец не испугался власти идола, собрал свое войско и отправился в поход. Он срубил пятьдесят тысяч голов, разрушил пятьдесят крепостей и ворвался в Сумнатский храм. Воины Махмуда осквернили святилище, перевернули его вверх дном, но не нашли клада. Тогда Газневи сам подошел к идолу и с размаху ударил его по медной башке своей боевой палицей. Брамины пали ниц перед победителем и предложили ему миллион серебряных монет, только бы он не касался их бога. Махмуд засмеялся и ударил еще раз. Идол треснул. Брамины завыли пуще прежнего и предложили грозному царю десять миллионов золотых монет. Но вновь поднялась тяжелая палица, ударила в третий раз, истукан раскололся пополам, и на пол храма сияющим потоком хлынули алмазы и самоцветы, спрятанные внутри. И стоимость этого сокровища не поддаваясь исчислению".

Тут мистер Фандорин с несколько смущенным видом объявил, что у него комплект. Все кроме миссис Труффо ужасно обрадовались и хотели разбежаться, но она так упрашивала сыграть еще одну партию, что пришлось остаться. Снова пошло:

"Thirty nine - pig and swine! Twenty seven - I'm in heaven!"* и прочая подобная ерунда.

* Рифмованные прибаутки при игре в лото.(англ.)

Однако теперь слово взял мистер Фандорин и в свойственной ему мягкой, чуть насмешливой манере тоже рассказал сказку, арабскую, которую он вычитал в некоей старой книге. Привожу Вам эту притчу как запомнил.

Однажды три магрибских купца отправились вглубь Большой Пустыни, ибо стало им известно, что далеко-далеко среди песков, куда не забредают караваны, есть Великое Сокровище, равного которому не видывали смертные. Купцы шли сорок дней, страдая от зноя и усталости, и осталось у них всего по одному верблюду - остальные пали. И вдруг видят впереди большую гору. Приблизились и не верят своим глазам: вся гора сплошь состоит из серебряных слитков. Купцы возблагодарили Аллаха, и один из них, набив мешки серебром, двинулся в обратный путь, остальные же сказали: "Мы пойдем дальше". И шли они еще сорок дней, и от солнца лица их стали черными, а глаза красными. И показалась впереди еще одна гора - золотая. Второй купец воскликнул: "Не зря вынесли мы столько страданий! Хвала Всевышнему!" Он набил мешки золотыми слитками и спросил своего товарища: "Что же ты стоишь?" Третий ответил: "Много ли золота увезешь на одном верблюде?" Второй говорит: "Достаточно, чтобы стать самым богатым человеком в нашем городе". "Мне этого мало, -сказал третий. - Я пойду дальше и найду гору из алмазов. А когда вернусь домой, я буду самый богатый человек на всей земле". И пошел он дальше, и путь его продолжался еще сорок дней. Его верблюд лег и больше не встал, но купец не остановился, потому что был упрям и верил в алмазную гору, а всякий знает, что одна пригоршня алмазов дороже, чем гора серебра или холм золота. И увидел третий купец впереди диковинную картину: стоит посреди пустыни, согнувшись в три погибели, человек, держит на плечах алмазный трон, а на троне восседает чудище с черной мордой и горящими глазами. "Как я рад тебе, о почтенный путешественник! - прохрипел согнутый. - Познакомься, это демон алчности Мардуф, и теперь держать его на плечах будешь ты - пока не придет сменить тебя такой же корыстолюбец, как мы с тобой".

На этом месте рассказ прервался, потому что у мистера Фандорина снова образовался комплект, и второй банк тоже имениннице не достался. Через пять секунд за столом осталась одна миссис Труф-фо - всех остальных как ветром сдуло.

Я все думаю про сказку мистера Фандорина. Она не так проста, как кажется.

Свитчайлд и есть третий купец. Когда я дослушал сказку, меня так и осенило! Да-да, он опасный безумец. В его душе бушует неукротимая страсть - уж мне ли не знать, что это такое. Недаром я с самого Адена скольжу за ним незримой тенью.

