иначе, она была сумасшедшей женой, сумасшедшей матерью. С особой, которая
запатентовала фонштейновский термостат, набрала денег на небольшой заводик
(небольшой он был лишь поначалу) и одновременно воспитала сына, притом ни
больше ни меньше как математического гения, нельзя было не считаться.
Человек сильных чувств, она умела и думать. Эта закованная в английский
костюм дама знала на удивление много. Я вовсе не был склонен рассуждать с
ней о еврейской истории, поначалу меня от этого корежило, но ей удалось
преодолеть мое сопротивление. Она поднаторела в этом вопросе, и помимо
всего прочего, можно ли, черт подери, отмахнуться от еврейской истории
после того, что случилось в нацистской Германии? Так что я пусть нехотя,
но слушал ее. Оказалось, что Сорелла - недаром она жена беженца - задалась
целью доскональнейшим образом изучить этот предмет, и я узнал от нее много
нового о технике уничтожения, поставленной на индустриальные рельсы.
Порой, пока Фонштейн и отец в трансе таращились на шахматную доску, она
рассказывала о черном юморе, фарсовой стороне некоторых концлагерных
мероприятий. Учительница французского, она изучала и Жарри [Альфред Жарри
(1873-1907) - французский писатель, драматург, автор сатирического фарса
"Король Убю" (1896), написанного для театра марионеток], и "Короля Убю", и
патафизику [изложение патафизики, иначе говоря, науки мнимых решений,
закрепившее за Жарри репутацию последовательного абсурдиста в посмертно
опубликованном произведении Жарри "Поступки и взгляды доктора Фостроля";
Жарри оказал влияние на многих писателей от Аполлинера до нынешних
драматургов-абсурдистов], и абсурдизм, и дадаизм [направление в литературе
и искусстве Западной Европы (Франция, Германия); возник в 1916 г.;
дадаисты любили эпатировать публику скандальными выступлениями,
импровизированными спектаклями; к 1923-1924 гг. дадаизм раскололся на
экспрессионизм (Германия) и сюрреализм (Франция)], и сюрреализм. Кое-где в
концлагерях господствовал настолько бурлескный стиль, что подобного рода
сопоставления просто-таки напрашивались. Узников заталкивали нагишом в
болота, заставляли квакать по-лягушачьи. Детей вешали, а тем временем
оголодавших, окоченевших заключенных - рабов, в сущности, - выстраивали
перед виселицами под звуки тюремного оркестра, наяривавшего вальсы из
венских опереток.
их не чуждались, и спектакль в Нюрнберге будет помасштабней того действа,
которое Билли Роз поставил в Мэдисон-сквер-гарден, его пресловутых живых
картин "Мы пребудем вовеки".
живых, потому что бзикнутому еврейчику, финансировавшему искусство, вдруг
втемяшилось в голову организовать похищение на голливудский манер. Меня
призвали размышлять на примерно такие темы: может ли смерть быть смешной?
Или - кто смеется последним? Но я ни за что не поддавался. Вот еще,
сначала они тебя убивают, а потом изволь осмысляй их зверства. Такое может
и удушить. Выискивать причины - не слишком ли страшная нагрузка в придачу
к предшествовавшей "селекции", смерти в газовых камерах, топках
крематориев. Я не желал думать об исторических и психологических корнях
этих кошмаров, о душегубках и топках. Ведь и звезды - тоже не что иное,
как ядерные топки. Подобные размышления не для меня; бесцельные экзерсисы
- вот что они такое.
Американизируйся. Занимайся своим делом. Торгуй своими термостатами.
Предоставь теоретические изыскания жене. У нее есть к этому склонность, у
нее соответственный склад ума. Если ей нравится собирать книги об
истреблении евреев во Второй мировой войне и размышлять о нем, почему бы и
нет? А вдруг она и сама возьмет да и напишет книгу о нацистах и индустрии
развлечений. Смерть и коллективная фантазия.
материализовалась фантазия. В плане биологическом валы и загогули ее телес
производили сильнейшее впечатление. По сути же своей она была женщина
положительная, всецело преданная мужу и сыну. Никто не отрицал таланта
Фонштейна; однако мозговым центром деловых операций была Сорелла. Впрочем,
Фонштейн и без моих советов догадался американизироваться. Из четы с
приличным достатком они объединенными усилиями превратились в настоящих
богачей. Приобрели дом к востоку от Принстона [университетский городок в
штате Нью-Джерси], ближе к Атлантическому океану, пеклись об образовании
сына, а летом, когда он уезжал в лагерь, путешествовали. Сорелла, некогда
преподавательница французского, любила ездить в Европу. Более того, ей
пофартило найти себе мужа родом из Европы.
привели в Израиль и меня. Израильтяне - а у них по части культуры чего
только не было - пригласили меня открыть у них институт памяти.
