Чтение 6–й страницы книги ~Храмовник~

НАВЕКИ.

Господи, как же страшно сие Слово -- НАВЕКИ.

Два года. Два года бесконечного марша. Десятки, сотни людей моих
навсегда упадут, рухнут с голоду, холоду, от усталости только лишь для того,
чтобы выжившие увидели Гроб Господень?!

Жуткая Мысль холодком заползла в мое сердце:

Мы идем к Гробу, чтоб все вместе постоять и заглянуть туда -- вниз, в
разверстую пасть бездонной Могилы. НАШЕЙ МОГИЛЫ.

"Во что Веришь ты, Рыцарь? В Гроб?! А я -- в Храм Божий! Ты просишь
меня Креститься в Веру твою, чтоб и я Поверила в Гроб?! Рассуди сам -- что
Святее и Чище: Гроб, или -- Храм? И не заставляй меня Верить в Покойника!"

Я невольно обернулся назад. У меня было чувство, что меня -- как будто
позвали. На холме виднелась повозка с иудейскими звездами, а на ней стояла
жена. И я знал, что она знает, что я сейчас смотрю на нее. Жена моя подняла
руку, слабо махнула мне, а потом...

На прощание она ПЕРЕКРЕСТИЛА меня.

Гимель

Хозяйка

The Mistress

L'Imperatrice

Die Herrscherin

Цикл Мысли -- Зарождение

N-ск - 1940 год

Я стояла пред воротами городской тюрьмы и ждала -- не знаю чего. Он,
наверное, забыл про меня. Господи, он жил там -- во Франции, учился в
Санкт-Петербурге, знакомился с настоящими барышнями... Я не знаю, я никогда
в жизни не видела "истинных барышень", но я читала про них у Пушкина,
Толстого, Тургенева... И еще я видела -- Лешеньку.

Я помню, как я встретила его в первый раз -- у нас... У нас "забрали"
пару преподавательниц (за то, что они когда-то работали на КВЖД), а среди
года замены не было и из соседней "мужской" школы к нам пришел их директор
-- мой Лешенька.

Помню, как он вошел к нам в большой класс ("большой" потому, что в те
дни "взяли" многих, уроки все "совместились и за парты набилось аж два
класса девочек), положил на стол наши классные журналы и сухо спросил:

- "Какой это урок? Я что-то запутался".

Наш класс ответил, что -- математика, параллельный -- история. Директор
"мальчиков" чуть кивнул, подошел к окну (был ноябрь и за окном было мрачно и
сыро) и вдруг произнес:

"Я лютеран люблю Богослуженье,

Обряд их строгий, важный и простой --

Сих голых стен, сей храмины пустой

Понятно мне высокое ученье..."

Я впервые в жизни слышала Тютчева и -- разрыдалась. И многие тоже --
расплакались. Я вдруг поняла, что никогда в жизни более не увижу нашу
учительницу математики. И "истеричку" тоже -- никогда не увижу.

Тютчевская "дверь" за ними закрылась -- раз и навсегда. Вернее --
кем-то закрыта. И еще я знала, что придет день и Лешеньку тоже "заберут".
Ведь он -- офицер. Офицер -- той "царской армии". И что-то вроде князя для
местных. А самое главное, - он наизусть знает запрещенного у нас Тютчева.

А Лешенька стоял и читал Тютчева и Есенина -- пока не прозвенел звонок.
А на другой день пришли и сказали, что теперь мы "временно" учимся "вместе с
мальчиками". В "мужскую" не приходили. Говорили, что Лешенька якобы ходил
куда-то и сказал так:

- "Я офицер и происхожу из дворян. Пару лет отсидел в исправительных
лагерях. И в то же время я -- директор школы. Ежели вы тронете любого из
моих учителей, я напишу анонимку, что кто-то из вас сажает невинных,
оставляя на свободе явного "контрика". Так что -- вам придется арестовать
меня первого".

Его не арестовали. В "мужской" учились дети всех "важных лиц" нашей
"бывшей губернии". И "важным лицам" не захотелось терять -- ни такого
директора школы, ни такого Учителя Русского Языка и Литературы. Поэтому -- в
"мужской" так никого и не взяли...

В нашей школе было что-то вроде местного праздника, когда стало
известно, что нас "объединили" со школой моего Лешеньки. Учительницы чуть ли
не прыгали и -- целовались, как девочки.

Я не решалась, я долго не решалась открыться ему. После окончания
школы, я стала учительницей. Не совсем -- настоящей, а... Ну, вы понимаете
-- многих "взяли", а учить детей надо и меня, как отличницу, "временно
приняли" на ставку учительницы начальной школы, а на настоящую учительницу я
стала учиться -- заочно. Я решила стать учительницей Русского Языка и
Литературы.