Я уже писал Вам, драгоценная Эмили, что провел время стоянки в порту с большой пользой. Вы, верно, подумали, что я имел в виду приобретение нового навигационного прибора взамен того, что был похищен. Да, у меня теперь другой секстант, и я опять регулярно проверяю курс корабля, но тут совсем другое. Просто боялся доверить свою тайну бумаге. Не ровен час кто-нибудь прочтет - ведь я со всех сторон окружен врагами. Но ум мой изворотлив, и я придумал славную уловку: с сегодняшнего дня пишу молоком. Чужой человек посмотрит - вроде бы чистый лист бумаги, ничего интересного, а моя догадливая Эмили нагреет листки на абажуре, строчки-то и проступят! Каково придумано, а?

Так вот, об Адене. Еще на пароходе, пока нас не пускали на берег, я обратил внимание на то, что Свитчайлд нервничает, и не просто нервничает, а как бы даже приплясывает на месте от волнения. Началось это вскоре после того, как Фандорин заявил, будто украденный платок лорда Литтлби - ключ к мифическим сокровищам Изумрудного Раджи. Профессор ужасно возбудился, бормотал что-то под нос и все повторял: "Ах, скорей бы на берег". Спрашивается, зачем?

Это я и решил выяснить.

Надвинув на самые глаза черную широкополую шляпу, я двинулся следом за Свитчайлдом. Поначалу все шло просто замечательно - он ни разу не оглянулся, и я беспрепятственно следовал за ним до самой площади, что расположена за домиком таможни. Но здесь меня ждал неприятный сюрприз: Свитчайлд кликнул туземного извозчика и укатил в неизвестном направлении. Коляска ехала довольно медленно, но не мог же я за ней бежать - это было бы мне не к лицу. Конечно, на площади были и другие повозки, я легко мог бы сесть в любую из них, но Вам, Эмили, известно мое непреодолимое отвращение к открытым экипажам. Они - изобретение дьявола. Ездят в них одни безрассудные сорвиголовы. Среди них находятся и такие - я не раз видел это собственными глазами, - кто даже усаживает с собой жен и своих невинных детей. Долго ли до беды? Особенно опасны двуколки, столь популярные у нас в Британии. Кто-то мне рассказывал (сейчас не припомню кто), как один молодой человек, из очень приличной семьи и с положением в обществе, опрометчиво повез кататься в такой вот двуколке свою юную жену, которая к тому же была на восьмом месяце беременности. Разумеется, кончилось плохо: бездельник не справился с лошадьми, они понесли, и коляска перевернулась. Молодому человеку ничего, а у жены начались преждевременные роды. Не удалось спасти ни ее, ни ребенка. А все от чего? От недомыслия. Шли бы себе пешком. Или, скажем, катались бы на лодке. На худой конец, на поезде можно прокатиться, в отдельном купе. В Венеции вот на гондолах катаются. Мы с Вами там были, помните? Помните, как вода лизала ступеньки гостиницы?

Трудно стало сосредоточиться, все время отвлекаюсь. Итак, Свитчайлд уехал на извозчике, а я остался возле таможни. Думаете, я растерялся? Ничуть не бывало. Мне сразу пришла в голову одна штука, так что я почти сразу же успокоился. Дожидаясь Свитчайлда, я зашел в лавку для моряков и купил новый секстант, еще лучше прежнего, и отличный мореходный справочник с астрономическими формулами. Теперь я могу расчислять местоположение парохода гораздо быстрее и точнее, так что голыми руками меня не возьмешь.

Ждал шесть часов тридцать восемь минут. Сидел на скамье, смотрел на море. Думал о Вас.

Когда вернулся Свитчайлд, я сделал вид, что дремлю. Он прошмыгнул мимо, уверенный, что я его не видел.

Едва он скрылся за углом таможни, я ринулся к его извозчику. За шесть пенсов этот бенгалец рассказал мне, куда ездил наш дорогой профессор. Признайте, милая Эмили, что я проявил в этой истории немалую ловкость.

Полученные сведения еще более укрепили меня в первоначальных подозрениях. Свитчайлд приказал везти его из порта прямиком на телеграф. Пробыл там с полчаса, а потом возвращался к зданию почтамта четыре раза. Извозчик сказал: "Сагиб сильно-сильно переживай. Бегай взад-вперед. То говори - вези базар, то стек по спина - вези назад, почта давай-давай". В общем, ясно, что Свитчайлд сначала отправил кому-то депешу, а потом с нетерпением ждал ответа. По словам бенгальца, в последний раз он вышел из почтамта "сама не своя, бумажка махай" и велел везти его обратно на корабль. Стало быть, ответ получен.

Не знаю, что там, но совершенно очевидно, что у профессора, или кто он там на самом деле, есть сообщники.

