Чтение 6–й страницы книги ~Черная беда~

каждый час. Уставала очень. В первое ночное дежурство ни на минуту не
прилегла. Еще новенького привезли, он всю ночь маму звал. Я к нему на
кровать присела, взяла его за руку, так и просидела над ним до утра. И все
плакала, плакала. А наутро пошла к батюшке благословения просить, чтобы
уволиться. Не могу, говорю, на это смотреть, всех жалко, душа разрывается. А
батюшка благословения и не дал. Говорит, что это теперь крест твой до конца
дней. Я уж его так просила, так просила. А потом поработала, притерпелась.
Но все равно тяжело. Я имена всех деток, за кем ухаживала, на бумажку
выписываю. У меня дома тетрадка есть, так я туда всех вас записываю. И за
каждого на Пасху свечку ставлю. Много свечек уже получается, дорого, но я
все равно за каждого ставлю и за каждого Отче наш читаю. Потому что за всех
невинных деток Господь велел молиться. А у тебя имя какое-то странное,
Рубен, армянин, наверное. Армяне -- христиане, это я точно знаю. Не армянин,
говоришь? То-то я сразу и подумала, что раз родители к нему не приезжают, то
басурмане какие-то. Крещеная душа дитя своего не оставит. Суки они, прости
меня Господи, дуру старую, тут и не захочешь, а согрешишь. А ты у меня
будешь в тетрадке без фамилии записан. Фамилия у тебя какая-то чудная, я и
записать не сумею. Все с фамилиями записаны, а ты без. На молитве только имя
читать положено, но все равно нехорошо, что без фамилии.

x x x

Что добавить к этому рассказу? Я вырос, прочитал кучу разных книжек и
кажусь себе очень умным. Спасибо учителям, научившим меня читать. Спасибо
советскому государству, вырастившему меня. Спасибо умным американцам,
создавшим компьютер, за возможность печатать этот текст указательным пальцем
левой руки.

Спасибо всем добрым нянечкам за то, что научили меня доброте, за то
тепло в душе, что я пронес через все испытания. Спасибо за то, что не
выразить словами, не просчитать на компьютере и не измерить. Спасибо за
любовь и христианское милосердие, за то, что я католик, за деток моих. За
все.

Пацаны

В палате нас было десять человек. Вернее -- девять. Вовочку мы не
считали. Вовочка не говорил. Он не мог ничего, только кушал и какал.
Просыпались мы часто от его крика. Он, как всегда, хотел есть. Съесть он мог
много, сколько дадут. Давали как всем, но ему не хватало, и он кричал.
Двенадцатилетний младенец.

Еще были я и Василек. Васильку было на вид лет двадцать. У него были
парализованы ноги. Здоров он был как бык. Вернее, как все умственно отсталые
люди. Как-то раз он ухватил за ногу дразнившую его нянечку -- она не смогла
вырваться, и на ноге у нее еще долго не заживал синяк. Нянечки дразнили его,
безобидного бугая, шлепали по спине походя или говорили что-нибудь сальное,
а он потом шумно дрочил всю ночь, давая повод для новых шуточек. Впрочем,
относились они к нему хорошо, двойную порцию накладывали всегда.

Я -- девятилетний мальчик. Представьте себе парализованного человечка.
Он лежит локтями на полу и раскачивается из стороны в сторону. Он что-то
делает, но вы еще не понимаете что. Он ползет. Ползал я быстро, за полчаса
мог проползти метров триста, если бы не уставал. Но через каждые
десять-пятнадцать метров приходилось отдыхать. Но я мог ползать! Ползать в
палате могли только я и Василек, -- это и отличало нас от остальных.

Их было семеро. Всех имен не помню. Да и не полагалось мне знать их
имена. Только Сашка Поддубный мог сидеть, и по утрам нянечки сажали его на
пол перед низеньким столиком. Остальные лежали на кроватях круглые сутки. Их
называли "пацаны". Уважение к ним в детдоме было абсолютное, даже пахан
детдома приходил к ним советоваться. Только у нас в комнате стоял телевизор,
и мы могли смотреть его когда захотим.

Я в эту палату попал случайно. Когда меня привезли, как раз один пацан
умер. Это была несчастливая койка номер три. До меня на ней спали трое, и
все умерли. Никто не хотел ее занимать, а я был новенький. Потом меня хотели
перевести в другую палату, но Сашка Поддубный попросил, и меня оставили. Это
отдельная история.

x x x

Как-то Сашка захотел в туалет, а Василька не было в комнате.

