пилотами, поскольку он длился не более двух минут, но мне потребуется
гораздо больше времени, чтобы изложить его вам, попутно объясняя
непросвещенным, что было нам с летчиками понятно без перевода. Единственное,
о чем я могу вам сказать, что в свое время мне пришлось пройти трехмесячные
офицерские сборы в Аткарском военном авиационном училище под Саратовом,
причем в качестве штурмана, а летать на "Ил-2": это был не военный самолет,
всего лишь учебный, но достаточно известный и авторитетный в мире (бывший
"Дуглас", изобретенный великим Игорем Сикорским). Все это я изложил пилотам
в мгновение, как и то, что у меня есть право и основание подозревать шасси в
неисправности.
два салона в хвостовой отсек лайнера. За туалетной комнатой была дверка (о
чем я не знал), за которой имелся еще один иллюминатор. Командир уже
выпустил шасси, и пилот смог увидеть правую ногу сбоку и наискосок. Пилот
посторонился и предложил мне взглядом: смотри сам. Я в ужасе увидел вместо
четырех баллонов бесформенные ошметки резины, которые свисали с
металлических конструкций шасси. (Много позже, уже в Москве, члены комиссии,
срочно образованной для определения причин аварийной посадки самолета,
предположили: между баллонами застрял камень, который при взлете разорвал
один баллон, а от него, сдетонировав, рванули все остальные. Услышать взрыв
ни в кабине самолета, ни в салоне было невозможно, но почувствовать мог -
только тот человек, и тоже не каждый! - кто сидел точно над шасси).
Ничего не зная, мы прилетели бы в Москву, сделали круг над "Шереметьево" и
точно по расписанию запросили бы посадку. Выпустили шасси. Загорелась бы
контрольная зеленая лампочка в кабине пилотов: шасси вышли, полный порядок.
С земли не только диспетчер, вообще ни один человек не смог бы увидеть, что
самолет без ноги, и не поднял тревоги: десять вечера! Как только машина
коснулась полосы, она тут же воткнулась бы металлическим костылем, как
штыком или плугом, в бетонку: самолет, споткнувшись, перевернулся бы. И
взорвался. И - все. Никто не успел бы даже сообразить, что случилось. И
потом - тоже. Никакие "черные ящики" не открыли бы тайну гибели лайнера:
осталась бы бесформенная груда искореженного металла. И обгорелые останки
людей. Аминь. Все это пронеслось в моей голове, пока мы возвращались в
кабину, чтобы доложить командиру.
было, откуда им быть? А они стали думать: что теперь делать? Ни одной
аварийной посадки у этих машин пока не было. Садиться на брюхо? Как поведет
себя машина - неизвестно. Куда садиться: на землю, на бетонку, на озеро? И -
как? Выработав, как принято, керосин, не оставив даже пары? Но умеет ли
"ИЛ-62" планировать? Не свалится ли в пике? Или все же оставить топливо в
баках? Ни одного ответа на эти вопросы...
короткий доклад о нашей ситуации. Командир попросил руководство решить
главный вопрос: лететь ли домой или, выработав горючее над Римом, тут же
запросить вынужденную посадку на известную в мире специальную аварийную
полосу, которая поливается снизу на всем протяжении мощной струёй воды. Мы
могли рискнуть сесть на пузо, но как бы в озеро, надеясь на то, что вода
спасет самолет от загорания при трении.
страшнее паники в самолете, попавшем в беду, может быть только сама гибель.
Вернулся в салон. Пока возвращался, как и должно быть в таких случаях, я
подумал не словами, а ощущениями, понимая, что потом (если "потом" все же
будет) ощущения обретут словесную плоть.
(как думал я) только тем, что пока ничего не знают. Мои коллеги о чем-то
переговаривались. Савва Тимофеевич скоро задремал, не выпуская книжку из
рук. Уже появились стюардессы, предлагая питье: минеральная и сладкая вода.
Предупредили, что через час будет готов ужин. О каком ужине они говорят, с
ума посходили. Бред какой-то. Куда девать себя и что делать, я не знал. Ни
читать, ни говорить, ни думать. О чем думать: о будущем? Но какое ждет всех
нас будущее, если все решится самое позднее через три часа?
проверяя обстановку, убедился: полный покой. На обратном пути в кабину
нагнулся надо мной, сказал коротко: "Летим домой".
коммерции и престижа страны Советов: зачем совершать вынужденную посадку в
Риме на глазах у всего мира и спасаться, если можно тихо корежиться у себя в
"Шереметьево"? То была замечательная пора нашей заклеенной жизни: без
тонущих пароходов, без сходящих с рельсов поездов, без взрывающихся атомных
реакторов, без эпидемий сибирской язвы, без наркомании и проституции, без
терпящих катастрофу самолетов, даже без отделов "происшествий" в центральных
и периферийных газетах; а на кладбищах все спокойненько...