Это было третьего дня. С тех пор Свитчайлда словно подменили. Как я уже писал, он все время говорит только о драгоценных камнях, а иногда вдруг сядет где-нибудь на палубе и все рисует - то на манжете, а то и на носовом платке.

Вечером в гранд-салоне состоялся бал. Я уже описывал Вам этот величественный зал, словно перенесенный из Версаля или Букингемского дворца. Всюду позолота, стены сплошь в зеркалах, хрустальные электрические люстры мелодично позвякивают в такт легкой качке. Оркестр (кстати говоря, вполне приличный) играл в основном венские вальсы, а я, как Вам известно, нахожу этот танец неприличным, поэтому стоял в углу и поглядывал на Свитчайлда. Тот веселился вовсю, приглашал то одну даму, то другую, скакал козлом, безбожно наступал им на ноги, но ничуть по этому поводу не расстраивался. Я немного отвлекся, вспоминая, как, бывало, танцевали и мы, как грациозно лежала на моем плече Ваша затянутая в белую перчатку рука. Внезапно я увидел, как Свитчайлд споткнулся, чуть не уронил свою партнершу и, даже не извинившись, быстрым шагом, почти бегом бросился к столам с закусками. Его дама растерянно застыла посреди зала, да и мне столь неукротимый приступ голода показался странным.

Однако Свитчайлд даже не взглянул на блюда с пирожными, сырами и фруктами. Он выхватил из серебряной салфетницы бумажную салфетку и, скрючившись, принялся что-то яростно на ней калякать. Совсем распоясался, не считает нужным конспирироваться даже среди толпы! Сгорая от любопытства я двинулся небрежной походкой в его сторону. Но Свитчайлд уже распрямился и сложил салфетку вчетверо - видимо, собирался спрятать ее в карман. Увы, я не успел заглянуть ему через плечо. В сердцах я топнул ногой и хотел было повернуть обратно, но увидел, что к столу приближается мистер Фандорин с двумя бокалами шампанского. Один он протянул Свитчайлду, второй оставил себе. Я услышал, как русский сказал: "Ах, милый профессор, все-maки вы ужасно рассеяны! Вы только что сунули в карман грязную салфетку". Свитчайлд смутился, вынул салфетку, скомкал ее и кинул под стол. Я немедленно присоединился к ним и нарочно завел разговор о моде, зная, что индолог вскоре заскучает и уйдет. Так и вышло.

Едва он, извинившись, оставил нас вдвоем, как мистер Фандорин заговорщицким тоном прошептал: "Ну, сэр Реджинальд, кто из нас полезет под стол?" И я понял, что поведение профессора подозрительно не только мне, но и дипломату. Между нами в секунду установилось полное взаимопонимание. "Да, это не вполне удобно", - согласился я. Оглядевшись по сторонам, мистер Фандорин предложил: "Давайте по-честному: один изобретет приличный предлог, а второй полезет". Я кивнул и задумался, но ничего подходящего в голову не приходило. "Эврика", - шепнул мой сообщник и быстрым, почти незаметным движением расстегнул одну из моих золотых запонок. Она упала на пол, и дипломат носком туфли загнал ее под стол. "Сэр Реджинальд, - произнес он громко, чтобы слышали близстоящие. - По-моему, вы уронили запонку".

Уговор есть уговор. Я опустился на корточки и заглянул под стол. Салфетка лежала совеем близко, зато проклятая запонка укатилась к самой стене, а стол был довольно широк. Представьте эту картину: Ваш муж лезет на четвереньках под столом, причем повернут к залу не самым импозантным образом. На обратном пути произошел конфуз. Высунувшись из-под стола, я увидел прямо перед собой двух молодых дам, оживленно беседовавших с мистером Фандориным. Увидев мою рыжую голову на уровне своих колен, дамы испуганно вскрикнули, а мой коварный сообщник невозмутимо произнес: "Позвольте представить вам баронета Милфорд-Стоукса". Дамы холодно взглянули на меня сверху вниз и ни слова не говоря удалились. Я вскочил, весь кипя яростью, и вскричал: "Сэр, вы нарочно остановили их, чтобы надо мной посмеяться!" Фандорин с невинным видом ответил: "Я и в самом деле остановил их намеренно, но вовсе не для того, чтобы над вами посмеяться, сэр. Просто мне пришло в голову, что своими широкими юбками они заслонят от зала ваш рискованный рейд. Однако где же ваш трофей?"