Потом... Потом наступил 1937 год и всех "важных лиц" тоже стали
"забирать" по ночам. На Новогоднем празднике 1938 года Лешенька стоял
совершенно один -- всех его бывших покровителей уже "взяли", говаривали, что
в тюрьме они наговорили на него -- невесть что и самого Лешеньку возьмут со
дня на день.

Все боялись к нему даже и подойти. А я... Вокруг него всегда вилось
много женщин. Они были умнее, красивей, "тоньше" меня и я всегда страшно
стеснялась. Подойти к Лешеньке было все равно, что прикоснуться к грозному
Божеству -- испепеляющему святотатцев.

Но в тот вечер он был один и я дождалась "белого танца" и пригласила
его. Слово за слово, - я разговорила его, потом он пошел меня провожать. На
прощанье он поклонился, церемонно поцеловал мою руку, и... Я не выдержала, я
стала целовать его первой.

Я целовала шрам на его лбу, его рано поседевшие волосы, я прошептала, я
стала умолять его -- подняться ко мне в мою комнату в коммуналке... Он
отрицательно качал головой и, вырываясь, шептал:

- "Нет... Не надо... Ты не понимаешь, -- я - "Враг народа". Я всегда
знал, я всегда видел -- как ты глядишь в мою сторону. Я не могу... Из-за
меня они "возьмут" и тебя!"

Он уже почти "вырвался", когда мне на ум пришли строки нашего любимого
Тютчева:

"И гроб опущен уж в могилу,

И все столпилося вокруг...

Толкутся, дышат через силу,

Спирает грудь тлетворный дух..."

Лешенька будто замер, прислушиваясь, а я сказала ему:

- "Хорошо, тебя заберут. Что дальше-то? У тебя -- Долг пред твоими
Предками. У тебя должен быть Сын. У них должно быть -- Продолжение Рода.
Подари мне его. Я не прошу у тебя -- стать твоею женой. Я хочу стать матерью
твоего ребенка. Пошли ко мне в комнату. Я решилась...

Мама моя давно умерла, отца пять лет, как "забрали", а бабушка не
пережила этого. Я знаю, как "забирают". Я не боюсь!

В день, когда ими разверсты могилы, единственное, что мы можем сделать
-- приготовить для нас еще одну колыбель".

Мы поднялись ко мне.

Затем были каникулы и я была месяц счастлива. Мой Лешенька жил у меня и
мы были -- женой и мужем. А взяли его -- в феврале. Среди бела дня. Приехали
на грузовичке, поднялись на второй этаж, вошли в его кабинет.

Как раз была перемена и по-моему вся школа смотрела на то, как его
уводили. Он шел совершенно покойно и я почему-то видела на нем -- не
бесформенное пальто из непонятно чего, а шинель "царского офицера" и
почему-то шпагу в дорогих ножнах. Мне даже привиделось, как у этакой лесенки
в открытый кузов грузовичка один из энкавэдэшников отдал ему Честь, Лешенька
как будто отстегнул от пояса шпагу, чекист принял ее, еще раз отдал Честь,
они сели в грузовичок и уехали.

Знаете за что "забрали" его? В жизни не догадаетесь! Лешенька учился в
Санкт-Петербуржском Университете и пошел добровольцем на империалистическую
и служил в Русском Экспедиционном корпусе во Франции -- вместе с Фрунзе,
Якиром и Тухачевским. Был ранен в 1917 году и пару лет лечился по
французским госпиталям. Поэтому и не воевал с "нашими".

Правда, - и вернулся он не сразу, а в конце двадцатых, когда здесь уже
все решилось. Говорил, - "ностальгия замучила".

Именно из-за того, что он ни дня не боролся против Советской
Республики, ему и дозволили стать учителем. Правда -- сажали. На всякий
случай. На сей раз его посадили за то, что он во Франции служил в одном
полку с Тухачевским. Только -- за это.

А у меня в конце февраля пришли месячные и я рыдала, как сумасшедшая. Я
решила, что у Лешеньки и всего его Рода теперь никогда не будет Наследников.

Я ходила к нему в тюрьму, я носила ему передачи и в конце прошлого --
1939 года мне вдруг сказали, что Лешенька "не сознался" и дело по нему будет
закрыто. Все это время мне он него не было -- ни единой записочки. И вот --
пару дней назад мне сказали, что сегодня -- моего Лешеньку выпустят.

На все деньги я купила ему вкусненького, накрыла стол и пришла
"забирать его" из тюрьмы.

Шел снег, печально и пасмурно. Я почему-то думала, что его выпустят
чрез большие ворота, а он вышел из какой-то калиточки. В руках его был
крохотный узелок с не пойми чем, Лешенька просто стоял, запрокинув лицо и