[фешенебельный пригород Филадельфии]. Мы поселились в роскошном особняке с
садом постройки аж 1817 года за оградой и лестницей, его фотография была
даже помещена в журнале "Американское наследство". Мои отец умер; его
вдова переехала жить к племяннице. Я почти не виделся со старухой, и мне
пришлось справиться о ней у Фонштейнов. За последние десять лет я
практически не поддерживал связи с Фонштейнами, если не считать одного
разговора по телефону об их одаренном отпрыске.
вундеркиндов.
похоже, при такой толщине вставать ей было трудно, - но чувствовалось: она
неподдельно счастлива, что случай свел нас в Иерусалиме. У меня же при
виде этой пары промелькнула мысль: перемещенному лицу как нельзя более
кстати увесистый балласт в виде жены. Более того, он, по-моему, ее любил.
Моя собственная жена скорее походила на Твигги [Лесли Хорнби (р. 1949), по
прозвищу Твигги (Хворостинка) - модная в конце 60-х - начале 70-х гг.
манекенщица, известная своей худобой]. Попасть в точку, как известно,
практически невозможно. Сорелла, назвав меня "cousin", сказала
по-французски, что, как была, так и осталась "femme bien en chair" [в теле
(фр.)]. Я прикидывал, как Фонштейн исхитряется не заблудиться в этих
складках. Впрочем, мне-то что за дело. Они, видимо, были вполне счастливы.
они собирались поездить по северу.
голос до театрального шепота. (Из чего, спрашивается, тут делать тайну?)
Фонштейн был вынослив в ходьбе. В Европе он прошел без малого две тысячи
километров в своем ортопедическом ботинке. Сорелла же, при ее комплекции,
была не создана для пеших прогулок.
израильтянам это не по плечу, где им. - Она пригласила меня выпить с ней
чаю, пока Фонштейн навещал людей из своего родного города, соседей по
Лембергу.
заграничной жизни есть свои радости, и эта, несомненно, одна из них, но за
газету я взялся, чтобы поразмышлять о Фонштейнах (вечная моя привычка
делать два дела зараз - так, например, использовать музыку как фон для
раздумий). Фонштейны были не из породы тех дальних родственников, о
которых все знаешь наперед и которых после встречи тут же выкидываешь из
головы, потому что различаешь их лишь по одежде, акценту, маркам машин и
принадлежности к той или иной синагоге или политической партии. Фонштейн,
невзирая на его ботинок с Джермин-стрит и итальянский костюм, оставался
человеком, который похоронил мать в Венеции и ждал в камере, когда его
освободит Чиано. И хотя он не выдавал своих чувств и держался с пошибом
людей более "высокого круга" - иначе обозначить этого не могу, - а вовсе
не так, как принято в еврейских общинах Нью-Джерси, я думаю, он неотступно
размышлял о своих европейских корнях и американском перевоплощении: части
первой и части второй. От меня почти никогда не ускользают признаки,
свидетельствующие о цепкой памяти моих знакомых. Но тем не менее я всегда
задаюсь вопросом, на что употребляют они свои воспоминания. Зубрежка,
машинальное накопление фактов, необычная способность к их запоминанию меня
мало интересуют. Таким даром зачастую наделены и идиоты. Ностальгия и
неотъемлемые от нее сантименты не слишком меня занимают. А в большинстве
случаев вызывают у меня неприязнь. Для Фонштейна прошлое не было мертвым
грузом. И это сообщало живой, энергичный вид его спокойному лицу. Но не
станешь же заводить разговор на такую тему - это все равно как спросить,
доволен ли он своим ладно стачанным ботинком на высоченном каблуке.
откинула все признаки ординарности. Сореллина толщина, если предположить,
что тут имел место сознательный выбор, тоже указывала на неординарность.
Захоти Сорелла, она вполне могла бы похудеть: у нее достало бы силы воли.
Но она решила: раз я толстая, буду еще толще - так, наверное, Гудини
[Гарри Гудини (1874-1926) - американский иллюзионист] требовал завязать
его еще туже, запереть в сундук с еще большим количеством запоров, бросить
в пучины еще более глубокие. Она, как нынче говорят, "не укладывалась в
рамки", ее кривая вырвалась за пределы таблицы и пошла гулять по стене. В
процессе раздумий в номере "Царя Давида" я сделал вывод, что Сорелле
пришлось долго ждать, пока гаванский дядюшка не подыскал ей мужа, - она
шла по разряду невест с изъянцем, бракованных. Замужество сообщило ей
революционный толчок. Теперь никому не различить ни следа былых унижений,
какими бы они ни были, ни горького осадка. Как поступаешь с тем, о чем
хочешь забыть, - решительно зачеркиваешь. Ты была сырой толстухой.
Бледной, нескладной от излишней полноты. Никто, даже самый последний
охламон и тот не польстился на тебя. Что делать с этим мучительным,
бесславным прошлым? Не утаивать его, не преобразовывать, а стереть и на
Белоусов Валерий
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Сертаков Виталий