Я развернул салфетку трясущимися от нетерпения руками, и мы увидели нечто странное. Воспроизвожу по памяти:

∆ ^^^^

Palace !!!

Что за геометрические фигуры? Что означает зигзаг? В каком смысле "palace"* ? И почему три восклицательных знака?

* Дворец (англ.)

Я украдкой посмотрел на Фандорина. Он потянул себя двумя пальцами за мочку и пробормотал что-то невнятное. Полагаю, по-русски.

"Что вы об этом думаете?" - спросил я. "Подождем, - с загадочным видом ответил дипломат. - Он близок к цели".

Кто близок? Свитчайлд? К какой цели? И хорошо ли, что он к ней близок?

Но я не успел задать все эти вопросы, потому что в зале все зашумели, зааплодировали и мсье Дрие, пассажирский помощник капитана, оглушительно крикнул в рупор: "Итак, мсье и медом, гран-при нашей лотереи достается каюте номер восемнадцать!". До сей минуты я был так увлечен манипуляциями с загадочной салфеткой, что совсем не обращал внимания на происходящее в салоне. А там, оказывается, уже перестали танцевать и устроили тираж благотворительной лотереи "Спасем падших женщин" (я писал Вам в письме от 3 апреля об этой дурацкой затее). Мое отношение к благотворительности и падшим женщинам Вам хорошо известно, так что от комментариев воздержусь.

Торжественное объявление подействовало на моего собеседника странным образом - он страдальчески поморщился и вжал голову в плечи. В первый миг я удивился, но потом вспомнил, что мистер Фандорин занимает как раз 18-ю каюту. Представьте себе, счастливый жребий выпал ему!

"Это становится невыносимым, - пробормотал избранник фортуны, заикаясь сильнее обычного. - Я, пожалуй, пойду прогуляюсь", - и попятился было к дверям, но миссис Клебер звонко крикнула: "Это мсье Фандорин из нашего салона! Вон он, господа! В белом смокинге, с красной гвоздикой! Мсье Фандорин, куда же вы? Вы выиграли гран-при!"

Все обернулись к дипломату и захлопали пуще прежнего, а четверо стюардов уже вносили в зал главный приз: редкостной уродливости напольные часы, изображающие Биг-Бен. Это было поистине устрашающее сооружение из резного дуба, высотой в полтора человеческих роста и весом никак не меньше четырех стоунов. Мне показалось, что в глазах мистера Фандорина мелькнуло нечто, похожее на ужас. Не могу его за это осуждать.

Дальнейший разговор стал невозможен, и я вернулся к себе, чтобы написать это письмо.

Я чувствую, что назревают грозные события, петля вокруг меня затягивается. Но не надейтесь, господа гонители, голыми руками меня не возьмешь!

Однако уже поздно, пора идти замерять координаты.

До свидания, милая, нежная, бесконечно обожаемая Эмили,

Горячо любящий Вас Реджинальд Милфорд-Стоукс

Рената Клебер

Рената подстерегла Барбоса (так она окрестила дедушку Гоша после того, как выяснилось, что он за птица) возле каюты. Судя по мятой физиономии и растрепанным сединам комиссар только что восстал ото сна - видно, завалился в кровать сразу после обеда и продрых до вечера.

Ловко ухватив сыщика за рукав. Рената приподнялась на цыпочки и выпалила:

- А что я вам сейчас расскажу! Барбос испытующе взглянул на нее, скрестил на груди руки и нехорошим голосом сказал:

- С большим интересом послушаю. Давно собираюсь с вами потолковать, мадам.

От такого тона Рената несколько насторожилась, но решила - ерунда, просто у Барбоса несварение желудка или, может, видел во сне дохлую крысу.

- Я за вас сделала всю работу, - похвасталась Рената и оглянулась по сторонам - не подслушивает ли кто. - Пойдемте-ка к вам в каюту, там нам никто не помешает.

Обиталище Барбоса содержалась в идеальном порядке: посреди стола красовалась знакомая черная папка, рядом ровная стопка бумаги и аккуратно очиненные карандаши. Рената с любопытством повертела головой туда-сюда, заметила и щетку для обуви с банкой ваксы, и сохнущие на бечевке воротнички. Скуповат усач, сам и штиблеты чистит, и постирывает - это чтобы прислуге чаевых не платить.

