для этих слабых ручек.
все уберет.
промокла ли ты, идем, ты погреешься у камина.
удивительно миниатюрной: фигурка у нее была изящная, будто точеная, и
стройная, а походка - легкая. На коленях у крестной она казалась настоящей
куклой, и сходство это особенно подчеркивали нежная, почти прозрачная шейка
и шелковистые кудри.
ребенок, сначала глядевший на нее серьезно и пристально, начал вскоре
улыбаться. Вообще-то миссис Бреттон не отличалась ласковостью, даже со своим
страстно любимым сыном она чаще бывала строга, чем нежна, но когда маленькая
гостья улыбнулась, она поцеловала ее и спросила:
грустно покачала головой.
болен.
миссис Бреттон, и сделала попытку соскользнуть с ее колен; почувствовав, что
ее удерживают, она сказала:
ее в темный угол и села там.
нередко вообще не допускала возражений, в мелочах она обычно проявляла
терпимость; вот и в этом случае она разрешила девочке поступить, как ей
хочется. Она сказала мне: "Не обращай сейчас на нее внимания". Но я не могла
сдержать себя и наблюдала, как Полли оперлась локотком о колено и положила
головку на руку, а потом вытащила крохотный носовой платок из кармашка своей
кукольной юбочки, приложила его к глазам и заплакала. Обычно дети, испытывая
горе или боль, плачут громко, никого не стесняясь, но этот ребенок плакал
так тихо, что о его состоянии можно было догадаться лишь по едва слышным
всхлипываниям. Миссис Бреттон вообще ничего не заметила, что было весьма
кстати. Немного погодя из угла послышался голос:
кровать.
барышней. - И она указала на меня.
молча рассматривала меня, а потом вышла из своего угла.
она прошла без единого слова.
последовал ответ, и девочка удалилась из гостиной. Мы услышали, как Хариет
предложила отнести ее наверх на руках. "Не нужно, не нужно", - прозвучал
ответ, после чего послышались усталые детские шажки по лестнице.
подоткнула подушки так, чтобы удобно было сидеть, и с недетским
самообладанием как-то по-старомодному восседала на простынях, вытянув сжатые
в кулачок руки поверх одеяла. Я воздержалась от разговора с ней, пока не
настало время гасить свет, тогда я посоветовала ей лечь.
накинула ее на плечи. Я не стала возражать. Прислушиваясь к ней в темноте, я
убедилась, что она все еще плачет - сдержанно, почти беззвучно.
оказывается, уже встала, взобралась на скамеечку перед умывальником и с
огромным трудом наклонила кувшин (поднять его у нее сил не хватало), чтобы
вылить из него воду в таз. Забавно было наблюдать, как эта малышка бесшумно
и деловито умывается и одевается. Она явно не привыкла сама совершать свой
туалет - все эти пуговицы, шнурки и крючки были для нее серьезным
препятствием, которое она преодолевала с завидным упорством. Затем она
сложила ночную рубашечку и тщательно разгладила покрывало на постели.
Удалившись в угол комнаты, она притихла за краем гардины. Я приподнялась,
чтобы посмотреть, чем она занята. Стоя на коленях и подперев голову руками,
она молилась.
не все у меня в порядке. Поправьте что надо!
с закрытыми глазами). Я оделась сама, чтобы обходиться без вас, когда вы
уедете.
не хочу. Пожалуйста, поправьте мне пояс и пригладьте волосы.
одеваться.
барышня, и не станете дуться и важничать.
людей.
сердце, и со стоном воскликнула: - Папа, папа!
тот же день Хариет уехала в гости к своим друзьям, которые жили неподалеку.
Полли, но ее полное имя было Полина Мэри) сидит за столом рядом с миссис
Бреттон. Перед ней стоит кружка молока, в руке, неподвижно лежащей на
скатерти, она держит кусочек хлеба и ничего не ест.
Бреттон, - она в рот ничего не берет, а по лицу ее видно, что она всю ночь
не сомкнула глаз.
успокоилась, а до тех пор ничего не изменится, - заметила миссис Бреттон.
кому-нибудь расположение. Не то чтобы она особенно капризничала или
своевольничала, скорее она была послушна, но столь безутешное дитя
встречается очень редко. Она отдавалась грусти вся целиком, как это
свойственно только взрослым людям; даже на изборожденном морщинами лице
взрослого изгнанника из Европы, тоскующего где-то на другом краю света по
своему дому, невозможно обнаружить столь явных признаков ностальгии, как на
этом детском личике. Казалось, она на глазах стареет и превращается в
какое-то неземное существо. Мне, Люси Сноу, неведома такая напасть, как
пылкое и неукротимое воображение, но каждый раз, когда я входила в комнату и
видела, как она одиноко сидит в углу, положив голову на крохотную ручку,
комната эта представлялась мне населенной не людьми, а призраками.
очерченную фигурку в белом, когда я следила, как она, стоя на коленях в
постели, молилась с истовостью ревностного католика или методиста{24}, меня
начинали одолевать мысли, которые, хотя сейчас мне уже трудно передать их с
точностью, едва ли были более разумными и здравыми, чем мысли, терзавшие