считалась самой аристократической и скромной на всей Хитровке. В восьмидесятых
годах здесь жили даже "князь с княгиней", слепой старик с беззубой старухой
женой, которой он диктовал, иногда по-французски, письма к благодетелям, своим
старым знакомым, и получал иногда довольно крупные подачки, на которые
подкармливал голодных переписчиков. Они звали его "ваше сиятельство?" и
относились к нему с уважением. Его фамилия была Львов, по документам он значился
просто дворянином, никакого княжеского звания не имел; в князья его произвели
переписчики, а затем уж и остальная Хитровка. Он и жена--запойные пьяницы, но
когда были трезвые, держали себя очень важно и на вид были весьма
представительны, хотя на "князе" было старое тряпье, а на "княгине" -- бурнус,
зачиненный разноцветными заплатами. Однажды приехали к ним родственники
откуда-то с Волги и увезли их, к крайнему сожалению переписчиков и
соседей-нищих. Проживал там также горчайший пьяница, статский советник, бывший
мировой судья, за что хитрованцы, когда-то не раз судившиеся у него, прозвали
его "цепной", намекая на то, что судьи при исполнении судебных обязанностей
надевали на шею золоченую цепь. Рядом с ним на нарах спал его друг Добронравов,
когда-то подававший большие надежды литератор. Он печатал в мелких газетах
романы и резкие обличительные фельетоны. За один из фельетонов о фабрикантах он
был выслан из Москвы по требованию этих фабрикантов. Добронравов берег у себя,
как реликвию, наклеенную на папку вырезку из газеты, где был напечатан
погубивший его фельетон под заглавием "Раешник". Он прожил где-то в захолустном
городишке на глубоком севере несколько лет, явился в Москву на Хитров и навсегда
поселился в этой квартире. На вид он был весьма представительный и в минуты
трезвости говорил так, что его можно было заслушаться. Вот за какие строки автор
"Раешника" был выслан из Москвы: "...Пожалте сюда, поглядите-ка. Хитра купецкая
политика. Не хлыщ, не франт, а мильонщик-фабрикант, попить, погулять охочий на
каторжный труд, на рабочий. Видом сам авантажный, вывел корпус пятиэтажный,
ткут, снуют да мотают, тысячи людей на него одного работают. А народ-то
фабричный, ко всякой беде привычный, кости да кожа, да испитая рожа. Плохая
кормежка да рваная одежка. И подводит живот да бока у рабочего паренька.
Сердешные! А директора беспечные по фабрике гуляют, на стороне не дозволяют
покупать продукты: примерно, хочешь лук ты -- посылай сынишку забирать на книжку
в заводские лавки, там, мол, без надбавки! Дешево и гнило! А ежели нутро
заговорило, не его, вишь, вина, требует вина, тоже дело--табак, опять беги в
фабричный кабак, хозяйское пей, на другом будешь скупей. А штучка не мудра,
дадут в долг и полведра. А в городе хозяин вроде как граф, на пользу ему и
штраф, да на прибыль и провизия -- кругом, значит, в ремизе я. А там на товар
процент, куда ни глянь, все дивидент. Нигде своего не упустим, такого везде
"Петра Кириллова" запустим. Лучше некуда!" Рядом с "писучей" ночлежкой была
квартира "подшибал". В старое время типографщики наживали на подшибалах большие
деньги. Да еще говорили, что благодеяние делают: "Куда ему, голому да босому,
деваться! Что ни дай -- все пропьет!" * Разрушение "Свиного дома", или "Утюга",
а вместе с ним и всех флигелей "Кулаковки" началось с первых дней революции. В
1917 году ночлежники "Утюга" все, как один, наотрез отказались платить съемщикам
квартир за ночлег, и съемщики, видя, что жаловаться некому, бросили все и
разбежались по своим деревням. Тогда ночлежники первым делом разломали каморки
съемщиков, подняли доски пола, где разыскали целые склады бутылок с водкой, а
затем и самые стенки каморок истопили в печках. За ночлежниками явились
учреждения и все деревянное, до решетника крыши, увезли тоже на дрова. В домах
без крыш, окон и дверей продолжал ютиться самый оголтелый люд. Однако подземные
тайники продолжали оставаться нетронутыми. "Деловые" по-прежнему выходили на
фарт по ночам. "Портяночники" -- днем и в сумерки. Первые делали набеги вдали от
своей "хазы", вторые грабили в потемках пьяных и одиночек и своих же нищих,
появлявшихся вечером на Хитровской площади, а затем разграбили и лавчонки на
Старой площади. Это было голодное время гражданской войны, когда было не до
Хитровки. По Солянке было рискованно ходить с узелками и сумками даже днем,
особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали из рук узелки и мчались в
Свиньин-ский переулок, где на глазах преследователей исчезали в безмолвных
грудах кирпичей. Преследователи останавливались в изумлении -- и вдруг в них
летели кирпичи. Откуда -- неизвестно... Один, другой... Иногда проходившие
видели дымок, вьющийся из мусора. -- Утюги кашу варят! По вечерам мельтешились
тени. Люди с чайниками и ведерками шли к реке и возвращались тихо: воду носили.