- Ну, выкладывайте, что там у вас, - раздраженно буркнул Барбос, недовольный Ренатиной любознательностью.

- Я знаю, кто преступник, - гордо сообщила она. Это известие не произвело на сыщика ожидаемого эффекта. Он вздохнул и спросил:

- Кто же?

- Вы что, слепой? Это ж видно невооруженным взглядом! - Рената всплеснула руками и уселась в кресло. - Все газеты писали, что убийство совершил псих. Ни один нормальный человек учудить такого не мог, правильно? А теперь прикиньте, кто у нас сидит за столом. Конечно, букетик подобрался - бутон к бутону, сплошь одни зануды и уроды, но псих только один.

- На баронета намекаете? - спросил Барбос.

- Сообразили наконец, - жалостливо покачала головой Рената. - Ведь это яснее ясного. Вы хоть видели, какими глазами он на меня смотрит? Это же зверь, монстр! Я боюсь одна по коридорам ходить. Вчера встретила его на лестнице, а вокруг ни души. Так внутри все и екнуло! - Она схватилась рукой за живот. - Я за ним уже давно наблюдаю. По ночам у него в окне свет горит, а шторы плотно задернуты. Вчера была ма-аленькая такая щелочка. Я заглянула с палубы - он стоит посреди каюты, руками размахивает, строит жуткие рожи, кому-то пальцем грозит. Кошмар! Потом, ночью уже, разыгралась у меня мигрень, вышла подышать свежим воздухом. Вдруг смотрю - стоит на баке наш псих, голову к небу задрал и смотрит на луну через какую-то железяку. Тут меня и осенило!- Рената подалась вперед и перешла на шепот. - Луна-то полная, круглая. Вот он и ошалел. Он маньяк, у которого в полнолуние кровожадность просыпается. Я читала про таких! Что вы на меня, как на дуру, смотрите? Вы в календарь заглядывали? - Рената с торжествующим видом достала из ридикюля календарик. - Вот, полюбуйтесь, я проверила. 15 марта, когда на улице Гренель убили десять человек, как раз было полнолуние. Видите, написано черным по белому: pleine lune*.

* Полнолуние (фр.)

Барбос посмотрел, но довольно лениво.

- Да что вы таращитесь, словно филин! - рассердилась Рената. - Вы хоть понимаете, что сегодня опять полнолуние! Пока будете тут рассиживаться, у него снова ум за разум зайдет, и он еще кого-нибудь укокошит. Я даже знаю кого - меня. Он меня ненавидит, - ее голос истерически дрогнул. - Меня все хотят убить на этом мерзком пароходе! То африканец набросился, то азиат этот пялится и желваками шевелит, а теперь еще сбрендивший баронет!

Барбос смотрел на нее тяжелым, немигающим взглядом, и Рената помахала у него перед носом рукой:

- Ау! Мсье Гош! Вы часом не уснули? Дед крепко взял ее за запястье, отвел руку и сурово сказал:

- Ну вот что, голуба. Хватит дурака валять. С рыжим баронетом я разберусь, а вы мне лучше про шприц расскажите. Да не крутить, правду говорить! - рявкнул он так, что Рената вжала голову в плечи.

За ужином она сидела, уставившись в тарелку. К сотэ из угрей почти не притронулась - а всегда ела с отменным аппетитом. Глаза были красные, опухшие. Губы время от времени чуть подрагивали.

Зато Барбос был добродушен и даже благостен. На Ренату поглядывал часто и не без суровости, но взгляд был не враждебный, скорее отеческий. Не так уж грозен комиссар Гош, каким хочет казаться.

- Солидная вещь, - сказал он, с завистью глядя на часы Биг-Бен, стоявшие в углу салона. - Есть же счастливые люди.

Монументальный приз не влез к Фандорину в каюту и временно поселился в "Виндзоре". Дубовая башня оглушительно тикала, позвякивала, похрюкивала и каждый час закатывала такой набат, что с непривычки все хватались за сердце. А за завтраком, когда Биг-Бен с десятиминутным опозданием известил о том, что уже девять, докторша чуть не проглотила чайную ложечку. К тому же в основании башня была явно узковата и при сильной волне начинала угрожающе раскачиваться. Вот и сейчас, когда ветер посвежел и белые занавески на распахнутых окнах капитулянтски затрепыхались под ветром, Биг-Бен расскрипелся не на шутку.