проходить таможенный досмотр: мы просто сковырнемся, и на этом все будет
кончено. Странно сегодня вспоминать те безумные мысли, но - видит Бог! - как
замечательно лететь в Москву, не терзаясь испепеляющим страхом за некий
груз, с которым тебя "застукали" пограничники. Впрочем, так и было: в сетке
над моим креслом в салоне лежала фирменная аэрофлотская синяя сумка. А в
сумке была большая кондитерская коробка, перевязанная шелковой лентой с
бантиком. Ее содержание и терзало мое сердце.
яды? Право, вы не пожалеете, если я прерву воспоминания об одних
переживаниях и перейду к изложению других. При этом вы почувствуете аромат
той нашей искореженной психологии, в которой сами и убедитесь, если
пожелаете.
продолжает лететь в Москву, и вернемся в Рим, в первый день пребывания
делегации в Италии. Именно тогда произошло посещение нами редакции главной
коммунистической газеты "Унита": визит был заранее оговорен "протоколом",
который составлялся на небесах руководством.
комнатку. Мимо шныряли с гранками сотрудники (вероятно, из типографии к
ведущему номера и обратно), а мы беседовали с заместителем главного
редактора. Вообще-то мы не беседовали, исполняя роль массовки, а
разговаривал через переводчика наш "бильярдный шар". Вся процедура заняла не
более получаса и завершилась сдержанными рукопожатиями. Душевности, застолья
и обычных, как я слышал, в таких случаях сувениров не было. Да и за что,
собственно?
(Шепотом.) Я оглянулся: это был наш итальянский собеседник, почему-то широко
мне улыбающийся. Ничего не понимая, я остановился. Когда коллеги удалились
на безопасное для итальянца расстояние, он сказал с сильным итальянским
акцентом: "Валья, мой зовут..." - и назвал свое имя. Я не сумел вспомнить и
молчал недоуменно. "Валья, вы помните "Бели туфэлька"? Господи, вспомнил:
несколько лет назад дома у Алексея Яковлева Каплера и его жены Юлии
Владимировны Друниной по просьбе хозяев я специально для "гостя из Италии"
спел, сам себе аккомпанируя на гитаре, "Белые туфельки", стилизованный под
городской романс. В доме Каплеров я был частым и желанным гостем, нежно и с
уважением относясь к хозяевам, как и они ко мне, при этом никогда не
отказывался от гитарного пения. Так вот именно там мы познакомились с нашим
собеседником из "Униты". Он шепнул мне, что вечером, если я не возражаю, он
заедет ко мне в гостиницу, и чтобы я ждал его в вестибюле.
сейчас не с руки, я и так далеко ушел от нашей авиационной ситуации. Скажу
лишь об одном эпизоде, органически возвращающем меня в самолет и к моей
фирменной сумке на молниях.
редактора "Униты", я увидел на полке "Раковый корпус" и "В круге первом",
прекрасно изданные на русском языке в Италии. Глаза мои загорелись, но книги
мне были совершенно недоступны и по цене, и по возможности безнаказанно
довезти до Москвы. Но мой любезный сопроводитель-конспиратор сказал
решительно: "Будем придумать, Валья!"
шоколадных конфет, попросил изумленную продавщицу выкинуть конфеты, положить
туда книги Солженицына и вновь профессионально перевязать шелковой лентой с
бантиком. "Конфеты", как по заказу, точно уложились в синюю сумку на
молниях.
собой "бомбу", боясь, что она взорвется в присутствии нашего "бильярдного
шара", а потом рванет в руках таможенника. Нет, я не решусь сказать, что все
мое путешествие по стране было отравлено предчувствием финала, но не
размышлять об этом я не мог: снимут с работы (самый благоприятный вариант)
или лишат свободы? Чемоданы мы сдали в багаж еще в аэропорту, регистрируя
билеты, но коварную сумку я оставил при себе, надеясь что-то в конце концов
придумать.
способная для всех обернуться трагедией, я подумал прежде всего о своем
ручном багаже: избавлюсь ли я от таможни, или все же придется идти через нее
и пограничника? Чушь какая-то! - даже всласть насладиться опасностью для
жизни или для свободы они мне не позволили, конкурируя между собой:
Солженицын и катастрофа. Так было со мной до самой Москвы, словно в турецкой
бане, где ледяная вода чередуется с кипятком: то озноб, то испарина.
возможно, это и есть главное завоевание нынешней демократии; других
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Никитин Юрий
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Шилова Юлия