У меня был выбор: ползти за нянечкой или попробовать помочь ему
самостоятельно. Я взял резинку его шаровар в зубы, оттянул, пододвинул
горшок, и он пописал. Теперь, по негласному закону детдома, я мог тоже его
попросить о чем-нибудь. Набравшись наглости, я попросил его дать почитать
одну из его книг. Книг у него было много. Он постоянно что-то читал или
переводил с немецкого.

-- Возьми "Три мушкетера".

-- "Три мушкетера" я уже читал, и она детская, дай "Солярис".

-- Ты ничего в ней не поймешь.

-- Пойму.

-- Ты упрямый, это хорошо. Возьми "Солярис", потом расскажешь, что
понял.

Я прочел "Солярис" за воскресенье. Когда Саша спросил меня, что я понял
из книги, я ответил: главному герою незачем было лететь, ведь с женщиной
надо было разбираться раньше и на Земле. Саша сказал, что я еще маленький и
ничего не понимаю. Но книги с тех пор стал мне давать. В общем, мне повезло.
Пацаны относились ко мне хорошо.

x x x

К нам пришли шефы. Шефами у нас были студенты из пединститута.

Нас собрали в актовом зале, шефы попели нам песенки и ушли. Вернее,
ушли не все. По плану шефской помощи, студенты должны были проводить с нами
какие-то мероприятия, помогать делать уроки и так далее. Но большинство
смотрели на нас как на прокаженных. Это выражение "как на прокаженных" я
вычитал потом, и оно мне очень понравилось. А как еще можно передать
выпученные глаза и плохо скрываемое отвращение?

Но некоторые приходили. Как ни странно, это были студентки, звезд с
неба не хватавшие. Природная доброта и жалость, а может быть, любопытство
приводили их к нам снова и снова.

Одна такая девочка зашла и к нам.

-- Мальчики, вам чем-нибудь помочь?

-- Чифир будешь пить?

-- Что?

-- Чай крепкий.

-- Буду.

-- Тогда достань у меня из-под матраца кипятильник, банку из тумбочки,
сходи за водой и заряди все это под кроватью.

Это говорил Вовка Москва. Кличка такая у него была: "Москва". Почему --
не знаю.

Эта студентка была у нас несколько раз, пацаны угощали ее шоколадными
конфетами, травили анекдоты. С ней было хорошо и весело.

Как-то раз она задержалась у нас, и ей было пора идти. Отпускать ее
никому, конечно, не хотелось.

-- Мальчики, ну мне надо еще физику делать и математику, а списать
сразу не дадут.

-- Ты на каком курсе?

-- На втором.

-- Учебник с собой?

-- В сумке.

-- Доставай, читай задание.

А это говорил Генка с угловой койки.

Достала, села читать.

-- Но я тут ничего не понимаю.

-- Я тоже. Я только год вышку учу. Читай вслух.

-- А формулы?

-- И формулы читай.

Она читала свой учебник, мы радовались, что она еще не уходит, и не
сомневались, что Генка решит все ее задачи.

Она читала долго, а потом Генка велел ей сесть за стол и писать.

-- Но ты же не видишь, что я пишу!

-- Но ты видишь?

-- Вижу.

-- Ну и пиши.

Он продиктовал ей решения всех ее задач и замолчал.

-- А можно я с ответом сверю? Тут у меня ответы выписаны.

-- Сверяй.

-- Все сошлось! Но как ты это? Не глядя в тетрадку. Ты ведь такой
маленький!

Генка весил килограммов десять. Кроме того, что он не мог ходить, у
него что-то еще было с щитовидкой, он не рос. Обычно его накрывали до
подбородка одеялом, и из-под одеяла выглядывало личико восьмилетнего
мальчика. Впрочем, это было и к лучшему. Его иногда выносили на улицу. Мы с
Васильком могли выползать на асфальт сами, а остальные улицы не видели.

-- Мне восемнадцать. Я такой же маленький, как и ты.

-- Ой, мальчики (она называла их "мальчики", больше их так никто не
называл). А я думала, вы еще в школе учитесь.

-- Официально учимся. Второгодники. А некоторые по два года в одном