Русский, кажется, принял искреннее восхищение комиссара за иронию и стал оправдываться:

- Я им г-говорил, чтобы часы тоже отдали падшим женщинам, но господин Дрие был неумолим. Клянусь Христом, Аллахом и Буддой, к-когда прибудем в Калькутту, я забуду это страшилище на пароходе. Никто не посмеет навязать мне этот кошмар!

Он тревожно покосился на лейтенанта Ренье - тот дипломатично промолчал. Тогда в поисках сочувствия дипломат взглянул на Ренату, но она ответила суровым взглядом исподлобья. Во-первых, настроение было скверное, а во-вторых, Фандорин с некоторых пор был у нее не в чести.

Тут была своя история.

Началось с того, что Рената заметила, как квелая миссис Труффо оживает прямо на глазах, если оказывается поблизости от душки дипломата. Да и сам мсье Фандорин, судя по всему, относился к той распространенной породе записных красавцев, кто в каждой дурнушке умеет усмотреть что-нибудь пикантное, ни одной не пренебрегает. К этой разновидности мужчин Рената в принципе относилась с уважением и даже была к ним неравнодушна. Ужасно любопытно было бы узнать, какую изюминку откопал голубоглазый брюнет в унылой докторше. А то, что он испытывает к ней определенный интерес, сомнений не вызывало.

Несколько дней назад Рената стала свидетельницей забавной сценки, разыгранной с участием двух актеров: миссис Труффо (амплуа - женщина-вамп) и мсье Фандорин (амплуа - коварный соблазнитель). Аудитория состояла из одной молодой дамы (на редкость привлекательной, хоть и в интересном положении), притаившейся за высокой спинкой шезлонга и подглядывавшей в ручное зеркальце. Место действия - корма. Время - романтический закат. Пьеса исполнялась на английском языке.

Докторша подкатывалась к дипломату по всей слоновьей науке британского обольщения (оба действующих лица стояли у перил, вполоборота к уже упомянутому шезлонгу). Начала миссис Труффо, как положено, с погоды:

- Здесь, в южных широтах, солнце светит так ярко! - проблеяла она с пылом.

- О да, - ответил Фандорин. - В России в это время г-года еще не стаял снег, а здесь температура достигает тридцати пяти градусов Цельсия, и это в тени, а на солнцепеке еще жарче.

Теперь, после удачного завершения прелюдии, миссис Козья Морда почувствовала себя вправе перейти к более интимному предмету:

- Просто не знаю, как мне быть! - с приличествующей теме застенчивостью поведала она. - У меня такая белая кожа! Это несносное солнце испортит мой цвет лица, да еще, чего доброго, одарит веснушками.

- Вопрос с веснушками меня т-тоже очень беспокоит, - с глубокой серьезностью ответил русский. - Но я проявил предусмотрительность, захватил с собой лосьон из экстракта турецкой ромашки. Видите - загар ровный, а веснушек совсем нет.

И подставил, змей-искуситель, добропорядочной женщине свое смазливое личико.

Голос миссис Труффо предательски дрогнул:

- Действительно, ни одной веснушки... Только брови и ресницы немножко выгорели. У вас дивный эпителий, мистер Фэндорин, просто дивный!

Сейчас он поцелует, предсказала Рената, видя, что эпителий дипломата отделен от раскрасневшейся физиономии докторши какими-нибудь пятью сантиметрами.

Предсказала - и ошиблась.

Фандорин отодвинулся и сказал:

- Эпителий? - Вы разбираетесь в физиологии?

- Немного, - скромно ответила, миссис Труффо. - Ведь до замужества я имела некоторое отношение к медицине.

- В самом деле? Как интересно! Вы непременно д-должны мне об этом рассказать!

К сожалению, досмотреть спектакль до конца не удалось - к Ренате подсела знакомая дама, и от наблюдения пришлось отказаться.

Однако неуклюжая атака дуры-докторши раззадорила ренатино тщеславие. Не испробовать ли и ей свои чары на этом аппетитном русском медвежонке? Разумеется, исключительно out of sporting interest*, ну и чтоб не утрачивать навыков, без которых не может обходиться ни одна уважающая себя женщина. Любовные восторги Ренате были ни к чему. По правде говоря, в нынешнем состоянии мужчины у нее ничего кроме тошноты не вызывали.

* Из спортивного интереса (англ.)