Но пришло время -- и Моссовет в несколько часов ликвидировал Хитров рынок.
Совершенно неожиданно весь рынок был окружен милицией, стоявшей во всех
переулках и у ворот каждого дома. С рынка выпускали всех -- на рынок не пускали
никого. Обитатели были заранее предупреждены о предстоящем выселении, но никто
из них и не думал оставлять свои "хазы". Милиция, окружив дома, предложила
немедленно выселяться, предупредив, что выход свободный, никто задержан не
будет, и дала несколько часов сроку, после которого "будут приняты меры". Только
часть нищих-инвалидов была оставлена в одном из надворных флигелей
"Румянцевки"...
Был в начале восьмидесятых годов в Москве очень крупный актер и переводчик Сарду
Н. П. Киреев. Он играл в Народном театре на Солянке и в Артистическом кружке.
Его сестра, О. П. Киреева,-- оба они были народники -- служила акушеркой в
Мясницкой части, была любимицей соседних трущоб Хитрова рынка, где ее все звали
по имени и отчеству; много восприняла она в этих грязных ночлежках будущих нищих
и воров, особенно, если, по несчастью, дети родились от матерей замужних,
считались законными, а потому и не принимались в воспитательный дом, выстроенный
исключительно для незаконнорожденных и подкидышей. Врачом полицейским был такой
же, как Ольга Петровна, благодетель хитровской рвани, описанный портретно в
рассказе А. П. Чехова "Попрыгунья",-- Д. П Кувшинников, нарочно избравший себе
этот участок, чтобы служить бедноте. О П. Киреева была знакома с нашей семьей, и
часто ее маленькая дочка Леля бывала у нас, и мы с женой бывали в ее маленькой
квартирке в третьем этаже промозглого грязно-желтого здания, под самой каланчой.
Внизу была большая квартира доктора, где я не раз бывал по субботам, где у Софьи
Петровны, супруги доктора, страстной поклонницы литераторов и художников1,
устраивались вечеринки, где читали, рисовали и потом ужинали. Бывал там и А. П.
Чехов, и его брат художник ------------------------------- 1 С нее А. Чехов
написал "Попрыгунью". Николай, и И. Левитан,-- словом, весь наш небольшой кружок
"начинающих" и не всегда вкусно сытых молодых будущих... Как-то днем захожу к
Ольге Петровне. Она обмывает в тазике покрытую язвами ручонку двухлетнего
ребенка, которого держит на руках грязная нищенка, баба лет сорока. У мальчика
совсем отгнили два пальца: средний и безымянный. Мальчик тихо всхлипывал и
таращил на меня глаза: правый глаз был зеленый, левый--карий. Баба ругалась: "У,
каторжный, дармоедина! Удавить тебя мало". Я прошел в следующую комнату, где
кипел самовар. Вернувшись, Ольга Петровна рассказала мне обыкновенную хитровскую
историю: на помойке ночлежки нашли солдатку-нищенку, где она разрешилась от
бремени этим самым младенцем. Когда Ольгу Петровну позвали, мать была уже
мертвой. Младенец был законнорожденный, а потому его не приняли в воспитательный
дом, а взяла его ночлежница-нищенка и стала с ним ходить побираться. Заснула
как-то пьяная на рождество на улице, и отморозил ребенок два пальца, которые
долго гнили, а она не лечила -- потому подавали больше: высунет он перед
прохожим изъязвленную руку... ну и подают сердобольные... А раз Сашка Кочерга
наткнулась на полицию, и ее отправили в участок, а оттуда к Ольге Петровне,
которая ее знала хорошо, на перевязку. Плохой, лядащий мальчонок был; до трех
лет за грудного выдавала, и раз нарвалась: попросила на улице у проходившего
начальника сыскной полиции Эффенбаха помочь грудному ребенку. -- Грудной,
говоришь? Что-то велик для грудного... Высунулся малый из тряпок и тычет
культяпой ручонкой -- будто козу делает... -- А тебе сто за дело?.. Свелось
эдакая... Посел к... Кончилось отправлением в участок, откуда малого снесли в
ночлежку, а Сашку Кочергу препроводили по характеру болезни в Мясницкую
больницу, и больше ее в ночлежке не видали. Вскоре Коську стали водить
нищенствовать за ручку--перевели в "пешие стрелки". Заботился о Коське дедушка
Иван, старик ночлежник, который заботился о матери, брал ее с собой на все лето
по грибы. Мать умер- ла, а ребенок родился 22 февраля, почему и окрестил его
дедушка Иван Касьяном. -- Касьян праведный! -- звал его потом старик за
странность характера: он никогда не лгал. И сам старик был такой. -- Правдой
надо жить, неправдой не проживешь! -- попрекал он Сашку Кочергу, а Коська слушал
и внимал. Три года водил за ручку Коську старик по зимам на церковные паперти, а
летом уходил с ним в Сокольники и дальше, в Лосиный остров по грибы и тем
зарабатывал пропитание. Тут Коська от него и о своей матери узнал. Она по зимам
занималась стиркой в ночлежках, куда приходили письма от мужа ее, солдата,
где-то за Ташкентом, а по летам собирала грибы и носила в Охотный. Когда Коське
минуло шесть лет, старик умер в больнице. Остался Коська один в ночлежке. Малый
бойкий, ловкий и от лесной жизни сильный и выносливый. Стал нищенствовать по
ночам у ресторанов "в разувку"--бегает босой по снегу, а за углом у товарища
валенки. Потом сошелся с карманниками, стал "работать" на Сухаревке и по вагонам
конки, но сам в карманы никогда не лазил, а только был "убегалой", то есть ему
передавали кошелек, а он убегал. Ему верили: никогда ни копейки не возьмет.
Потом на стреме стал стоять. Но стоило городовому спросить: "Что ты тут делаешь,
пащенок?" -- он обязательно всю правду ахнет: "Калаулю. Там наши лебята лавку со
двола подламывают". Уж и били его воры за правду, а он все свое. Почему такая
правда жила в ребенке -- никто не знал. Покойный старик грибник объяснял
по-своему эту черту своего любимца: -- Касьяном зову -- потому и не врет. Такие
в три года один раз родятся... Касьяны все правдивые бывают!.. Коська слышал эти
слова его часто и еще правдивее становился... Умер старик, прогнали Коську из
ночлежки, прижился он к подзаборной вольнице, которая шайками ходила по рынкам и
ночевала в помойках, в пустых подвалах под Красными воротами, в башнях на Старой
площади, а летом в парке и Сокольниках, когда тепло, когда "каждый кустик
ночевать пустит". Любимое место у них было под Сокольниками, на Ширяевом поле,
где тогда навезли целые бунты толстен- ных чугунных труб для готовившейся в
Москве канали-зации. Тут жили и взрослые бродяги, и детвора бездомная. Ежели
заглянуть днем во внутренность труб, то там лежат стружки, солома, рогожи,
бумага афишная со столбов, тряпье... Это постели ночлежников. Коська со своей
Володихин Дмитрий
Максимов Альберт
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Зыков Виталий